Липпо Мемми

Липпо Мемми

Липпо Мемми (итал. Lippo Memmi, работал с 1317 по 1350, Сиена) — итальянский художник, сиенская школа.

Биография

Его отец, Меммо ди Филиппуччо, тоже был художником, поэтому азам ремесла Липпо обучался скорее всего в его мастерской. Однако самое большое влияние на его творчество оказал Симоне Мартини, совместно с которым Липпо Мемми, по всей вероятности, работал уже в 1315 году над фреской «Маэста» в сиенской ратуше. В 1324 году Мартини женился на дочери Меммо ди Филиппуччо, и сестре Липпо Мемми, Джованне. Влияние Симоне Мартини проявилось как в станковых работах, так и во фресках. В дальнейшем их творческое взаимодействие обрело зримые формы: над знаменитым «Благовещеньем» (1333, Галерея Уффици, Флоренция) они работали вместе. Липпо, и его брат Тедерико Мемми работали в мастерской Мартини, и вероятно сопровождали его во время поездки в Авиньон.

Первым подписанным и датированным произведением Липпо Мемми является большая фреска «Маэста» (4,35х8,75 м.), написанная им совместно с отцом Мемми ди Филиппуччо в 1317 году в ратуше города Сан-Джиминьяно. В общих чертах она повторяет аналогичную фреску Симоне Мартини, созданную двумя годами ранее, включая балдахин, призванный создать иллюзию трехмерного пространства. Примерно к 1320 году относят другое его произведение «Мадонна Милосердие» (так наз. «Мадонна деи Раккомандати»), написанное Липпо для собора в Орвието. Картина имеет подпись художника. 1323 годом датируется следующее известное произведение, которое сегодня приписывается кисти Липпо — «Триумф св. Фомы Аквинского», написанное для церкви Санта Катерина в Пизе. Вокруг этой картины, символизирующей, по мнению ученых, несколько запоздалую реакцию доминиканцев на художественные новации, вызревшие в лоне францисканского ордена (Джотто и др.), довольно долго шли споры связанные с авторством. Ранее она приписывалась пизанскому художнику Франческо Траини. Фома Аквинский, известный философ и теолог XIII века, сформулировавший 5 доказательств существования Бога, был в 1323 году канонизирован, и исследователи считают, что большая икона с его изображением была создана в связи с этим событием. Однако не все специалисты разделяют мнение как о дате создания картины так и об авторстве Липпо Мемми. Святой изображен богоподобным мудрецом, чьи идеи влияют на весь мир. Божественный свет, исходящий от него, Богом данные мудрость и сила как бы составляют суть доминиканского духа, который он воплотил в своих богословских произведениях. В верхней части картины изображен Христос, благословляющий происходящее. Ниже его расположены апостол Павел, пророк Моисей и четверо евангелистов. Справа и слева от Фомы Аквинского божественный свет его учения объединяет труды философов древности — Аристотеля и Платона, которые стоят с раскрытыми книгами, а у ног Фомы Аквинского, подавленный светом его мысли, в тяжких раздумьях возлежит мусульманский философ Аверроэс (Ибн Рушд), в спорах с аль-Газали отвергавший религиозную веру как единственный источник истины. Картина прославляет абсолютную ценность учения Фомы Аквинского. Примерно 1325-30 годами датируется «Мадонна с младенцем», созданная Липпо для базилики Санта Мария деи Серви в Сиене. Ныне эта картина, имеющая подпись художника, хранится в Пинакотеке Сиены. За свою жизнь художник создал множество изображений Мадонны с младенцем. Сегодня они украшают лучшие музеи мира — в Вашингтоне, Берлине, Бостоне, Кливленде, и т. д., однако Мадонна из сиенской Пинакотеки самая нежная и трогательная из них.1333 годом датируется ещё одно подписанное произведение Липпо Мемми — «Благовещение», написанное совместно с Симоне Мартини для собора в Сиене, и хранящееся в галерее Уффици, Флоренция. Остальные произведения, находящиеся в различных собраниях, приписываются Липпо Мемми по разным стилистическим признакам. Это несколько изображений «Мадонны с младенцем» (Нью-Йорк, музей Метрополитен; Вашингтон, Национальная галерея; Берлин, Государственные музеи; Бостон, Музей изящных искусств), «Иоанн Креститель» (Вашингтон, Национальная галерея), «Св. Петр» (Лувр, Париж), «Св. Павел» (Нью-Йорк, музей Метрополитен), два изображения Марии Магдалины (Москва, ГМИИ им. Пушкина; Авиньон, Пти Пале) и другие произведения.

Фрески в Сан Джиминьяно

Самой крупной работой художника сегодня считаются фрески в Колледжата Санта Мария Ассунта в Сан-Джиминьяно, которая является главной церковью этого города. Джорджо Вазари, опираясь на данные Гиберти (ок. 1447 года) считал, что эти фрески создал некий Барна да Сиена, погибший во время работы над ними. Однако сегодня очевидно, что оба историка искусства весьма вольно интерпретировали один документ, согласно которому некий Барна действительно разбился в колледжата в 1381 году, упав со строительных помостов. Современные исследователи единодушно считают, что фрески созданы между 1330 и 1350 годами, поскольку архивные документы свидетельствуют, что деньги на украшение были выделены храму в 1333 году; также никто не сомневается, что эти росписи имеют отношение к мастерской Симоне Мартини. Фрески пытались приписать руке Федерико Мемми, брата Липпо, или руке Донато Мартини, брата Симоне Мартини, однако произведения этих художников не сохранились, и сравнить фрески не с чем. Дополнительным свидетельством в пользу авторства Липпо Мемми может служить надпись-граффити на нижнем краю рамы фрески Lippo da Siena pinsi(t) (Липпо из Сиены нарисовал). Фрески представляют собой новозаветный цикл, состоящий из 26 сцен из жизни Христа. Иконографически они являются вариациями самых разных образцов, созданных предшествующими художниками — Дуччо, Джотто, и Пьетро Лоренцетти, а в стилистическом отношении обнаруживают близость к наследию Симоне Мартини, особенно это видно в готизированных S-образных изгибах изящных фигур с удлиненными пропорциями.

1340-и годами датируется несколько приписываемых Липпо произведений, в частности «Распятие» из Лувра, и «Вознесение Марии» из мюнхенской Старой пинакотеки. В 1347 году Липпо Мемми совместно с братом Федерико совершил путешествие в папскую резиденцию в Авиньон, где расписал францисканскую церковь. В ноябре того же года он вернулся в Сиену. Историки искусства считают, что Липпо Мемми продолжал трудиться в Сиене до самой смерти, случившейся предположительно в 1350 году.

Литература

• «Симоне Мартини», Чечилия Янелла. Слово. 1995.
• Энциклопедический словарь живописи. Терра. 1997
• Иоахим Пешке. Монументальная живопись эпохи Джотто в Италии. 1280—1400.Белый город. 2003.

Работы художника

• www.wga.hu/frames-e.html?/html/m/memmi/index.html — цифровая галерея на Web Gallery of Art
• www.insecula.com/us/contact/A000280.html

Отрывок, характеризующий Липпо Мемми

Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?
– Да, и чудесный.
– Ну, прощай, – отвечала Наташа. И та же шаловливая улыбка, как бы забывшись, долго оставалась на ее лице.


Пьер долго не мог заснуть в этот день; он взад и вперед ходил по комнате, то нахмурившись, вдумываясь во что то трудное, вдруг пожимая плечами и вздрагивая, то счастливо улыбаясь.
Он думал о князе Андрее, о Наташе, об их любви, и то ревновал ее к прошедшему, то упрекал, то прощал себя за это. Было уже шесть часов утра, а он все ходил по комнате.
«Ну что ж делать. Уж если нельзя без этого! Что ж делать! Значит, так надо», – сказал он себе и, поспешно раздевшись, лег в постель, счастливый и взволнованный, но без сомнений и нерешительностей.
«Надо, как ни странно, как ни невозможно это счастье, – надо сделать все для того, чтобы быть с ней мужем и женой», – сказал он себе.