Лессинг, Теодор

Теодор Лессинг
Theodor Lessing
Теодор Лессинг между 1925 и 1930 гг. на фотографии Николы Першайд
Дата рождения:	8 февраля 1872(1872-02-08)
Место рождения:	Ганновер, Германская империя
Дата смерти:	31 августа 1933(1933-08-31) (61 год)
Место смерти:	Марианске-Лазне, Чехословакия
Оказавшие влияние:	Артур Шопенгауэр

Теодор Лессинг (нем. Theodor Lessing; 8 февраля 1872, Ганновер, Германская империя — 31 августа 1933, Марианске-Лазне, Чехословакия) — немецко-еврейский философ и публицист.

Жизнь

Лессинг родился в семье ассимилированных евреев из преуспевающей буржуазии: отец был врачом, мать — дочерью банкира. Школьные годы сам Лессинг характеризует как несчастливый период его жизни, он учился посредственно и с трудом поступил в ганноверскую гимназию в 1892 году. Здесь он подружился с Людвигом Клагесом, однако дружба закончилась в 1899 году (возможно, по причине антисемитизма Клагеса). Всё же философия жизни Клагеса испытала влияние Лессинга.

После окончания гимназии Лессинг начал изучение медицины в Боннском университете и затем в Мюнхенском университете, где его интересы сместились в сторону литературы, философии и психологии. Он закончил изучение философии защитой диссертации по логике русского философа Африкана Александровича Шпира.

Плановая хабилитация при Дрезденском техническом университете была провалена из-за сопротивления, которое там встретил еврей, социалист и открытый сторонник феминизма. Следующие годы он провёл без определённого места преподавателя и лектора (между прочим читал лекции по введению в современную философию в зале ожидания дрезденского ж/д вокзала).

В 1907 году он вернулся назад в Ганновер, где получил должность приват-доцента в Политехническом институте Ганновера, в котором философия была далеко не основным предметом.

С началом Первой мировой войны Лессинг, который изучал медицину в студенческие годы, добровольно отправился на фронт военным врачом. Он служил в лазарете и работал учителем. В это время он написал труд История как придание смысла бессмысленному (нем. Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen). Однако изданию книги во время войны препятствовала цензура, так как Лессинг занимал твёрдую антивоенную позицию. Она была издана в 1919 году.

По окончании войны Лессинг вернулся в Ганновер к должности приват-доцента и, со своей второй женой Адой, занимался организацией народного университета. Попутно он развернул активную публицистическую деятельность. Публиковался в республиканско-демократических газетах Prager Tagblatt и Dortmunder Generalanzeiger. Благодаря статьям, эссе, глоссам и фельетонам он стал одним из самых знаменитых политических писателей в Веймарской республике.

Особенно примечательно его описание процесса против серийного убийцы Фрица Хаармана. Лессинг был очевидцем процесса и показывает сомнительную роль ганноверской полиции в деле, поскольку Хаарман служил осведомителем, что препятствовало его поимке.

В том же году он пишет характеристику личности кандидата на должность рейхспрезидента, впоследствии победившего на президентских выборах, Пауля фон Гинденбурга. Перед выборами он описывает Гинденбурга как недалёкого и неразборчивого человека, за которым стоит опасная политическая сила:

Согласно Платону, вождем народа должен быть философ. В лице Гинденбурга на трон взойдет не философ. Это будет только представительский символ, вопросительный знак, нуль. Скажут, что лучше нуль, чем Нерон. К сожалению, история свидетельствует, что за нулём всегда скрывается будущий Нерон.

Оригинальный текст (нем.)  

Nach Plato sollen die Philosophen Führer der Völker sein. Ein Philosoph würde mit Hindenburg nun eben nicht den Thronstuhl besteigen. Nur ein repräsentatives Symbol, ein Fragezeichen, ein Zero. Man kann sagen: besser ein Zero als ein Nero. Leider zeigt die Geschichte, daß hinter einem Zero immer ein künftiger Nero verborgen steht.

Эта статья вызвала ненависть среди представителей немецких национал-социалистов. Студенты основали Комитет борьбы против Лессинга и призывали бойкотировать его лекции, лишения должности и отстранения от университета. Кроме того, в протестах отчетливо прослеживалась антисемитская подоплёка. В университетской среде Лессинг не видел поддержки, коллеги из преподавательского состава скорее поддерживали его противников. Лессинг был вынужден прекратить преподавание и 18 июня 1926 года уйти в бессрочный отпуск, что было им согласовано с министром культуры и просвещения Карлом Беккером.

После прихода национал-социалистов к власти 30 января 1933 года Лессинг начал подготавливать переезд из Германии. 1 марта вместе с женой Адой он бежал в Чехию и поселился около известного курорта Марианске-Лазне. Продолжил публицистическую деятельность и публиковал статьи в немецкоязычных зарубежных газетах с критикой политического режима Германии.

30 августа политическим убийцей через окно своего кабинета Лессинг был смертельно ранен и скончался в больнице на следующий день в возрасте шестидесяти одного года.

Философия

Воззрения Лессинга схожи с Освальдом Шпенглером и Людвигом Клагесом в традиции философского пессимизма и метафизики воли, идущей от Артура Шопенгауэра. Лишения и страдания рассматриваются в качестве опыта человека в мире. Однако, в отличие от Шопенгауэра и вопреки личным выгодам, реакцией на этот опыт у Лессинга является философия действия, а не бегство от мира или частная жизнь для себя.

Список произведений

• African Spirs Erkenntnislehre, Gießen, Münchow, 1900. (Lessings Dissertation in Erlangen)
• Europa und Asien, 1918 (fünfte, völlig neu gearbeitete Auflage, Leipzig 1930, mit dem Untertitel: Untergang der Erde am Geist)
• Jäö oder wie ein Franzose auszog um in Hannover das «raanste» Deutsch zu lernen (Theodore le Singe), Hannover: Friedrich Gersbach Verlag 1919. Neudruck: Hannover: Schmorl & von Seefeld 2002, ISBN 3-936836-05-1
• Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen, 1919, bzw. Leipzig: Reinicke Verlag 1927. Neudruck: Matthes & Seitz, München 1983, ISBN 3-88221-219-5
• Die verfluchte Kultur, München: C. H. Beck, 1921. Neudruck: Matthes & Seitz, 1981, ISBN 3-88221-325-6
• Haarmann. Die Geschichte eines Werwolfs, 1925
• Nietzsche, Berlin 1925 bzw. Neudruck: Matthes & Seitz 1985. Mit einem Nachwort von Rita Bischof, ISBN 3-88221-358-2
• Meine Tiere, 1926
• Blumen, 1928
• Der jüdische Selbsthaß, 1930, Nachdruck: Matthes & Seitz, München 2004, ISBN 3-88221-347-7
• Einmal und nie wieder. Erinnerungen, aus dem Nachlass herausgegeben, 1935

Библиография

• August Messer: Der Fall Lessing, eine objektive Darstellung und kritische Würdigung, Bielefeld 1926
• Ekkehard Hieronimus: Theodor Lessing, Otto Meyerhof, Leonard Nelson. Bedeutende Juden in Niedersachsen, hrsg. von der Niedersächsischen Landeszentrale für Politische Bildung, Hannover 1964
• Lawrence Baron: Theodor Lessing: Between Jewish Self-Hatred and Zionism, in: Year Book XXVI Leo Baeck Inst. 1981
• Ich warf eine Flaschenpost ins Eismeer der Geschichte. Sammelband mit Essays und Feuilletons, herausgegeben und eingeleitet von R. Marwedel, Luchterhand Verlag, Frankfurt am Main 1986
• Rainer Marwedel: Theodor Lessing 1872—1933. Eine Biographie. Luchterhand Verlag, Frankfurt am Main 1987
• Michael Kühntopf-Gentz: Der im Judentum ignorierte Gott: Theodor Lessings religiöse Philosophie, in: Zeitschrift für Religions- und Geistesgeschichte (ZRGG), Jahrgang 41, 1989
• Helmut Heiber: Universität unterm Hakenkreuz. Teil 1: Der Professor im Dritten Reich. Bilder aus der akademischen Provinz. K.G. Saur, München 1991, S. 54-67, Anm. 514, S. 186ff.
• Maja I. Siegrist: Theodor Lessing — Die entropische Philosophie — Freilegung und Rekonstruktion eines verdrängten Denkers. Peter Lang Verlag, Bern 1995
• Julius H. Schoeps: Der ungeliebte Außenseiter. Zum Leben und Werk des Philosophen und Schriftstellers Th. L., in: Der Exodus aus Nazideutschland und die Folgen. Jüdische Wissenschaftler im Exil Hg. Marianne Hassler, Attempto, Tübingen 1997, ISBN 3-89308-265-4
• Elke-Vera Kotowski: Feindliche Dioskuren — Theodor Lessing und Ludwig Klages — Das Scheitern einer Freundschaft, Jüdische Verlagsanstalt, Berlin 2000
• «Geschichte als Sinngebung des Sinnlosen». Zum Leben und Werk des Kulturkritikers Theodor Lessing (1872—1933), hrsg. von Elke-Vera Kotowski, Hildesheim 2006
• «Ich warf eine Flaschenpost in das unermessliche Dunkel». Theodor Lessing 1872—1933, hrsg. von Elke-Vera Kotowski (Katalog zur gleichnamigen Wanderausstellung), Hildesheim 2008

Отрывок, характеризующий Лессинг, Теодор

– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.