Лазарсфельд, Пол

Пауль Феликс Лазарсфельд
Paul Felix Lazarsfeld
Дата рождения:	13 февраля 1901(1901-02-13)
Место рождения:	Вена, Австрия
Дата смерти:	30 августа 1976(1976-08-30) (75 лет)
Место смерти:	Ньюарк, США
Страна:
Научная сфера:	социология
Известен как:	социолог, специалист в области методологии социологии

Пауль Феликс Лазарсфельд (Пол Лазарсфельд, англ. Paul Felix Lazarsfeld; 13 февраля 1901, Вена, Австрия — 30 августа 1976, Ньюарк, штат Нью-Джерси, США) — известный американский социолог; одним из первых начал изучать массмедиа как отдельное явление и привнёс математические методы в общественные науки.

Сторонник деидеологизации науки. Наиболее известен своими методологическими теориями, в частности, полемикой с моделью «укола». Ввел понятия двухступенчатая коммуникация и лидер мнения.

Биография

Родился в столице Австрии — Вене, в семье адвоката Роберта Лазарсфельда и психолога Софи Лазарсфельд (в девичестве Мунк), ученицы Альфреда Адлера. Учился в школе в Вене, которую окончил в 1919 году.

Являлся одним из лидеров молодёжного социалистического движения в Австрии, в частности, в 1918 году выступил соучредителем Свободного союза социалистических школьников (Freie Vereinigung sozialistischer Mittelschüler). Позднее вступил в Социал-демократическую партию Австрии. Первой публикацией, которую он издал в 23 года совместно с Людвигом Вагнером, был отчёт о деятельности детского летнего лагеря, построенного на социалистических принципах.

В 1924 году он защищает докторскую диссертацию по математике, в диссертации рассматриваются математические аспекты теории гравитации Эйнштейна. Некоторое время работает во Франции. Делегат Второго конгресса Социнтерна в Марселе (1925). В 1925 году вернулся в Вену и окончил Венский университет, факультет математики. С 1925 по 1929 год работал школьным учителем математики в Вене и изучал психологию в рамках Института психологии при Венском университете. Был близок к представителям Венского кружка.

В 1927 году основал частную организацию по исследованию экономической психологии («Борющаяся революция нуждается в экономике (Маркс), победившая революция нуждается в инженерах (Россия), проигравшая революция обращается к психологии (Вена)»), связанную с Венским университетом, и в течение ряда лет проводил социологические исследования. С 1929 по 1933 год — ассистент в Институте психологии Венского университета, где работал помощником Карла Бюлера (1879—1963) и Шарлотты Бюлер (1893—1974). С 1930 по 1933 год работал директором исследовательского центра в Вене.

В 1926 году женился на Мари Ягода, австро-британском психологе еврейского происхождения, 17 июля 1930 — родилась дочь Лота.

В 1933 году, получив от Фонда Рокфеллера стипендию, Лазарсфельд уехал в США, где остался жить, так как не мог вернуться в Австрию после нацистского переворота 1934 года (и аншлюса 1938 года). Развелся с Мари и женился на своей коллеге Герт Херцог, с которой развелся в 1936 году. В 1937 года возглавляет финансируемый Фондом Рокфеллера проект исследования радио в Принстонском университете (Radio Research Project). В США сотрудничает с представителями Франкфуртской школы в вопросах исследования влияния на общество СМИ. Через Макса Хоркхаймера начал переговоры о привлечении к проекту Теодора Адорно, который впоследствии становится руководителем «музыкальной составляющей» Принстонского исследования, однако в 1939 году сотрудничество с Адорно прерывается, поскольку при возобновлении Фондом Рокфеллера гранта на радиопроект в нём для исследований в области музыки места не находится.

В 1940 году радиопроект переезжает в Колумбийский университет, где он трансформируется в известное Бюро социальных исследований. С 1940 года Лазарсфельд был в течение последующих 35 лет профессором Колумбийского университета. После войны Лазарсфельд организовал Центр эмпирических социологических исследований в Осло (1948) и Институт высших исследований (в области социологии) в Вене. В 1948 году был назначен главой социологического отделения Колумбийского университета, а в 1962 году избран президентом Американской социологической ассоциации. С 1940 года профессор Колумбийского университета, в котором продолжал работать над исследовательскими проектами и книгами; одновременно работает профессором на Университет Питтсбурга, где разработал программы преподавания прикладной социологии.

Научная деятельность

Основные интересы Лазарсфельда концентрировались на проблемах эмпирических социологических исследований. П.Лазарсфельд заложил основы «социологической» концепции электорального поведения, при котором акт голосования определяется принадлежностью избирателя к большим социальным группам. Пол Лазарсфельд и другие исследователи разработали модель двухуровневой коммуникации, согласно которой в любом обществе существуют восприимчивые к воздействию политической пропаганды «лидеры общественного мнения» (opinion leaders), распространяющие политическую информацию по каналам межличностного общения. Методика Пола Лазарсфельда получила значительное распространение и применяется вплоть до настоящего времени. В 1940-1950-х гг. Лазарсфельд вместе с Робертом Мертоном возглавил движение за преобразование американской социологии путём сочетания социологической теории с эмпирическими исследованиями.

Основные работы

• «Математическое мышление в социальных науках» (1954)
• «Личное влияние» (1955)
• «Анализ латентной структуры» (1968)
• «Выбор народа» (1969)

Литература

• Дмитриев А. Н. [web.archive.org/web/20080131210617/www.socjournal.ru/article/351 Опыт сотрудничества П.Лазарсфельда и Т.Адорно в исследовании массовой коммуникации] // Социологический журнал. 1997. — №3. — С. 151-158.
• Батыгин Г. С. [web.archive.org/web/20110104174200/www.unlv.edu/centers/cdclv/archives/articles/batygin_lazar.htmlРемесло Пауля Лазарсфельда (введение в его научную биографию)] // "Вестник АН СССР". — 1990. — № 8. — С. 94-108.

Отрывок, характеризующий Лазарсфельд, Пол

– Эй, Макеев, что ж ты …. запропал или тебя волки съели? Неси дров то, – кричал один краснорожий рыжий солдат, щурившийся и мигавший от дыма, но не отодвигавшийся от огня. – Поди хоть ты, ворона, неси дров, – обратился этот солдат к другому. Рыжий был не унтер офицер и не ефрейтор, но был здоровый солдат, и потому повелевал теми, которые были слабее его. Худенький, маленький, с вострым носиком солдат, которого назвали вороной, покорно встал и пошел было исполнять приказание, но в это время в свет костра вступила уже тонкая красивая фигура молодого солдата, несшего беремя дров.
– Давай сюда. Во важно то!
Дрова наломали, надавили, поддули ртами и полами шинелей, и пламя зашипело и затрещало. Солдаты, придвинувшись, закурили трубки. Молодой, красивый солдат, который притащил дрова, подперся руками в бока и стал быстро и ловко топотать озябшими ногами на месте.
– Ах, маменька, холодная роса, да хороша, да в мушкатера… – припевал он, как будто икая на каждом слоге песни.
– Эй, подметки отлетят! – крикнул рыжий, заметив, что у плясуна болталась подметка. – Экой яд плясать!
Плясун остановился, оторвал болтавшуюся кожу и бросил в огонь.
– И то, брат, – сказал он; и, сев, достал из ранца обрывок французского синего сукна и стал обвертывать им ногу. – С пару зашлись, – прибавил он, вытягивая ноги к огню.
– Скоро новые отпустят. Говорят, перебьем до копца, тогда всем по двойному товару.
– А вишь, сукин сын Петров, отстал таки, – сказал фельдфебель.
– Я его давно замечал, – сказал другой.
– Да что, солдатенок…
– А в третьей роте, сказывали, за вчерашний день девять человек недосчитали.
– Да, вот суди, как ноги зазнобишь, куда пойдешь?
– Э, пустое болтать! – сказал фельдфебель.
– Али и тебе хочется того же? – сказал старый солдат, с упреком обращаясь к тому, который сказал, что ноги зазнобил.
– А ты что же думаешь? – вдруг приподнявшись из за костра, пискливым и дрожащим голосом заговорил востроносенький солдат, которого называли ворона. – Кто гладок, так похудает, а худому смерть. Вот хоть бы я. Мочи моей нет, – сказал он вдруг решительно, обращаясь к фельдфебелю, – вели в госпиталь отослать, ломота одолела; а то все одно отстанешь…
– Ну буде, буде, – спокойно сказал фельдфебель. Солдатик замолчал, и разговор продолжался.
– Нынче мало ли французов этих побрали; а сапог, прямо сказать, ни на одном настоящих нет, так, одна названье, – начал один из солдат новый разговор.
– Всё казаки поразули. Чистили для полковника избу, выносили их. Жалости смотреть, ребята, – сказал плясун. – Разворочали их: так живой один, веришь ли, лопочет что то по своему.
– А чистый народ, ребята, – сказал первый. – Белый, вот как береза белый, и бравые есть, скажи, благородные.
– А ты думаешь как? У него от всех званий набраны.
– А ничего не знают по нашему, – с улыбкой недоумения сказал плясун. – Я ему говорю: «Чьей короны?», а он свое лопочет. Чудесный народ!
– Ведь то мудрено, братцы мои, – продолжал тот, который удивлялся их белизне, – сказывали мужики под Можайским, как стали убирать битых, где страженья то была, так ведь что, говорит, почитай месяц лежали мертвые ихние то. Что ж, говорит, лежит, говорит, ихний то, как бумага белый, чистый, ни синь пороха не пахнет.
– Что ж, от холода, что ль? – спросил один.
– Эка ты умный! От холода! Жарко ведь было. Кабы от стужи, так и наши бы тоже не протухли. А то, говорит, подойдешь к нашему, весь, говорит, прогнил в червях. Так, говорит, платками обвяжемся, да, отворотя морду, и тащим; мочи нет. А ихний, говорит, как бумага белый; ни синь пороха не пахнет.
Все помолчали.
– Должно, от пищи, – сказал фельдфебель, – господскую пищу жрали.
Никто не возражал.
– Сказывал мужик то этот, под Можайским, где страженья то была, их с десяти деревень согнали, двадцать дён возили, не свозили всех, мертвых то. Волков этих что, говорит…
– Та страженья была настоящая, – сказал старый солдат. – Только и было чем помянуть; а то всё после того… Так, только народу мученье.
– И то, дядюшка. Позавчера набежали мы, так куда те, до себя не допущают. Живо ружья покидали. На коленки. Пардон – говорит. Так, только пример один. Сказывали, самого Полиона то Платов два раза брал. Слова не знает. Возьмет возьмет: вот на те, в руках прикинется птицей, улетит, да и улетит. И убить тоже нет положенья.
– Эка врать здоров ты, Киселев, посмотрю я на тебя.
– Какое врать, правда истинная.
– А кабы на мой обычай, я бы его, изловимши, да в землю бы закопал. Да осиновым колом. А то что народу загубил.
– Все одно конец сделаем, не будет ходить, – зевая, сказал старый солдат.
Разговор замолк, солдаты стали укладываться.
– Вишь, звезды то, страсть, так и горят! Скажи, бабы холсты разложили, – сказал солдат, любуясь на Млечный Путь.
– Это, ребята, к урожайному году.
– Дровец то еще надо будет.
– Спину погреешь, а брюха замерзла. Вот чуда.
– О, господи!
– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.