Кэди Стэнтон, Элизабет

Элизабет Кэди Стэнтон
Elizabeth Cady Stanton
Дата рождения:	12 ноября 1815(1815-11-12)
Дата смерти:	26 октября 1902(1902-10-26) (86 лет)

Элизабет Кэди Стэнтон (12 ноября 1815, Джонстаун, штат Нью-Йорк — 26 октября 1902, Нью-Йорк) — американская общественная деятельница, аболиционистка, а также крупная фигура в раннем движении за права женщин. Её Декларация чувств, впервые представленная на первом конвенте по правам женщин, состоявшемся в 1848 году в Сенека-Фоллс, Нью-Йорк, считается документом, инициировавшим появление первых организованных движений за женское равноправие и избирательное право для женщин в Соединённых Штатах.

Биография

Была восьмой из одиннадцати детей Дэниэла Кэди и Маргарет Ливингстон Кэди; пятеро из её братьев и сестер умерли в раннем возрасте.

До того как Стэнтон сузила свои политические интересы почти исключительно на правах женщин, она была активной аболиционисткой вместе со своим мужем, Генри Брюстером Стэнтоном, и двоюродным братом, Джерритом Смитом (соучредителями Республиканской партии). Во время своего медового месяца в 1840 году Элизабет посетила Всемирную конвенцию противников рабства, проходившую в Лондоне. Там она встретила Лукрецию Мотт, ставшую её надёжной соратницей.

В отличие от многих других участников движения за права женщин, Стэнтон участвовала в борьбе за многие другие права, помимо права голоса. В поле её внимания находились права женщины как матери и опекуна, право собственности, право на работу и контроль за доходом, право на развод, экономическое здоровье семьи и контроль рождаемости. Она также была сторонником возникшего в XIX веке движения за трезвость.

В 1848 году Мотт и Стэнтон организовали Конвенцию по правам женщин в Сенека-Фоллз, Нью-Йорк. Стэнтон отметила, что это была первая открытая конвенция по правам женщин в Соединённых Штатах. Выдвинутая Стэнтон идея о том, что «долгом каждой женщины этой страны является завоевать себе избирательное право» была принята, несмотря на протесты Мотт. Она считала, что политика извращёна рабством и моральными компромиссами, но позже признала, что право на участие в выборах также должно быть у женщины, независимо от того, будет она его использовать или нет. В Сенека-Фоллз она подписала так называемую «Декларацию чувств». Женское избирательное право стало главным вопросом движения за права женщин на следующие несколько десятилетий.

В 1851 году она познакомилась с суфражисткой Сьюзен Б. Энтони, ставшей её подругой и напарницей в борьбе за социальные реформы. Вместе они основали женское общество трезвости штата Нью-Йорк после того, как Энтони было запрещено говорить на прогибиционистской конференции. В 1863 году в условиях гражданской войны в США они инициировали Женскую национальную лигу лояльности (англ. Women's Loyal National League), которая провела самую крупную петиционную кампанию в истории страны, собрав около 400 тысяч подписей с требованием 13-й поправки к Конституции США в поддержку отмены рабства.

После Гражданской войны приверженность Кэди Стэнтон к суфражизму вызвала раскол в движении за права женщин, когда она вместе со Сьюзен Энтони и Фрэнсис Гейдж отказалась поддержать принятие 14-й и 15-й поправок к Конституции США в том виде, в котором их представили в Конгресс. Она выступила против предоставления юридической защиты и права голоса на выборах мужчинам-афроамериканцам без предоставления таких же права женщинам — как белым, так и чернокожим. Вместо этого, она требовала права голоса для всех взрослых, независимо от пола и расовой принадлежности, однако когда радикальный сторонник всеобщего избирательного права, конгрессмен-республиканец Тадеуш Стивенс передал в Конгрессе соответствующую петицию Стэнтон и других суфражисток, законодатели отказались вносить изменения в поправки к Конституции.

Позиция Стэнтон «всё или ничего» по вопросу об избирательном праве, а также её взгляды на христианство и другие права женщин, помимо права голоса, привели к формированию двух отдельных организаций, борющихся за права женщин. В 1866 году Элизабет Стэнтон, Лукреция Мотт, Сьюзен Энтони и Люси Стоун основали Американскую ассоциацию за равноправие. Затем в 1869 году Элизабет Стэнтон, Сьюзен Энтони и примкнувшая к ним афроамериканская феминистка Соджорнер Трут учредили Национальную женскую суфражистскую ассоциацию, а Элизабет Блэкуэлл, Джулия Уорд Хау, Люси Стоун — Американскую женскую суфражистскую ассоциацию.

Оба общества впоследствии воссоединились со Стэнтон (изначально выступавшей против объединения) в качестве президента примерно через 20 лет после её разрыва с изначальным движением за права женщин. Впрочем, Стэнтон, просматривая устав новой организации, пришла к выводу, что её программные установки ограничены единственной целью – правом голоса, — и при воссоединении в 1890 году выступила с речью, в которой говорила о других аспектах гендерного неравенства: «правомерно было бы, опираясь на обширный опыт всего человечества, обсудить в нашей программе все позорные попытки деления людей по признаку пола». С 1868 года вместе с Энтони и ведущим мужчиной-феминистом США Паркером Пиллсбёри издавала еженедельник «Революция» (Revolution). С 1876 года участвовала в составлении шеститомной «Истории женского избирательного права», в которую вошла детальная история, документы и письма, связанные с суфражистским движением.

В своей книге «Женская Библия» (1895) бросала вызов традиционному патриархальному прочтению Библии, из которого следовала идея подчинённости женщин мужчинам. В свои поздние годы интересовалась кооперативным и популистским движениями, а также фабианским социализмом. Неожиданно резко поддержала Испано-американскую войну 1898 года, по поводу которой писала, что «хотя ненавидит войны как таковые, желает стереть Испанию с лица земли».

Библиография

• Baker, Jean H. Sisters: The Lives of America’s Suffragists. Hill and Wang, New York, 2005. ISBN 0-8090-9528-9.
• Banner, Lois W. Elizabeth Cady Stanton: A Radical for Women’s Rights. Addison-Wesley Publishers, 1997. ISBN 0-673-39319-4.
• Burns, Ken and Geoffrey C. Ward; Not for Ourselves Alone: The Story of Elizabeth Cady Stanton and Susan B. Anthony; Alfred A. Knoph; New York, NY, 1999. ISBN 0-375-40560-7.

Отрывок, характеризующий Кэди Стэнтон, Элизабет

Был уже второй час после полудня. Французы уже вступили в Москву. Пьер знал это, но, вместо того чтобы действовать, он думал только о своем предприятии, перебирая все его малейшие будущие подробности. Пьер в своих мечтаниях не представлял себе живо ни самого процесса нанесения удара, ни смерти Наполеона, но с необыкновенною яркостью и с грустным наслаждением представлял себе свою погибель и свое геройское мужество.
«Да, один за всех, я должен совершить или погибнуть! – думал он. – Да, я подойду… и потом вдруг… Пистолетом или кинжалом? – думал Пьер. – Впрочем, все равно. Не я, а рука провидения казнит тебя, скажу я (думал Пьер слова, которые он произнесет, убивая Наполеона). Ну что ж, берите, казните меня», – говорил дальше сам себе Пьер, с грустным, но твердым выражением на лице, опуская голову.
В то время как Пьер, стоя посередине комнаты, рассуждал с собой таким образом, дверь кабинета отворилась, и на пороге показалась совершенно изменившаяся фигура всегда прежде робкого Макара Алексеевича. Халат его был распахнут. Лицо было красно и безобразно. Он, очевидно, был пьян. Увидав Пьера, он смутился в первую минуту, но, заметив смущение и на лице Пьера, тотчас ободрился и шатающимися тонкими ногами вышел на середину комнаты.
– Они оробели, – сказал он хриплым, доверчивым голосом. – Я говорю: не сдамся, я говорю… так ли, господин? – Он задумался и вдруг, увидав пистолет на столе, неожиданно быстро схватил его и выбежал в коридор.
Герасим и дворник, шедшие следом за Макар Алексеичем, остановили его в сенях и стали отнимать пистолет. Пьер, выйдя в коридор, с жалостью и отвращением смотрел на этого полусумасшедшего старика. Макар Алексеич, морщась от усилий, удерживал пистолет и кричал хриплый голосом, видимо, себе воображая что то торжественное.
– К оружию! На абордаж! Врешь, не отнимешь! – кричал он.
– Будет, пожалуйста, будет. Сделайте милость, пожалуйста, оставьте. Ну, пожалуйста, барин… – говорил Герасим, осторожно за локти стараясь поворотить Макар Алексеича к двери.
– Ты кто? Бонапарт!.. – кричал Макар Алексеич.
– Это нехорошо, сударь. Вы пожалуйте в комнаты, вы отдохните. Пожалуйте пистолетик.
– Прочь, раб презренный! Не прикасайся! Видел? – кричал Макар Алексеич, потрясая пистолетом. – На абордаж!
– Берись, – шепнул Герасим дворнику.
Макара Алексеича схватили за руки и потащили к двери.
Сени наполнились безобразными звуками возни и пьяными хрипящими звуками запыхавшегося голоса.
Вдруг новый, пронзительный женский крик раздался от крыльца, и кухарка вбежала в сени.
– Они! Батюшки родимые!.. Ей богу, они. Четверо, конные!.. – кричала она.
Герасим и дворник выпустили из рук Макар Алексеича, и в затихшем коридоре ясно послышался стук нескольких рук во входную дверь.


Пьер, решивший сам с собою, что ему до исполнения своего намерения не надо было открывать ни своего звания, ни знания французского языка, стоял в полураскрытых дверях коридора, намереваясь тотчас же скрыться, как скоро войдут французы. Но французы вошли, и Пьер все не отходил от двери: непреодолимое любопытство удерживало его.
Их было двое. Один – офицер, высокий, бравый и красивый мужчина, другой – очевидно, солдат или денщик, приземистый, худой загорелый человек с ввалившимися щеками и тупым выражением лица. Офицер, опираясь на палку и прихрамывая, шел впереди. Сделав несколько шагов, офицер, как бы решив сам с собою, что квартира эта хороша, остановился, обернулся назад к стоявшим в дверях солдатам и громким начальническим голосом крикнул им, чтобы они вводили лошадей. Окончив это дело, офицер молодецким жестом, высоко подняв локоть руки, расправил усы и дотронулся рукой до шляпы.
– Bonjour la compagnie! [Почтение всей компании!] – весело проговорил он, улыбаясь и оглядываясь вокруг себя. Никто ничего не отвечал.
– Vous etes le bourgeois? [Вы хозяин?] – обратился офицер к Герасиму.
Герасим испуганно вопросительно смотрел на офицера.
– Quartire, quartire, logement, – сказал офицер, сверху вниз, с снисходительной и добродушной улыбкой глядя на маленького человека. – Les Francais sont de bons enfants. Que diable! Voyons! Ne nous fachons pas, mon vieux, [Квартир, квартир… Французы добрые ребята. Черт возьми, не будем ссориться, дедушка.] – прибавил он, трепля по плечу испуганного и молчаливого Герасима.
– A ca! Dites donc, on ne parle donc pas francais dans cette boutique? [Что ж, неужели и тут никто не говорит по французски?] – прибавил он, оглядываясь кругом и встречаясь глазами с Пьером. Пьер отстранился от двери.
Офицер опять обратился к Герасиму. Он требовал, чтобы Герасим показал ему комнаты в доме.
– Барин нету – не понимай… моя ваш… – говорил Герасим, стараясь делать свои слова понятнее тем, что он их говорил навыворот.
Французский офицер, улыбаясь, развел руками перед носом Герасима, давая чувствовать, что и он не понимает его, и, прихрамывая, пошел к двери, у которой стоял Пьер. Пьер хотел отойти, чтобы скрыться от него, но в это самое время он увидал из отворившейся двери кухни высунувшегося Макара Алексеича с пистолетом в руках. С хитростью безумного Макар Алексеич оглядел француза и, приподняв пистолет, прицелился.
– На абордаж!!! – закричал пьяный, нажимая спуск пистолета. Французский офицер обернулся на крик, и в то же мгновенье Пьер бросился на пьяного. В то время как Пьер схватил и приподнял пистолет, Макар Алексеич попал, наконец, пальцем на спуск, и раздался оглушивший и обдавший всех пороховым дымом выстрел. Француз побледнел и бросился назад к двери.
Забывший свое намерение не открывать своего знания французского языка, Пьер, вырвав пистолет и бросив его, подбежал к офицеру и по французски заговорил с ним.
– Vous n'etes pas blesse? [Вы не ранены?] – сказал он.
– Je crois que non, – отвечал офицер, ощупывая себя, – mais je l'ai manque belle cette fois ci, – прибавил он, указывая на отбившуюся штукатурку в стене. – Quel est cet homme? [Кажется, нет… но на этот раз близко было. Кто этот человек?] – строго взглянув на Пьера, сказал офицер.
– Ah, je suis vraiment au desespoir de ce qui vient d'arriver, [Ах, я, право, в отчаянии от того, что случилось,] – быстро говорил Пьер, совершенно забыв свою роль. – C'est un fou, un malheureux qui ne savait pas ce qu'il faisait. [Это несчастный сумасшедший, который не знал, что делал.]
Офицер подошел к Макару Алексеичу и схватил его за ворот.
Макар Алексеич, распустив губы, как бы засыпая, качался, прислонившись к стене.
– Brigand, tu me la payeras, – сказал француз, отнимая руку.
– Nous autres nous sommes clements apres la victoire: mais nous ne pardonnons pas aux traitres, [Разбойник, ты мне поплатишься за это. Наш брат милосерд после победы, но мы не прощаем изменникам,] – прибавил он с мрачной торжественностью в лице и с красивым энергическим жестом.
Пьер продолжал по французски уговаривать офицера не взыскивать с этого пьяного, безумного человека. Француз молча слушал, не изменяя мрачного вида, и вдруг с улыбкой обратился к Пьеру. Он несколько секунд молча посмотрел на него. Красивое лицо его приняло трагически нежное выражение, и он протянул руку.
– Vous m'avez sauve la vie! Vous etes Francais, [Вы спасли мне жизнь. Вы француз,] – сказал он. Для француза вывод этот был несомненен. Совершить великое дело мог только француз, а спасение жизни его, m r Ramball'я capitaine du 13 me leger [мосье Рамбаля, капитана 13 го легкого полка] – было, без сомнения, самым великим делом.