Коэн, Эли
| Эли Коэн | |
| אלי כהן | |
 | |
| разведчик | |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Эли Коэн (ивр. אלי כהן; 26 декабря 1924, Александрия, Египет — 18 мая 1965, Дамаск, Сирия) — израильский разведчик.
Содержание
Биография
В Египте
Родился 26 декабря 1924 года[1] в семье Шауля и Софи Коэн, которые эмигрировали в Египет из сирийского города Алеппо (Халеб). Отец занимался мелким бизнесом — продавал галстуки из французского шелка богатым клиентам. Всего в семье было восемь детей.[2]
Учился во французском лицее и параллельно в религиозной еврейской школе «Мидрешет Рамбам», которой заведовал главный раввин Александрии Моше Вентура (1893-?). В их доме соблюдали еврейские религиозные традиции — кашрут и субботу. Эли и его братья пели в хоре центральной синагоги Александрии. Поступил на электротехнический факультет Университета имени короля Фарука I, но в 1949 году был исключён оттуда за сионистскую деятельность.
В октябре 1949 года семья Коэна репатриировалась в Израиль, но Эли предпочёл остаться в Египте под предлогом продолжения учёбы. В начале 50-х в Египте были схвачены действовавшие там израильские агенты Моше Марзук и Сэми Эзер, вместе с которыми был арестован и Эли Коэн. Поверив версии Коэна о том, что он лишь помогал снимать квартиры израильским рабочим, понятия не имея об их настоящей деятельности, власти отпустили его на свободу. Летом 1955 года Эли тайно посетил Израиль, после чего снова вернулся в Египет.
В Израиле
В декабре 1956 года, после Синайской кампании, Коэн, как неблагонадёжный, был выслан из страны. Оказавшись в Израиле, он подал заявление на поступление в службу внешней разведки «Моссад». Однако получил отказ, поскольку его иврит представлялся чиновникам, ответственным за подбор кадров, «чересчур архаичным». Кроме того, чиновники опасались, что Эли узнают как проходившего в Египте по делу о шпионской сети. После многочисленных трудностей абсорбции, ему удалось устроиться бухгалтером в одно из отделений сети универмагов «Машбир ле-цархан» в Бат-Яме. Летом 1959 года Эли женился на Наде, репатриантке из Багдада.
Спустя некоторое время, к Эли проявили интерес сотрудники военной разведки «Агаф ха-Модиин». Однако Коэн отверг их предложение, мотивируя тем, что женат и в данный момент не готов работать в разведке. В конце концов, в 1960 году, потеряв работу в Машбире, он поступил на службу в разведку.
Эли прошёл интенсивный курс подготовки агента для работы во враждебной стране. Инструкторы были восхищены его способностью молниеносно вжиться в новый образ. По окончании курса он был переведён из военной разведки в Моссад. Согласно тщательно разработанной легенде, ему предстояло внедриться в близкие к правительству круги Сирии, изображая богатого сирийского предпринимателя, унаследовавшего от отца значительное состояние и бизнес.
В Аргентине
6 февраля 1961 года Эли прибыл в Буэнос-Айрес, где, уже под новым именем Камал Амин Тават, завязывает деловые и дружеские связи с местными сирийскими дипломатами и предпринимателями. В короткий срок ему удалось стать одним из постоянных гостей на дипломатических приемах. Среди его друзей был редактор местного арабо-испанского еженедельника и военный атташе Сирии в Аргентине — Амин аль-Хафез, офицер-танкист, один из давних членов партии БААС, находившийся в то время в изгнании. Вскоре после военного переворота в Сирии Амин аль-Хафез вернулся в страну и занял ведущее место в партийном руководстве, став президентом страны. Пробыв в Аргентине менее года, Эли посетил на короткое время Израиль, где получил указание прибыть через Египет в Ливан, а оттуда проникнуть в Сирию для выполнения основного задания.
В Сирии
Пользуясь дружескими связями, налаженными за границей, Эли Коэн с легкостью пересёк границу и 10 января 1962 года был уже в Дамаске. Первым делом он снял квартиру в центре города, поблизости от двух важнейших центров средоточия необходимой ему информации: генерального штаба и дворца для гостей президента. В этом отношении, расположение квартиры, где он поселился, было идеальным: из её окон он мог видеть военных специалистов разных стран, посещавших Сирию, и сообщать в Израиль о динамике её внешнеполитических связей. Наблюдение за генштабом давало ему возможность догадываться о происходящем там по числу прибывающих туда людей, количеству освещённых ночью окон и многим другим признакам.
Обосновавшись на новом месте, Коэн приступил к активным действиям. Благодаря рекомендательным письмам сирийских дипломатов и бизнесменов из Буэнос-Айреса, он начал завязывать знакомства в близких к правительству кругах сирийской столицы. Среди друзей, способствовавших продвижению Коэна в высшее сирийское общество, были диктор радио для эмигрантов в Буэнос-Айресе Джордж Сайф и сирийский военный лётчик Аднан аль-Джаби. Постепенно он установил связи с высшими правительственными чиновниками и представителями армейской элиты. Молодой миллионер из Аргентины стал известен как горячий патриот Сирии и личный друг высокопоставленных персон. Он был щедр на дорогие подарки, давал деньги взаймы, устраивал у себя дома приёмы для видных общественных деятелей и бывал в гостях у них.
В марте 1963 года, в результате военного переворота, к власти пришла партия «Баас», а в июле главой страны стал майор Эль-Хафез. Таким образом, близкие «друзья» Эли, которых он щедро «поддерживал», оказались у власти, и дом Коэна превратился в место встреч высших чинов сирийской армии.
Коэн действовал очень успешно. Ему удалось завязать полезные знакомства и связи и внедриться в высшие военные круги и правительственные сферы Сирии, получая достоверную информацию из первых рук. Он дослужился до чина полковника сил безопасности Сирии, пользовался доверием президента, был желанным гостем в президентском дворце, часто выезжал за границу. К моменту разоблачения Камел Амин Табет (он же Эли Коэн) был третьим в списке кандидатов на пост президента Сирии.[3]
Указания из «Моссада» Коэн получал в закодированном виде, слушая по радио арабские песни, транслировавшиеся Израилем «по заявкам радиослушателей». Сам он передавал информацию в центр с помощью портативного радиопередатчика.
С начала 1962 года Эли Коэн передал в Израиль сотни телеграмм с важной информацией стратегического характера. Например, о бункерах, в которых сирийцы хранили полученное из СССР оружие; стратегические планы, касающиеся захвата территорий на севере Израиля; информацию о получении Сирией 200 советских танков Т-54 спустя считанные часы после их появления на территории страны. Вместе со своим другом — пилотом аль-Джаби — он посещал военную зону на границе с Израилем, где смог осмотреть укрепления на Голанских высотах. Коэн настолько вошёл в доверие, что ему разрешали фотографировать военные объекты. Во время этих посещений ему удалось увидеть чертежи сирийских военных укреплений и карты расположения артиллерийских установок на высотах. Сирийские офицеры с гордостью рассказывали ему об огромных подземных складах с артиллерийскими боеприпасами и другим оборудованием, о расположении минных полей. Эли удалось также разоблачить планы Сирии по лишению Израиля источника водоснабжения путём изменения направления течения реки Иордан. Переданная им информация в значительной мере способствовала быстрой победе Израиля в Шестидневной войне. С помощью Эли Коэна был также обнаружен скрывавшийся в Дамаске нацистский преступник Ф. Радемахер, который был одним из помощников Адольфа Эйхмана.
По мнению бывшего главы «Моссада» Меира Амита, главная заслуга Коэна состоит в том, что ему удавалось держать руку на пульсе Сирии.
Информация, передаваемая Эли, носила в основном предупреждающий характер. Квартира Эли Коэна находилась как раз напротив генштаба, и он сообщал, до какого часа длятся заседания — уже по этим данным можно было судить о назревающих важнейших событиях. Наиболее важной задачей Коэна было сообщать о планах и направлениях, которые могли быть сформулированы в директивах сирийского генштаба или об умонастроениях в сирийской государственной и военной верхушке.[4]
В августе 1964 года Эли Коэн в последний раз посетил Израиль, чтобы поприсутствовать на рождении своего сына Шауля. Вернувшись в Дамаск, он резко увеличил частоту и продолжительность радиосеансов. Тем временем, контрразведка Сирии, с помощью советской аппаратуры, начала операцию по обнаружению действующих вражеских радиопередатчиков. 18 января 1965 года квартира Коэна, из которой велась передача, была обнаружена с помощью новейшего советского пеленгатора. Восемь человек в штатском ворвались туда и арестовали Эли прямо во время сеанса радиосвязи. При обыске был найден радиопередатчик, фотопленки с фотографиями особо секретных объектов. В одном из ящиков стола обнаружили куски мыла, оказавшиеся взрывчаткой. Его допрашивали без адвоката, подвергая пыткам.
В то время как Коэн находился под следствием, в Израиле искали пути для его спасения. Руководители военной разведки (АМАН) предлагали похитить сирийцев для последующего обмена на Коэна. Предлагались и другие варианты — действовать через глав правительств, посланцев ООН, попытаться выкупить при посредничестве французов. Была задействована помощь папы римского Павла VI, а также глав французского, бельгийского и канадского правительств. Обсуждался даже вариант подготовки и проведения операции по освобождению с помощью спецназа, но от неё отказались, поскольку шансы на успех были ничтожны.
В феврале 1965 года, после долгого следствия, Эли Коэн предстал перед судом, который приговорил его к смертной казни.
Эли Коэн был публично повешен 18 мая 1965 года в Дамаске на площади Мардха в 3:30[5]. Накануне казни он встретился с раввином Дамаска и передал прощальное письмо для Нади и детей. Эли просил у них прощения и убеждал Надю вторично выйти замуж. Тело Коэна после казни шесть часов оставалось висеть на площади. Сирийские власти отказались передать Израилю его тело. Эли Коэн был похоронен на еврейском кладбище в Дамаске.
После смерти
Через пять лет после казни сотрудники израильской разведки пытались выкрасть тело Коэна, чтобы перезахоронить его в Израиле. Операция закончилась неудачей. А тело сирийцы поместили в бункере на глубине 30 метров на территории военной части в Дамаске. С тех пор израильское правительство и семья Коэна во главе с братом Морисом ведут постоянную борьбу за возвращение останков Эли в Израиль.[6]
Именем Эли Коэна назван мошав Элиад на юге плато Голан (в 10 км к северо-востоку от Эйн-Гева), а также ряд улиц, площадей, парков и школ в разных городах Израиля.
Напишите отзыв о статье "Коэн, Эли"
Примечания
- ↑ [www.elicohen.org.il/main.asp?sel_nav1=2&sel_nav2=20&sel_header=%EE%E9%EC%E3%E5%FA%20%EC%E1%E2%F8%E5%FA%20%E1%E0%EC%EB%F1%F0%E3%F8%E9%E4&cat=site אלי כהן מילדות לבגרות באלכסנדריה] (иврит). elicohen.org.il. Проверено 22 января 2015.
- ↑ Сергей Кулида. [www.svoboda.com.ua/?Lev=archive&Id=1429 Израильский Зорге: жизнь и судьба]. Радио Свобода (16 мая 2005). Проверено 4 ноября 2008. [www.webcitation.org/614XrY6XV Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ Морис Коэн. [www.lebed.com/2006/art4683.htm С мыслью о брате] (6 августа 2006). Проверено 30 октября 2008. [www.webcitation.org/614Xqhjnr Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ Элла Флорсгейм, Ави Шилон. [piratyy.h14.ru/artikle/koen.html Эли Коэн: глазами куратора]. Мой Израиль. Проверено 30 октября 2008. [www.webcitation.org/614XmEawf Архивировано из первоисточника 20 августа 2011].
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=Wk1ezKxqphE اعدام الجاسوس الاسرائيلي كوهين في دمشق عام1965 بالصوت والصورة - YouTube]
- ↑ [www.7kanal.com/news.php3?id=252002 Дочь казнённого разведчика обвиняет правительство]. Седьмой канал (31 августа 2008). Проверено 5 ноября 2008. [www.webcitation.org/66JQ1AyY6 Архивировано из первоисточника 20 марта 2012].
Ссылки
- [www.eleven.co.il/article/12153 Кохен Эли] — статья из Электронной еврейской энциклопедии
- Константин Капитонов. [www.erlib.com/Константин_Капитонов/Израиль._История_Моссада_и_спецназа/1/ Израиль. История Моссада и спецназа]. — М.: АСТ, 2005. — С. 209—218. — 446 с. — (Воюющая страна). — 5000 экз. — ISBN 5-17-02-8779-8.
- Надия Коэн. [www.jewish.ru/history/israel/2010/05/news994285384.php Не могу простить «Моссаду»]
Отрывок, характеризующий Коэн, Эли
Только что они выехали за корчму на гору, как навстречу им из под горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек в шляпе с перьями и черными, завитыми по плечи волосами, в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.Балашев уже был на расстоянии двух лошадей от скачущего ему навстречу с торжественно театральным лицом всадника в браслетах, перьях, ожерельях и золоте, когда Юльнер, французский полковник, почтительно прошептал: «Le roi de Naples». [Король Неаполитанский.] Действительно, это был Мюрат, называемый теперь неаполитанским королем. Хотя и было совершенно непонятно, почему он был неаполитанский король, но его называли так, и он сам был убежден в этом и потому имел более торжественный и важный вид, чем прежде. Он так был уверен в том, что он действительно неаполитанский король, что, когда накануне отъезда из Неаполя, во время его прогулки с женою по улицам Неаполя, несколько итальянцев прокричали ему: «Viva il re!», [Да здравствует король! (итал.) ] он с грустной улыбкой повернулся к супруге и сказал: «Les malheureux, ils ne savent pas que je les quitte demain! [Несчастные, они не знают, что я их завтра покидаю!]
Но несмотря на то, что он твердо верил в то, что он был неаполитанский король, и что он сожалел о горести своих покидаемых им подданных, в последнее время, после того как ему ведено было опять поступить на службу, и особенно после свидания с Наполеоном в Данциге, когда августейший шурин сказал ему: «Je vous ai fait Roi pour regner a maniere, mais pas a la votre», [Я вас сделал королем для того, чтобы царствовать не по своему, а по моему.] – он весело принялся за знакомое ему дело и, как разъевшийся, но не зажиревший, годный на службу конь, почуяв себя в упряжке, заиграл в оглоблях и, разрядившись как можно пестрее и дороже, веселый и довольный, скакал, сам не зная куда и зачем, по дорогам Польши.
Увидав русского генерала, он по королевски, торжественно, откинул назад голову с завитыми по плечи волосами и вопросительно поглядел на французского полковника. Полковник почтительно передал его величеству значение Балашева, фамилию которого он не мог выговорить.
– De Bal macheve! – сказал король (своей решительностью превозмогая трудность, представлявшуюся полковнику), – charme de faire votre connaissance, general, [очень приятно познакомиться с вами, генерал] – прибавил он с королевски милостивым жестом. Как только король начал говорить громко и быстро, все королевское достоинство мгновенно оставило его, и он, сам не замечая, перешел в свойственный ему тон добродушной фамильярности. Он положил свою руку на холку лошади Балашева.
– Eh, bien, general, tout est a la guerre, a ce qu'il parait, [Ну что ж, генерал, дело, кажется, идет к войне,] – сказал он, как будто сожалея об обстоятельстве, о котором он не мог судить.
– Sire, – отвечал Балашев. – l'Empereur mon maitre ne desire point la guerre, et comme Votre Majeste le voit, – говорил Балашев, во всех падежах употребляя Votre Majeste, [Государь император русский не желает ее, как ваше величество изволите видеть… ваше величество.] с неизбежной аффектацией учащения титула, обращаясь к лицу, для которого титул этот еще новость.
Лицо Мюрата сияло глупым довольством в то время, как он слушал monsieur de Balachoff. Но royaute oblige: [королевское звание имеет свои обязанности:] он чувствовал необходимость переговорить с посланником Александра о государственных делах, как король и союзник. Он слез с лошади и, взяв под руку Балашева и отойдя на несколько шагов от почтительно дожидавшейся свиты, стал ходить с ним взад и вперед, стараясь говорить значительно. Он упомянул о том, что император Наполеон оскорблен требованиями вывода войск из Пруссии, в особенности теперь, когда это требование сделалось всем известно и когда этим оскорблено достоинство Франции. Балашев сказал, что в требовании этом нет ничего оскорбительного, потому что… Мюрат перебил его:
– Так вы считаете зачинщиком не императора Александра? – сказал он неожиданно с добродушно глупой улыбкой.
Балашев сказал, почему он действительно полагал, что начинателем войны был Наполеон.
– Eh, mon cher general, – опять перебил его Мюрат, – je desire de tout mon c?ur que les Empereurs s'arrangent entre eux, et que la guerre commencee malgre moi se termine le plutot possible, [Ах, любезный генерал, я желаю от всей души, чтобы императоры покончили дело между собою и чтобы война, начатая против моей воли, окончилась как можно скорее.] – сказал он тоном разговора слуг, которые желают остаться добрыми приятелями, несмотря на ссору между господами. И он перешел к расспросам о великом князе, о его здоровье и о воспоминаниях весело и забавно проведенного с ним времени в Неаполе. Потом, как будто вдруг вспомнив о своем королевском достоинстве, Мюрат торжественно выпрямился, стал в ту же позу, в которой он стоял на коронации, и, помахивая правой рукой, сказал: – Je ne vous retiens plus, general; je souhaite le succes de vorte mission, [Я вас не задерживаю более, генерал; желаю успеха вашему посольству,] – и, развеваясь красной шитой мантией и перьями и блестя драгоценностями, он пошел к свите, почтительно ожидавшей его.
Балашев поехал дальше, по словам Мюрата предполагая весьма скоро быть представленным самому Наполеону. Но вместо скорой встречи с Наполеоном, часовые пехотного корпуса Даву опять так же задержали его у следующего селения, как и в передовой цепи, и вызванный адъютант командира корпуса проводил его в деревню к маршалу Даву.
Даву был Аракчеев императора Наполеона – Аракчеев не трус, но столь же исправный, жестокий и не умеющий выражать свою преданность иначе как жестокостью.
В механизме государственного организма нужны эти люди, как нужны волки в организме природы, и они всегда есть, всегда являются и держатся, как ни несообразно кажется их присутствие и близость к главе правительства. Только этой необходимостью можно объяснить то, как мог жестокий, лично выдиравший усы гренадерам и не могший по слабости нерв переносить опасность, необразованный, непридворный Аракчеев держаться в такой силе при рыцарски благородном и нежном характере Александра.
Балашев застал маршала Даву в сарае крестьянскои избы, сидящего на бочонке и занятого письменными работами (он поверял счеты). Адъютант стоял подле него. Возможно было найти лучшее помещение, но маршал Даву был один из тех людей, которые нарочно ставят себя в самые мрачные условия жизни, для того чтобы иметь право быть мрачными. Они для того же всегда поспешно и упорно заняты. «Где тут думать о счастливой стороне человеческой жизни, когда, вы видите, я на бочке сижу в грязном сарае и работаю», – говорило выражение его лица. Главное удовольствие и потребность этих людей состоит в том, чтобы, встретив оживление жизни, бросить этому оживлению в глаза спою мрачную, упорную деятельность. Это удовольствие доставил себе Даву, когда к нему ввели Балашева. Он еще более углубился в свою работу, когда вошел русский генерал, и, взглянув через очки на оживленное, под впечатлением прекрасного утра и беседы с Мюратом, лицо Балашева, не встал, не пошевелился даже, а еще больше нахмурился и злобно усмехнулся.
Заметив на лице Балашева произведенное этим приемом неприятное впечатление, Даву поднял голову и холодно спросил, что ему нужно.
Предполагая, что такой прием мог быть сделан ему только потому, что Даву не знает, что он генерал адъютант императора Александра и даже представитель его перед Наполеоном, Балашев поспешил сообщить свое звание и назначение. В противность ожидания его, Даву, выслушав Балашева, стал еще суровее и грубее.
– Где же ваш пакет? – сказал он. – Donnez le moi, ije l'enverrai a l'Empereur. [Дайте мне его, я пошлю императору.]
Балашев сказал, что он имеет приказание лично передать пакет самому императору.
– Приказания вашего императора исполняются в вашей армии, а здесь, – сказал Даву, – вы должны делать то, что вам говорят.
И как будто для того чтобы еще больше дать почувствовать русскому генералу его зависимость от грубой силы, Даву послал адъютанта за дежурным.
Балашев вынул пакет, заключавший письмо государя, и положил его на стол (стол, состоявший из двери, на которой торчали оторванные петли, положенной на два бочонка). Даву взял конверт и прочел надпись.
– Вы совершенно вправе оказывать или не оказывать мне уважение, – сказал Балашев. – Но позвольте вам заметить, что я имею честь носить звание генерал адъютанта его величества…
Даву взглянул на него молча, и некоторое волнение и смущение, выразившиеся на лице Балашева, видимо, доставили ему удовольствие.
– Вам будет оказано должное, – сказал он и, положив конверт в карман, вышел из сарая.
Через минуту вошел адъютант маршала господин де Кастре и провел Балашева в приготовленное для него помещение.
Балашев обедал в этот день с маршалом в том же сарае, на той же доске на бочках.
На другой день Даву выехал рано утром и, пригласив к себе Балашева, внушительно сказал ему, что он просит его оставаться здесь, подвигаться вместе с багажами, ежели они будут иметь на то приказания, и не разговаривать ни с кем, кроме как с господином де Кастро.
После четырехдневного уединения, скуки, сознания подвластности и ничтожества, особенно ощутительного после той среды могущества, в которой он так недавно находился, после нескольких переходов вместе с багажами маршала, с французскими войсками, занимавшими всю местность, Балашев привезен был в Вильну, занятую теперь французами, в ту же заставу, на которой он выехал четыре дня тому назад.
На другой день императорский камергер, monsieur de Turenne, приехал к Балашеву и передал ему желание императора Наполеона удостоить его аудиенции.
Четыре дня тому назад у того дома, к которому подвезли Балашева, стояли Преображенского полка часовые, теперь же стояли два французских гренадера в раскрытых на груди синих мундирах и в мохнатых шапках, конвой гусаров и улан и блестящая свита адъютантов, пажей и генералов, ожидавших выхода Наполеона вокруг стоявшей у крыльца верховой лошади и его мамелюка Рустава. Наполеон принимал Балашева в том самом доме в Вильве, из которого отправлял его Александр.
Несмотря на привычку Балашева к придворной торжественности, роскошь и пышность двора императора Наполеона поразили его.
Граф Тюрен ввел его в большую приемную, где дожидалось много генералов, камергеров и польских магнатов, из которых многих Балашев видал при дворе русского императора. Дюрок сказал, что император Наполеон примет русского генерала перед своей прогулкой.
После нескольких минут ожидания дежурный камергер вышел в большую приемную и, учтиво поклонившись Балашеву, пригласил его идти за собой.
Балашев вошел в маленькую приемную, из которой была одна дверь в кабинет, в тот самый кабинет, из которого отправлял его русский император. Балашев простоял один минуты две, ожидая. За дверью послышались поспешные шаги. Быстро отворились обе половинки двери, камергер, отворивший, почтительно остановился, ожидая, все затихло, и из кабинета зазвучали другие, твердые, решительные шаги: это был Наполеон. Он только что окончил свой туалет для верховой езды. Он был в синем мундире, раскрытом над белым жилетом, спускавшимся на круглый живот, в белых лосинах, обтягивающих жирные ляжки коротких ног, и в ботфортах. Короткие волоса его, очевидно, только что были причесаны, но одна прядь волос спускалась книзу над серединой широкого лба. Белая пухлая шея его резко выступала из за черного воротника мундира; от него пахло одеколоном. На моложавом полном лице его с выступающим подбородком было выражение милостивого и величественного императорского приветствия.
Он вышел, быстро подрагивая на каждом шагу и откинув несколько назад голову. Вся его потолстевшая, короткая фигура с широкими толстыми плечами и невольно выставленным вперед животом и грудью имела тот представительный, осанистый вид, который имеют в холе живущие сорокалетние люди. Кроме того, видно было, что он в этот день находился в самом хорошем расположении духа.
Он кивнул головою, отвечая на низкий и почтительный поклон Балашева, и, подойдя к нему, тотчас же стал говорить как человек, дорожащий всякой минутой своего времени и не снисходящий до того, чтобы приготавливать свои речи, а уверенный в том, что он всегда скажет хорошо и что нужно сказать.
