Гершфельд, Давид Григорьевич

Давид Гершфельд
Основная информация
Полное имя	Давид Григорьевич Гершфельд
Профессии	композитор педагог

Дави́д Григо́рьевич Ге́ршфельд (15 (28) августа 1911, Бобринец Елисаветградского уезда Херсонской губернии — 26 января 2005, Брейдентон, Флорида, США) — молдавский советский композитор, музыкальный педагог и организатор, фольклорист, основоположник молдавской национальной оперы и системы музыкального образования Молдавии.

Давид Гершфельд — создатель первой детской музыкальной школы и Национального музыкально-драматического театра в Молдавской АССР (1937), Союза композиторов Молдавии (1940, 1944), Кишинёвской государственной консерватории (ныне Национальная консерватория Молдавии; 1940, 1944), музыкального училища им. Ш. Няги (1945) и детской музыкальной школы-десятилетки им. Е. Коки в Кишинёве, Молдавского государственного театра оперы и балета (ныне Национальный театр оперы и балета Республики Молдова, 1955); автор первой молдавской оперы «Грозован» (1956). Первый Заслуженный деятель искусств Молдавской ССР (1942), Народный артист Молдавской ССР (1961).

Биография

Ранние годы. В Тирасполе

Давид Григорьевич Гершфельд родился в семье скрипача и композитора Григория Исааковича Гершфельда и его жены Елены Яковлевны Фишман в местечке Бобринец (ныне райцентр в Кировоградской области Украины). В детстве жил в различных местечках Украины, где выступал оркестр его отца, пока семья не осела в посёлке Степановка Винницкой области. В это время Д. Гершфельд начал брать профессиональные уроки игры на фортепиано и теории музыки в музыкальном училище в близлежащей Виннице и играл на корнете, малом кларнете, баритоне и флейте-пикколо в руководимом его отцом оркестре местного сахарного завода. После окончания школы-семилетки работал слесарем, играл на различных духовых инструментах в оркестре расквартированной в Бердичеве кавалерийской дивизии имени Г. И. Котовского, других военных оркестрах, затем учился на рабфаке Бердичевского филиала Киевского химико-технологического института.

В 1930 году поступил в Одесский музыкально-театральный институт им. Людвига ван Бетховена по классу фагота и валторны, освоил также фортепиано; композицию и теорию музыки изучал в классе профессора Николая Николаевича Вилинского (1888—1956).

По окончании консерватории в 1934 году был направлен на театральную работу в Молдавскую АССР — сначала в Балту, затем в Тирасполь (тогда столицу Молдавской АССР), где стал заведующим музыкально-постановочной частью Тираспольского Украинского театра. Быстро проявил недюжинные организаторские способности и в течение нескольких лет создал в Тирасполе Молдавский национальный музыкально-драматический театр, Дом художественного воспитания детей (впоследствии Дворец пионеров и школьников), детский симфонический оркестр, а в 1937 году — первую в республике детскую музыкальную школу, которую возглавлял до 1940 года.

В 1937 году возглавил новообразованное при его участии Молдавское отделение Союза композиторов Украины, которое в 1940 году преобразовал в Союз композиторов Молдавии, базирующийся теперь в Кишинёве. Все эти годы вместе с писателем Леонидом Корняну занимался сбором молдавского музыкального фольклора в левобережье Днестра, что увенчалось изданием в 1939 году аннотированной антологии молдавских народных песен с нотами (совместно с Л. Корняну). Опубликовал также собранные им образцы непесенного музыкального фольклора, главным образом традиционных молдавских танцевальных мелодий.

В Кишинёве

В 1940 году Гершфельд встал во главе организованного им Союза композиторов Молдавии, основал и возглавил Молдавскую государственную консерваторию. Однако все образованные институции распались с началом Великой Отечественной войны и оккупации республики. В 1942 году Гершфельдом был организован ансамбль песни и пляски «Дойна», состоявший из собственно оркестра под управлением Шико Аранова, солистов и танцевальной группы под общим художественным руководством Гершфельда. Оркестр концертировал на фронтах Великой Отечественной войны и в эвакогоспиталях, а за его организацию в 1942 году Гершфельд был первым в республике удостоен звания Заслуженного деятеля искусств Молдавии.

По возвращении в Кишинёв в 1944 году Гершфельд воссоздал и вновь возглавил Союз композиторов Молдавии и Кишинёвскую консерваторию, а также стал художественным руководителем Молдавской государственной филармонии, председателем правления Молдавского музыкально-хорового общества и директором организованного им Кишинёвского музыкального училища (впоследствии имени Штефана Няги, 1945) и созданной им на базе музучилища специализированной музыкальной школы-десятилетки имени Е. Коки. Основал также оперную студию при возглавляемой им консерватории.

В 1947 году подвергся разгромной критике в газете «Советская Молдавия» и в самом начале кампании по борьбе с безродными космополитами был уволен со всех занимаемых им должностей. В эти годы, однако, продолжил активно сочинять музыку.

В 1956 году восстановлен главой Союза композиторов Молдавии, директором Кишинёвской консерватории и музыкального училища, стал художественным руководителем Молдавского радиовещания (до 1964 года). В 1955 году, используя свой опыт организации Молдавского музыкально-драматического театра в Тирасполе, Гершфельд впервые основал в Кишинёве Молдавский государственный театр оперы и балета, для которого написал первую молдавскую оперу «Грозован» (на либретто В. Руссу о гайдуке Григории Грозоване).

Первый сезон театра открылся 9 июня 1956 года премьерой оперы «Грозован» с будущей Народной артисткой республики Валентиной Савицкой (сопрано) в роли Флорики. Второй премьерой театра стала другая опера Гершфельда «Аурелия» (1959). Были поставлены классические оперы из мирового репертуара и специально созданные для театра балеты молдавских композиторов. Гершфельд был первым директором театра до 1964 года, когда в связи с нарастающей политикой продвижения так называемых национальных кадров вновь вынужден был оставить все посты и в 1966 году поселился в Сочи, где до 1992 года возглавлял Сочинскую филармонию. С 1992 года — в США, поселился в городке Брейдентон на берегу Мексиканского залива Флориды, где и умер в конце января 2005 года.

Творчество

Практически всё творчество Давида Гершфельда связано с молдавским национальным фольклором. Он автор трёх опер («Грозован», 1965, в трёх редакциях на протяжении 1960-х годов; «Аурелия», 1959; «Сергей Лазо», 1980), балета «Радда» (1974) по рассказу Максима Горького «Макар Чудра» из раннего бессарабского цикла, оперетты «Поэт и робот», музыкальной комедии «В долине виноградной», трёх кантат («Партия и Ленин» на стихи В. В. Маяковского, «Юбилейная кантата»), концерта для скрипки с оркестром, трёх молдавских танцевальных сюит, множества песен и романсов на стихи молдавских поэтов (более 250 хоровых и сольных) и Сергея Есенина, обработок молдавских народных песен и танцев, музыки к драматическим спектаклям («Платон Кречет» А. Е. Корнейчука, «Слуга двух господ» К. Гольдони, «Штефан Быркэ» Л. М. Барского, «Аристократы» Н. Ф. Погодина, «Далёкая» А. Н. Афиногенова). В числе прочего он написал известную песню о Сочи «Праздничный Сочи» и ораторию памяти Андрея Сахарова на слова кишинёвского (ныне бостонского) литератора Михаила Хазина. Гершфельд написал музыку к первой кинокомедии киностудии Молдова-филм «Не на своём месте» (1958) по сценарию Иона Друцэ.

Даже после переезда в Сочи и впоследствии в США он продолжил сочинять композиции на слова молдавских (румынских) поэтов. Так уже в США им был написан цикл романсов на слова Михая Эминеску, а первый сезон Молдавского государственного театра оперы и балета в новом помещении открылся в октябре 1980 года премьерой специально написанной Гершфельдом оперы «Сергей Лазо» с Марией Биешу (сопрано) в роли Ольги.

Давид Гершфельд в роли директора консерватории, её оперной студии, музучилища и музыкальных школ воспитал ряд известных в будущем деятелей искусства республики, в том числе таких артистов оперы как Борис Раисов, Мария Биешу, Валентина Савицкая, Тамара Чебан и других.

Семья

В семье Д. Г. Гершфельда и Полины Борисовны Ярославской было четверо детей, в том числе Альфред Гершфельд — молдавский дирижёр и композитор, главный дирижёр Молдавского театра оперы и балета, основатель Молдавского национального камерного оркестра.

Сочинения

• Кынтече нородниче молдовенешть (Молдавские народные песни, совместно с Л. Корняну). — Тирасполь: Госиздат, 1939.
• Ла алежерь. Песня на слова Леонида Корняну. — Кишинёв: Госиздат Молдавии (Едитура де стат а Молдовей), 1947.
• Ун ковор: кынтик пентру глас ши пиан (Ковёр: песня для голоса с фортепиано на слова Леонида Корняну). — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1948.
• Комсомольцы: солнцу и ветру навстречу. На слова Льва Ошанина. — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1949.
• Об этом пела Иляна. Молдавская песня. — М.: Музгиз, 1949.
• Шуточная. Молдавская наторная песня. — М.: Музгиз, 1949.
• Песня о Кишинёве. — Киш.: Союз композиторов Молдавии, 1950.
• Жокул боецилор (Молдавский танец для мальчиков). — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1951.
• Бэтута бэтрыняска. Молдавский народный танец в обработке Д. Г. Гершфельда и переложении для баяна И. Бирбрайера. — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1951.
• Колыбельная: уснули ласточки давно. На слова С. Я. Маршака. — М.: Музгиз, 1951.
• С’а дус омул ла кирие (Молдавский танец в переложении для баяна И. Бирбрайера). — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1951.
• Букурие. Жок народник, прелукраре де Д. Г. Гершфельд (Радость, молдавский народный танец в переложении Д. Г. Гершфельда). — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1951.
• Хангу. Молдавский танец в переложении Д. Г. Гершфельда. — Кишинёв: Союз композиторов Молдавии, 1951.
• Молдавская фантазия. — Кишинёв: Госиздат Молдавии, 1956.
• Сорок вёсен. — М.: Советский композитор, 1958.
• Опера Д. Гершфельда «Грозован». Составители Е. М. Ткач и З. Л. Столяр. — М.: Советский композитор, 1960.
• Аурелия. Отрывки из оперы. Для голоса в сопровождении фортепиано. Советский композитор: Москва, 1961.
• Скрецо. — Кишинёв: Картя молдовеняскэ, 1961.
• Песня о Кишинёве. Приезжайте к нам в Молдову. — М.: Советский композитор, 1962.
• Лирические песни и романсы. Составление Зиновия Столяра. — М.: Советский композитор, 1963.
• Грозован. Опера в восьми картинках с приложением либретто В. Руссу (партитура). — М.: Советский композитор, 1976.
• Ария Флорики из оперы «Грозован». Избранные арии из опер советских композиторов. — Л., 1985.

Ссылки

• [www.dorledor.info/photos/articles/1830_3.jpg Фотопортрет за роялем]
• [www.cnaa.acad.md/files/theses/2008/7833/olga_vlaicu_thesis.pdf Подробный разбор «Молдавской фантазии» Д. Гершфельда (стр. 16)]
• [www.nm.md/files/y2007/08/10/img/45.jpg Валентина Савицкая и Фёдор Кузьминов в опере Д. Г. Гершфельда «Грозован»]

Литература

• Ткач Е. М., Столяр З. Л. Опера Д. Гершфельда «Грозован». Путеводитель. — М.: Советский композитор, 1960.
• Столяр З. Л. Композитор Давид Гершфельд. — Кишинёв}: Картя молдовеняскэ, 1961.
• Клетинич Е. С. Композиторы Советской Молдавии (о Д. Гершфельде, Л. С. Гурове, В. Г. Загорском, С. Б. Лунгу и Г. С. Няге). — Кишинёв: Литература артистикэ, 1987.

Отрывок, характеризующий Гершфельд, Давид Григорьевич

«Может быть, – думал он, – я и казался тогда странен и смешон; но я тогда не был так безумен, как казалось. Напротив, я был тогда умнее и проницательнее, чем когда либо, и понимал все, что стоит понимать в жизни, потому что… я был счастлив».
Безумие Пьера состояло в том, что он не дожидался, как прежде, личных причин, которые он называл достоинствами людей, для того чтобы любить их, а любовь переполняла его сердце, и он, беспричинно любя людей, находил несомненные причины, за которые стоило любить их.


С первого того вечера, когда Наташа, после отъезда Пьера, с радостно насмешливой улыбкой сказала княжне Марье, что он точно, ну точно из бани, и сюртучок, и стриженый, с этой минуты что то скрытое и самой ей неизвестное, но непреодолимое проснулось в душе Наташи.
Все: лицо, походка, взгляд, голос – все вдруг изменилось в ней. Неожиданные для нее самой – сила жизни, надежды на счастье всплыли наружу и требовали удовлетворения. С первого вечера Наташа как будто забыла все то, что с ней было. Она с тех пор ни разу не пожаловалась на свое положение, ни одного слова не сказала о прошедшем и не боялась уже делать веселые планы на будущее. Она мало говорила о Пьере, но когда княжна Марья упоминала о нем, давно потухший блеск зажигался в ее глазах и губы морщились странной улыбкой.
Перемена, происшедшая в Наташе, сначала удивила княжну Марью; но когда она поняла ее значение, то перемена эта огорчила ее. «Неужели она так мало любила брата, что так скоро могла забыть его», – думала княжна Марья, когда она одна обдумывала происшедшую перемену. Но когда она была с Наташей, то не сердилась на нее и не упрекала ее. Проснувшаяся сила жизни, охватившая Наташу, была, очевидно, так неудержима, так неожиданна для нее самой, что княжна Марья в присутствии Наташи чувствовала, что она не имела права упрекать ее даже в душе своей.
Наташа с такой полнотой и искренностью вся отдалась новому чувству, что и не пыталась скрывать, что ей было теперь не горестно, а радостно и весело.
Когда, после ночного объяснения с Пьером, княжна Марья вернулась в свою комнату, Наташа встретила ее на пороге.
– Он сказал? Да? Он сказал? – повторила она. И радостное и вместе жалкое, просящее прощения за свою радость, выражение остановилось на лице Наташи.
– Я хотела слушать у двери; но я знала, что ты скажешь мне.
Как ни понятен, как ни трогателен был для княжны Марьи тот взгляд, которым смотрела на нее Наташа; как ни жалко ей было видеть ее волнение; но слова Наташи в первую минуту оскорбили княжну Марью. Она вспомнила о брате, о его любви.
«Но что же делать! она не может иначе», – подумала княжна Марья; и с грустным и несколько строгим лицом передала она Наташе все, что сказал ей Пьер. Услыхав, что он собирается в Петербург, Наташа изумилась.
– В Петербург? – повторила она, как бы не понимая. Но, вглядевшись в грустное выражение лица княжны Марьи, она догадалась о причине ее грусти и вдруг заплакала. – Мари, – сказала она, – научи, что мне делать. Я боюсь быть дурной. Что ты скажешь, то я буду делать; научи меня…
– Ты любишь его?
– Да, – прошептала Наташа.
– О чем же ты плачешь? Я счастлива за тебя, – сказала княжна Марья, за эти слезы простив уже совершенно радость Наташи.
– Это будет не скоро, когда нибудь. Ты подумай, какое счастие, когда я буду его женой, а ты выйдешь за Nicolas.
– Наташа, я тебя просила не говорить об этом. Будем говорить о тебе.
Они помолчали.
– Только для чего же в Петербург! – вдруг сказала Наташа, и сама же поспешно ответила себе: – Нет, нет, это так надо… Да, Мари? Так надо…


Прошло семь лет после 12 го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.
Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.
Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами…
Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.
Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m me Stael, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.
В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.
В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.
«Он должен был поступить так то и так то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12 го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.».
Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.
Что значат эти упреки?
Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12 м году, и поход 13 го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20 х годов?
В чем же состоит сущность этих упреков?
В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.
Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.
Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12 м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, ещь другие, более общие и недоступные мне цели.
Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.
Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.
Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.


Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.
Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.
Почему же это случилось так, а не иначе?
Потому что это так случилось. «Случай сделал положение; гений воспользовался им», – говорит история.
Но что такое случай? Что такое гений?
Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.
Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.
Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.
Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.
Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.