Лапифы

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Лапи́фы (др.-греч. Λᾰπίθαι, букв. «хвастуны») — полумифическое-полуисторическое племя, многочисленные представители которого встречаются в разных мифах, а также в «Илиаде».

Они жили в северной части Фессалии, а также на Пелионе, откуда были прогнаны кентавры, Оссе, Пинде (в ущелье которого наяда Креуса произвела на свет, с богом реки Пенеем, Гипсея, царя лапифов), в долине Пенея, окрестностях Олимпа и т. д. Вне Фессалии с именем лапифов связаны города и области: Олен, Элида (куда переселился Форбант (сын Лапифа)), Книд, Родос, Феней, Малея. Связь этого племени с географическими именами, а также широкое его распространение, указывают на то, что лапифы были не просто великанами, произведенными народной фантазией, но отчасти историческим племенем, игравшим значительную роль в росте ранней эллинской культуры. В историческое время Кипселиды в Коринфе и Пирифоиды в Аттике вели своё происхождение от эпонимов-родоначальников из лапифского племени.





Происхождение лапифов и их правители

О происхождении лапифов и их царях, повествует Диодор Сицилийский, пересказывая древние мифы[1]. От Океана и Тефии родился Пеней. От нимфы Креусы и Пенея были рождены Гипсей и Стилба. Стилба родила от Аполлона Лапифа и Кентавра.

Лапиф расположился у реки в Фессалии, названной в честь Пенея, где стал царем и женился на Орсиноме, от которой у него было два сына — Форбант и Перифант, унаследовавшие власть в этих краях. Вся совокупность народов, живущих на подвластной им территории стала называться лапифами.

Сын Лапифа Форбант перебрался в Олен[2], откуда его призвал на помощь опасавшийся могущества Пелопа царь Элеи Алектор, который и передал ему царскую власть над Элидой. Эту власть над Элидой, позднее унаследовали Эгей и Актор.

От Перифанта и Астиагийи дочери Гипсея родился Антион (старший из восьми сыновей). Антион женился на Перимеле. От этого брака произошел Иксион (который совокупившись с облаком в образе Геры, породил человеко-природных кентавров).

Цари лапифов

столицы Гиртона и Ларисса

царство лапифов разрушено войсками Эгимия, царя дорийцев и Гераклом

Война лапифов с кентаврами

Согласно Диодору, война была спровоцирована претензиями кентавров на часть власти Пирифоя (в бытность его родственниками), после отказа Пирифоя этой властью поделиться. После этого конфликт был улажен, однако поведение пьяных кентавров на свадьбе Пирифоя и Гипподамии возобновило войну. Лапифы и Тесей, присутствующий на свадьбе убили большую часть кентавров "а прочих изгнали из города"[3] Однако вскоре, кентавры собрались с силами и напали на лапифов, разгромив их и вынудив бежать в Фолою (гора в Аркадии), а затем, когда кентавры захватили и её (обосновавшись там и совершая грабежи в окрестностях), лапифы были вынуждены бежать на полуостров Малею и обосноваться там.

Павел Орозий, со ссылкой на Палефата, отождествляет кентавров с фессалийцами[4], также как и Палефат не считая их кентаврами. Палефат описывает конфликт, случившийся на свадьбе Пирифоя и Гипподамии, между ними следующим образом:

И вот, когда однажды лапифы позвали кентавров на пир, те, опьянев, хватают их жен, заставляют их сесть на коней и мчатся вместе с ними к себе домой. Затем кентавры, нападая на лапифов, стали вести с ними войну; спускаясь ночью в долину, они устраивали им засады; с наступлением дня, похитив, что можно, и предав огню остальное, кентавры убегали в горы. Когда они таким образом отступали, то смотревшим на них издали представлялось со спины, что это лошадь, за исключением головы, а остальным — что это люди, кроме ног. Видя эту необычную картину, люди говорили: "Нападают на нас кентавры из Тучи". От этого их вида и такой истории невероятным образом сочинили миф, что из тучи на горе родилось существо, в котором соединились конь и человек.

[5]

Известные представители Лапифов

Из отдельных лапифов особенно выдающуюся роль играют в мифологических сказаниях:

  • Пирифой, на свадьбе которого кентавр Эвритион, опьяненный вином, задумал посягнуть на честь невесты, Гипподамии (происшедшая вследствие того битва прекрасно описана у ОвидияМетаморфозы», XII, 210 и сл.); греческие художники часто изображали её в своих произведениях, стараясь выразить этим идею победы греческой культуры над грубым варварством);
  • Иксион, которого Зевс привязал в царстве Аида к колесу, обвитому змеями, за то, что он дерзнул распространить слух о связи своей с Герой;
  • Кеней, участвовавший в калидонской охоте и походе аргонавтов;
  • Лапиф, сын Аполлона и Стильбы (в ранних сказаниях его имя не упоминается, на основании чего можно заключить, что он был эпонимом позднейших мифов);
  • Мопс, участвовавший в калидонской охоте и походе аргонавтов;
  • Полипет, сын Пирифоя, который повёл лапифов под Трою.

Лапифы в литературе

Что за огромные ясени мечет Моних по лапифам

Ювенал [6]

Напишите отзыв о статье "Лапифы"

Примечания

  1. Диодор Сицилийский. Историческая библиотека. Книга IV. LXIX
  2. Неизвестное географическое место
  3. Какого именно неизвестно
  4. Орозий. История против язычников. Книга I. 13. 3
  5. Палефат. О невероятном. Книга I. О кентаврах
  6. Децим Юний Ювенал. Сатиры. Книга I. 1

Литература

  • Палефат. [www.ancientrome.ru/antlitr/palaephatus/transl-f.htm О невероятном. Книга I. О кентаврах]. [www.webcitation.org/6CVis89t9 Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
  • Орозий. [www.vostlit.info/Texts/rus14/Orozij/frametext1.htm История против язычников. Книга I]. [www.webcitation.org/6CVisoFud Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].
  • Диодор Сицилийский. [ancientrome.ru/antlitr/diodoros/diod04-f.htm Историческая библиотека. Книга IV.]. [www.webcitation.org/6CVitfLMr Архивировано из первоисточника 28 ноября 2012].

Отрывок, характеризующий Лапифы

– Любит, я знаю, – сердито закричал Пьер.
– Нет, слушай, – сказал князь Андрей, останавливая его за руку. – Ты знаешь ли, в каком я положении? Мне нужно сказать все кому нибудь.
– Ну, ну, говорите, я очень рад, – говорил Пьер, и действительно лицо его изменилось, морщина разгладилась, и он радостно слушал князя Андрея. Князь Андрей казался и был совсем другим, новым человеком. Где была его тоска, его презрение к жизни, его разочарованность? Пьер был единственный человек, перед которым он решался высказаться; но зато он ему высказывал всё, что у него было на душе. То он легко и смело делал планы на продолжительное будущее, говорил о том, как он не может пожертвовать своим счастьем для каприза своего отца, как он заставит отца согласиться на этот брак и полюбить ее или обойдется без его согласия, то он удивлялся, как на что то странное, чуждое, от него независящее, на то чувство, которое владело им.
– Я бы не поверил тому, кто бы мне сказал, что я могу так любить, – говорил князь Андрей. – Это совсем не то чувство, которое было у меня прежде. Весь мир разделен для меня на две половины: одна – она и там всё счастье надежды, свет; другая половина – всё, где ее нет, там всё уныние и темнота…
– Темнота и мрак, – повторил Пьер, – да, да, я понимаю это.
– Я не могу не любить света, я не виноват в этом. И я очень счастлив. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты рад за меня.
– Да, да, – подтверждал Пьер, умиленными и грустными глазами глядя на своего друга. Чем светлее представлялась ему судьба князя Андрея, тем мрачнее представлялась своя собственная.


Для женитьбы нужно было согласие отца, и для этого на другой день князь Андрей уехал к отцу.
Отец с наружным спокойствием, но внутренней злобой принял сообщение сына. Он не мог понять того, чтобы кто нибудь хотел изменять жизнь, вносить в нее что нибудь новое, когда жизнь для него уже кончалась. – «Дали бы только дожить так, как я хочу, а потом бы делали, что хотели», говорил себе старик. С сыном однако он употребил ту дипломацию, которую он употреблял в важных случаях. Приняв спокойный тон, он обсудил всё дело.
Во первых, женитьба была не блестящая в отношении родства, богатства и знатности. Во вторых, князь Андрей был не первой молодости и слаб здоровьем (старик особенно налегал на это), а она была очень молода. В третьих, был сын, которого жалко было отдать девчонке. В четвертых, наконец, – сказал отец, насмешливо глядя на сына, – я тебя прошу, отложи дело на год, съезди за границу, полечись, сыщи, как ты и хочешь, немца, для князя Николая, и потом, ежели уж любовь, страсть, упрямство, что хочешь, так велики, тогда женись.
– И это последнее мое слово, знай, последнее… – кончил князь таким тоном, которым показывал, что ничто не заставит его изменить свое решение.
Князь Андрей ясно видел, что старик надеялся, что чувство его или его будущей невесты не выдержит испытания года, или что он сам, старый князь, умрет к этому времени, и решил исполнить волю отца: сделать предложение и отложить свадьбу на год.
Через три недели после своего последнего вечера у Ростовых, князь Андрей вернулся в Петербург.

На другой день после своего объяснения с матерью, Наташа ждала целый день Болконского, но он не приехал. На другой, на третий день было то же самое. Пьер также не приезжал, и Наташа, не зная того, что князь Андрей уехал к отцу, не могла себе объяснить его отсутствия.
Так прошли три недели. Наташа никуда не хотела выезжать и как тень, праздная и унылая, ходила по комнатам, вечером тайно от всех плакала и не являлась по вечерам к матери. Она беспрестанно краснела и раздражалась. Ей казалось, что все знают о ее разочаровании, смеются и жалеют о ней. При всей силе внутреннего горя, это тщеславное горе усиливало ее несчастие.
Однажды она пришла к графине, хотела что то сказать ей, и вдруг заплакала. Слезы ее были слезы обиженного ребенка, который сам не знает, за что он наказан.
Графиня стала успокоивать Наташу. Наташа, вслушивавшаяся сначала в слова матери, вдруг прервала ее:
– Перестаньте, мама, я и не думаю, и не хочу думать! Так, поездил и перестал, и перестал…
Голос ее задрожал, она чуть не заплакала, но оправилась и спокойно продолжала: – И совсем я не хочу выходить замуж. И я его боюсь; я теперь совсем, совсем, успокоилась…
На другой день после этого разговора Наташа надела то старое платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, и с утра начала тот свой прежний образ жизни, от которого она отстала после бала. Она, напившись чаю, пошла в залу, которую она особенно любила за сильный резонанс, и начала петь свои солфеджи (упражнения пения). Окончив первый урок, она остановилась на середине залы и повторила одну музыкальную фразу, особенно понравившуюся ей. Она прислушалась радостно к той (как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки переливаясь наполнили всю пустоту залы и медленно замерли, и ей вдруг стало весело. «Что об этом думать много и так хорошо», сказала она себе и стала взад и вперед ходить по зале, ступая не простыми шагами по звонкому паркету, но на всяком шагу переступая с каблучка (на ней были новые, любимые башмаки) на носок, и так же радостно, как и к звукам своего голоса прислушиваясь к этому мерному топоту каблучка и поскрипыванью носка. Проходя мимо зеркала, она заглянула в него. – «Вот она я!» как будто говорило выражение ее лица при виде себя. – «Ну, и хорошо. И никого мне не нужно».
Лакей хотел войти, чтобы убрать что то в зале, но она не пустила его, опять затворив за ним дверь, и продолжала свою прогулку. Она возвратилась в это утро опять к своему любимому состоянию любви к себе и восхищения перед собою. – «Что за прелесть эта Наташа!» сказала она опять про себя словами какого то третьего, собирательного, мужского лица. – «Хороша, голос, молода, и никому она не мешает, оставьте только ее в покое». Но сколько бы ни оставляли ее в покое, она уже не могла быть покойна и тотчас же почувствовала это.
В передней отворилась дверь подъезда, кто то спросил: дома ли? и послышались чьи то шаги. Наташа смотрелась в зеркало, но она не видала себя. Она слушала звуки в передней. Когда она увидала себя, лицо ее было бледно. Это был он. Она это верно знала, хотя чуть слышала звук его голоса из затворенных дверей.