Литературная инквизиция
Литературная инквизиция (кит. 文字獄 wénzìyù, «заточение за написанное», или речепреступление, 以言入罪) — официальное преследование интеллигенции за её труды в Китайской империи. Wénzìyù присутствовала при каждой правящей китайской династии, хотя особенно широко практиковалась в Цин. Такие преследования могли вестись даже за одну фразу или слово, которое правитель счёл оскорбительным. Некоторые из них велись за табу на имена. В серьёзных случаях, не только написавший, но и его ближайшая и расширенная семья могли быть убиты.
Содержание
История
Период до правления династии Мин
Практика литературной инквизиции задокументирована со времён династии Цинь, и существовала во всех правящих династиях Китая. Неизвестно, насколько часты были случаи преследования[1]. Поэт Су Ши империи Сун был заключён императором в тюрьме на несколько месяцев из-за своих поэм. В романе «Речные заводи», действие которого происходит в пору династии Сун, главный герой Сун Цзян первоначально был мелким чиновником, который стал во главе шайки разбойников после того, как был приговорён к смертной казни за стихотворение, которое написал в нетрезвом состоянии.
Период правления династии Мин
Записи о литературной инквизиции династии Мин показывают, что наиболее тяжёлым было начало. До того, как стать первым императором Мин, Чжу Юаньчжан был неграмотным и нищим. Основав империю, он окружил себя учёными, к которым относился с уважением, пока учился читать и изучал историю. Он разослал приглашения учёным присутствовать у него, и многие согласились, но многие и отказались, боясь последствий в случае совершения ошибки. Бывало, что учившийся читать император наказывал того, кто написал что-то, чего он не понял[2].
Период правления династии Цин
Наиболее полно известно использование литературной инквизиции правителями династии Цин. Правящая элита Цин была маньчжурского происхождения и с повышенной чувствительностью относилась к отношению к ней в обществе[3]. Писатели и чиновники традиционно занимали позицию признания различий между китайцами и манчьжурами, считавшимися варварским народом. Когда маньчжуры получили власть, писатели перешли к завуалированной сатире[4]. По мнению Гу Миндуна, современного специалиста в области литературного наследия Старого Китая[5], Цин стали почти параноидальны в отношении иероглифов, связанных с Мин и Цин[3]. Одно из дел инквизиции, «Дело Истории династии Мин» (кит. 明 史 案) в 1661-62 годах при правлении регентов (император Канси взошел на престол лишь в 1669 году), насчитывало около 70 казнённых и ещё большее количество сосланных[6].
При правлении Цин литературная инквизиция началась с единичных случаев при императорах Шуньчжи и Канси, а затем стала обычным делом. Во время правления императора Цяньлуна известно 53 случая преследований[7]. Распорядившиись о создании «полного» собрания сочинений, существовавших в китайской истории (см. Сыку цюаньшу), между 1772 и 1793 годами он пытался отсеять «злые» книги, эссе, поэмы и пьесы. К таковым прежде всего принадлежали работы сторонников Мин, писавших, как он считал, подрывную, антицинскую историю маньчжурского завоевания. Масштабы разрушений этого «литературного холокоста» неясны из-за пробелов в имперском архиве, но, предположительно, было утрачено около 3000 работ. По оценкам, инквизиция уничтожила в этот период 151 723 тома. Среди работ, попадавших под это очищение, попадали работы, проявлявшие неуважение к Цин или некитайским династиям, которые можно было рассматривать как аналог Цин. С 1780 года уничтожались «вульгарные» работы, а также те, что содержали антиманчьжурский материал вообще. Писатели, критиковавшие династию Цин, могли лишиться всех работ, независимо от их содержания[8]. Инквизиция часто использовалась исходя из местных амбиций и соперничества, что не имело ничего общего с интересами самого правителя. Порождалась межклассовая и межгрупповая война; например, против учёных могли предъявлять обвинения простолюдины[9].
Напишите отзыв о статье "Литературная инквизиция"
Примечания
- ↑ Ku & Goodrich 1938, С. 255
- ↑ Ku & Goodrich 1938, pp. 255–257
- ↑ 1 2 Gu 2003, С. 126
- ↑ Ku & Goodrich 1938, С. 254
- ↑ [www.utdallas.edu/ah/people/faculty_detail.php?faculty_id=381 Faculty: Gu, Ming Dong], University of Texas at Dallas, <www.utdallas.edu/ah/people/faculty_detail.php?faculty_id=381>. Проверено 13 июля 2010.
- ↑ известный китайский писатель ХХ века Цзинь Юн описал это дело в прологе одного из своих произведений
- ↑ Wong 2000
- ↑ Woodside 2002, pp. 289–290
- ↑ Woodside 2002, С. 291
Литература
- Gu, Ming Dong (2003), "Literary Openness: A Bridge across the Divide between Chinese and Western Literary Thought", Comparative Literature (Duke University Press) . — Т. 55 (2): 112–129
- Guy, R. Kent (1987), The Emperor's Four Treasuries: Scholars and the State in the Late Ch'ien-lung Era, Cambridge, MA: Harvard University Press
- Ku, Chieh-Kang & Goodrich, Luther Carrington (translator) (1938), "A Study of Literary Persecution under the Ming", Harvard Journal of Asiatic Studies Т. 3 (3/4): 254–311
- Schmidt, J. D. (2003), [books.google.com/books?ct=result&id=BeM5RQ4ulbsC&dq=%22Xu+Shukui%22&pg=PA370&lpg=PA370&sig=ACfU3U1daFqxV8uyDOJ1hTn1FIpgoXoUfg&q=xu+shukui Harmony Garden: The Life, Literary Criticism, and Poetry of Yuan Mei (1716–1798)], New York and London: Routledge, <books.google.com/books?ct=result&id=BeM5RQ4ulbsC&dq=%22Xu+Shukui%22&pg=PA370&lpg=PA370&sig=ACfU3U1daFqxV8uyDOJ1hTn1FIpgoXoUfg&q=xu+shukui>
- Wong, Kam C. (2000), "[www.sciencedirect.com/science?_ob=ArticleURL&_udi=B6WGX-45F4P8D-4&_user=10&_rdoc=1&_fmt=&_orig=search&_sort=d&view=c&_acct=C000050221&_version=1&_urlVersion=0&_userid=10&md5=04050c0f0b38c137ce88137a949d5aed Black's Theory on the Behavior of Law Revisited IV: the Behavior of Qing Law]", International Journal of the Sociology of Law Т. 28 (4): 327–374, <www.sciencedirect.com/science?_ob=ArticleURL&_udi=B6WGX-45F4P8D-4&_user=10&_rdoc=1&_fmt=&_orig=search&_sort=d&view=c&_acct=C000050221&_version=1&_urlVersion=0&_userid=10&md5=04050c0f0b38c137ce88137a949d5aed>
- Woodside, Alexander (2002), [books.google.co.uk/books?id=hi2THl2FUZ4C "The Ch'ien-Lung Reign"], The Cambridge History of China: The Ch'ing Empire to 1800, vol. 9, Cambridge: Cambridge University Press, ISBN 9780521243346, <books.google.co.uk/books?id=hi2THl2FUZ4C>
- Goodrich, Luther Carrington (1935), [journals.cambridge.org/action/displayAbstract;jsessionid=A32FAD6357DDD3C9E195062987FEB38A.tomcat1?fromPage=online&aid=3866696 The Literary Inquisition of Ch'ien-Lung], Baltimore: Waverly Press, <journals.cambridge.org/action/displayAbstract;jsessionid=A32FAD6357DDD3C9E195062987FEB38A.tomcat1?fromPage=online&aid=3866696>
- Kessler, Lawrence D. (1971), "Chinese Scholars and The Early Manchu State", Harvard Journal of Asiatic Studies Т. 31: 179–200
- Yang, Fengcheng et al (1992), Qian wenziyu (Literary Inquisition Through the Ages: A Factual Record of the Qing Dynasty)', Haikou: Nanhai chubanshe
- Zhongguo da baike quanshu. First Edition. Beijing; Shanghai: Zhongguo da baike quanshu chubanshe. 1980—1993.
| |||||||||||||||||||||||||||||
 |
Статья содержит короткие («гарвардские») ссылки на публикации, не указанные или неправильно описанные в библиографическом разделе. Список неработающих ссылок: Woodside 2002 Пожалуйста, исправьте ссылки согласно инструкции к шаблону {{sfn}} и дополните библиографический раздел корректными описаниями цитируемых публикаций, следуя руководствам ВП:Сноски и ВП:Ссылки на источники.
|
Отрывок, характеризующий Литературная инквизиция
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
