Цензура в ГДР

Цензура в Восточной Германии — контроль государственных органов и партийных органов ГДР над содержанием и распространением информации, в том числе печатной продукции, музыкальных и сценических произведений, произведений изобразительного искусства, кинематографических и фотографических произведений, передач радио и телевидения, с целью ограничения либо недопущения распространения идей и сведений, которые органы власти ГДР полагали вредными и нежелательными. Цензура в ГДР практиковалась в течение всего периода существования этой страны с 1949 по 1990 годы.

Цензура в зоне оккупации Германии советскими войсками

В зоне оккупации Германии советскими войсками с 1945 г. до образования ГДР в октябре 1949 г. цензура осуществлялась Советской военной администрацией Германии (СВАГ). На местах назначались цензоры, как правило офицеры службы пропаганды с очень хорошим знанием немецкого языка, чаще всего в ранге капитана или майора. Периодические издания партий атифашистско-демократического блока (Христианско-демократический союз, Либерально-демократическая партия и Национально-демократическая партия Германии) подлежали предварительной цензуре, в то время как газеты Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) придерживались заданной «партийной линии» посредством самоцензуры. При предварительной цензуре в газете назначался редактор, который был обязан до начала печати предъявить в комендатуре корректурный отиск нового выпуска и получить разрешение на печать. Управление пропаганды, позднее переименованное в Управление информации, входило в состав СВАГ. Его руководителем с 1945 г. по сентябрь 1949 г. был генерал-майор Сергей Иванович Тюльпанов. Подобные управления также существовали в региональных представительствах СВАГ. В 1949 г. при образовании ГДР было принято решение о «приобщении к государственной идеологии» прессы и переходе СМИ и издательств в государственную собственность; соответственно, предварительная цензура была заменена менее прямыми формами цензуры.

Положения конституции ГДР

Конституция ГДР 1949 года гарантировала в секции 2 статьи 9, что цензура средств массовой информации запрещена. Это положение было изъято из статьи 9 в новой редакции конституции 1968 года и выделено в отдельную статью 27, в которой говорится:

• «Каждый гражданин имеет право свободно и публично выражать своё мнение в соответствии с принципами конституции»
• «Свобода печати, радио и телевидения гарантирована»

Несмотря на это, на протяжении всей истории ГДР осуществлялась официальная и неофициальная цензура, которая заметно ослабла только в последние годы существования государства. Поскольку ГДР была однопартийным государством, демократические свободы находились под контролем правящей партии и зависели от взглядов высокопоставленных партийных функционеров.

Несмотря на явное противоречие цензуры положениям конституции, её существование оправдывалось интересами государственной безопасности, общественных приличий и другими причинами, предусмотренными законами ГДР.

Уголовное право

Ряд правовых норм, закрепленных в Уголовном кодексе ГДР, использовался для осуществления цензуры:

• «Резиновая» статья № 106 наказывала «антигосударственную пропаганду» и «злоупотребление СМИ для распространения буржуазной идеологии».
• Статья № 219 «Противозаконное вступление в связь» делала уголовно наказуемыми обладание и передачу третьим лицам западных газет и журналов.
• Статья № 220 «Распространение клеветнических измышлений» защищала органы государственной власти и их сотрудников не только от клеветы, но и от «дискредитации».
• Статьи № 245 и № 246 «Разглашение сведений, составляющих государственную тайну» делали уголовно наказуемой передачу информации о положении дел в ГДР западным СМИ.

Авторское право

«Постановление об охране авторских прав Бюро авторского права» регламентировало публикации за рубежом для предотвращения публикации писателями ГДР произведений в западных странах в обход цензуры: это было возможным только с разрешения Бюро.

Реализация цензуры

Все публикации в средствах массовой информации, произведения искусства и культуры контролировались государственными органами. Все потенциальные публикации проходили многоступенчатую проверку. Одной из ступеней была внешняя цензура, проводимая правительством и внутренняя цензура местными органами СЕПГ.

Внешняя цензура

Внешняя цензура осуществлялась редакторскими коллективами печатных органов. Публикация анализировалась с точки зрения соответствия социалистической идеологии, и в случае необходимости автору направлялись предложение на внесение изменений. После внесения изменений работа проходила повторную проверку.

Государственная цензура

Государственная цензура проводилась под руководством двух правительственных органов: Главное управление книгоиздания и книжной торговли (нем. Hauptverwaltung Verlage und Buchhandel, HV) и Бюро авторских прав (нем. Büro für Urheberrechte). Главное управление книгоиздания принимало решение о степени цензуры, и способах публикации и маркетинга. Задачей управления, согласно «Постановлению о развитии прогрессивной литературы» (нем. Verordnung über die Entwicklung fortschrittlicher Literatur), было разрешать или запрещать публикацию книг путём распределения бумаги для печати. Главное управление книгоиздания и книжной торговли полностью контролировало все 78 издательств ГДР. Таким образом, помимо распределения бумаги и регулирования производственных мощностей по печати, сотрудники управления могли оказывать влияние непосредственно на руководителей издательств и редакторов. Бюро по авторским правам принимало решение о возможности публикации за рубежом. Получение разрешения не было автоматическим и могло быть возможным только при соблюдении ряда условий.

Цензура СЕПГ

Партийная цензура пронизывала ГДР сверху донизу. Ключевые должности на всех предприятиях и организациях (в том числе в «авторских коллективах») занимали члены СЕПГ. Иногда цензура осуществлялась высшими органами СЕПГ, включая Политбюро.

Цензура СМИ

Сюжеты и ключевые темы, освещаемые СМИ, задавались Политбюро Центрального комитета (ЦК). В подчинении секретарю ЦК по агитации и пропаганде, помимо прочего, находился отдел по агитации, который занимался СМИ. Среди применяемых методов воздействия были ежедневные конференции с представителями СМИ в Берлине, телеконференции с другими газетами Социалистической единой партии Германии и публикация директив прессе. Кроме того, отдел печати правительства ГДР издавал «инструкции» для СМИ. На местном уровне цензура осуществлялась государственными «информационными отделами», которые также выпускали «рекомендации», соответствующие заданным правительством инструкциям. Также косвенно в цензуре СМИ принимали участие местные штаб-квартиры партии, которые ежедневно пересылали в редакции печатных изданий по телетайпу списки обязательных для освещения тем, аргументы, которые должны были быть использованы при написании комментариев событий, формулировки заголовков, и плановые задания. По этой причине среди редакторов провинциальных газет было популярным крылатое выражение «Мою точку зрения пришлют из Берлина в два часа!».

Цензура газет и журналов

В ГДР печать периодических изданий была возможной только при получении лицензии прессы. В зоне оккупации советскими войсками была разрешена публикация только идеологически близких партии газет, за исключением немногих надпартийных изданий (например, «Абендпост» в Эрфурте или «Тагеспост» в Потсдаме). После объединения партий антифашистско-демократического блока Социалистическая единая партия Германии получила полный контроль над периодическими изданиями. После упразднения последних надпартийных газет в 50-х годах все дневные газеты в ГДР находились под контролем партий антифашистско-демократического блока или общественных организаций.

Продажа и доставка газет и журналов являлась монополией агентства по распространению печати ГДР (нем. Postzeitungsvertrieb der DDR). В агентстве составлялся список газет и журналов, подлежащих распространению. Фактически отказ от внесения в список или исключение из него означали запрет на печать. Так, в ноябре 1988 г. советская газета «Спутник» была на год исключена из списка из-за ряда крититческих статей.

В Центральном комитете и в отделе печати при правительстве ГДР существовали группы оценки (т. н. «группа отбора» отдела по агитации и пропаганде), проводившие мониторинг всех публикаций. Решения о принятии санкций против СМИ или отдельных журналистов принимались на основе этих оценок.

Цензура электронных СМИ

После окончания войны под контролем Советской военной администрации в Германии (СВАГ) были созданы региональные станции радиовещания (в том числе «Берлинер рундфунк», «Миттельдойче рундфунк» и региональные станции в городах Дрезден, Шверин, Галле, Эрфурт и Потсдам). Региональные станции были подчинены «Берлинер рундфунк», которая, в свою очередь, управлялась СВАГ. 12 октября 1949 г. контроль радиовещания перешёл к правительству ГДР. В 1952 г. была проведена централизация радиовещания: в распоряжении отдела по агитации и пропаганде ЦК СЕПГ поступила центральная радиостанция; таким образом, отдел являлся монополистом радиовещания. В 1968 г. при Совете министров ГДР были образованы отдельные комитеты по телевидению и радиовещанию: Госкомитет по радиовещанию при Совете министров ГДР и Государственный комитет по телевидению. Тем не менее, оба комитета остались под контролем СЕПГ и продолжали получать правительственные указания [5]. Цензура электронных СМИ оставалась неэффективной, поскольку население ГДР было способно принимать радио- и телепрограммы западных СМИ. Ещё до того, как западное телевидение начало играть важную роль в предоставлении информации жителям ГДР, радиостанции, например, радио американского сектора оккупации Берлина, нарушали монополию правительства ГДР на информацию. Попытки заглушить приём западных программ были успешными только в средневолновом диапазоне. Теле- и радиопрограммы Западной Германии, передавемые в УКВ-диапазоне, не были заглушены и в большинстве регионов ГДР был возможен (и общепринят) беспрепятственный приём. При этом приём программ западных станций был частично наказуем. Однако в 1980-х гг. в ГДР правительством было допущено осуществление ряда инициатив по строительству кабельных сетей, в большинстве своём для улучшения приема передач из Западной Германии. Благодаря широкой доступности и большой популярности среди населения западных телевизионных и радиопрограмм, правительству ГДР за весь период существования республики не удалось помешать распространению не подвергнутой цензуре информации (за исключением т. н. «Долины простаков»).

Цензура в искусстве и культуре

См. также: Список изъятой литературы

Все издательства, общественные мероприятия и выставки искусства были объектами цензуры. Все литературные произведения перед публикацией и драматические произведения перед постановкой подвергались цензуре.

Подцензурная тематика

Все публикации, критиковавшие политический режим в социалистических странах и коммунистическую идеологию, были строго запрещены.

Запрещалась критика социализма в целом, а также критика социалистического строя в ГДР, СССР и других странах социалистического блока. Запрещались дискуссии о деятельности и методах политической полиции «Штази». Любые проявления симпатии к капитализму и фашизму, которые рассматривались как главные идеологические противники коммунизма, также запрещались. Не подлежали публикации любые призывы к противодействию правительству.

Запрещалось негативное отражение социалистической действительности, включая уровень жизни, качество образования, загрязнение окружающей среды и другие проблемы индустриального развития, незаконный переход в ФРГ (Republikflucht), Берлинская стена.

Существовали также жёсткие стандарты приличия. Запрещалась сексуальная тематика (порнография, гомосексуализм), насилие и преступность в ГДР, социальные проблемы (алкоголизм, самоубийства, наркомания, депрессия).

В дополнение к тематическим запретам, правительство оставляло за собой право запретить публикацию или выставку по причине несоответствия «надлежащей форме». Ненадлежащими считались белый стих в поэзии, внутренний монолог, поток сознания, абсурд, авангард, абстрактное искусство.

Наказание и последствия

Наиболее лёгким наказанием при несоблюдение правил цензуры было предупреждение или запрещение публикации. Применялись также карательные меры: арест, домашний арест, исключение из партии (для членов СЕПГ), отказ в выездной визе. В исключительных случаях применялась высылка из страны, чаще всего в Западную Германию.

Цензура не применялась одинаково ко всем авторам. Большей свободой публикаций пользовались члены партии, а также популярные писатели и авторы, имевшие политические связи. Практика цензурирования также сильно зависела от личного отношения цензора к автору. Очень часто темы, закрытые в какой-то области публикаций, разрешались в других областях.

Большинство авторов старались избежать конфликта с властями, создавая произведения, соответствовашие «линии партии». Этот феномен получил название «самоцензуры». Другие воспринимали всевластие цензуры как вызов и стимул к творчеству. Многие инакомыслящие с переменным успехом пытались избежать цензуры умелым использованием иносказания, иронии, сатиры, метафоры.

Наличие цензуры также приводило к попыткам общественности создать (нелегально) альтернативные СМИ. В особенности стоит отметить «самиздат», а также некоторые церковные журналы. Тем не менее, они добивались результата только на местном уровне.

См. также

• en:Eastern Bloc information dissemination
• en:Censorship in the People's Republic of Poland
• en:Censorship in the Soviet Union
• de:Liste der auszusondernden Literatur in der DDR
• de:Geschichte der Zensur

Источники

• Barck, Simone et al.: The Fettered Media: Controlling Public Debate. In: Konrad Jarausch (ed.): Dictatorship as Experience. Towards a Socio-Historical History of the GDR. New York, NY Berghahn Books 2006 (reprint), pp. 213–240. [books.google.cl/books?id=49kirs6PzIYC&pg=PA213&lpg=PA213&dq=Fettered+media&source=bl&ots=Jph34j_hNh&sig=arcyzVz_2OywEq8dvLqLAAribQE&hl=de&ei=tQo5SpSxF9WvtweOlO3eDA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1#PPR6,M1]
• Boyle, Maryellen. Capturing Journalism: Press and Politics in East Germany, 1945—1991. Ph.D. Dissertation, University of California, San Diego 1992.
• Holzweissig, Gunter. Massenmedien in der DDR. Berlin: Verlag Gebr. Holzapfel 1983.
• Holzweissig, Gunter. Zensur ohne Zensor: Die SED-Informationsdiktatur. Bonn: Bouvier 1997.
• Kloetzer, Silvia/Siegfried Lokatis. Criticism and censorship. Negotiating cabaret performance and book production. In: Konrad Jarausch (ed.): Dictatorship as Experience. Towards a Socio-Historical History of the GDR. New York, NY Berghahn Books 2006 (reprint), pp. 241–264.
• Simone Barck, Martina Langermann, Siegfried Lokatis: «Jedes Buch ein Abenteuer!» Zensursystem und literarische Öffentlichkeiten in der DDR bis Ende der sechziger Jahre; Berlin: Akademie-Verlag, 1997; ISBN 3-05-003118-2
• Falco Werkentin: Politische Strafjustiz in der Ära Ulbricht; Berlin: Links, 1995; ISBN 3-86153-069-4
• Siegfried Bräuer, Clemens Vollnhals (Hrsg.): In der DDR gibt es keine Zensur. Die Evangelische Verlagsanstalt und die Praxis der Druckgenehmigung. 1954—1989 Inhaltsübersicht, Leipzig 1995, ISBN 3-374-01583-2.

Ссылки

• [histrom.literature.at/docs/ddraufsatz.html GDR Censporship regarding Literature]  (нем.)
• [www.mdr.de/damals-in-der-ddr The time in the GDR Online]  (нем.)
• [www.petersell.de/ddr/2_ueberblick.htm Literature in the GDR]  (нем.)
• [www.osaarchivum.org/db/fa/300-3-1-1.htm RFE/RL East German Subject Files: Resistance and Criticism of the Regime] Open Society Archives, Budapest

Отрывок, характеризующий Цензура в ГДР

Ипполит, фыркнув, засмеялся.
– Et savez vous que vous etes terrible avec votre petit air innocent, – продолжал виконт. – Je plains le pauvre Mariei, ce petit officier, qui se donne des airs de prince regnant.. [А знаете ли, вы ужасный человек, несмотря на ваш невинный вид. Мне жаль бедного мужа, этого офицерика, который корчит из себя владетельную особу.]
Ипполит фыркнул еще и сквозь смех проговорил:
– Et vous disiez, que les dames russes ne valaient pas les dames francaises. Il faut savoir s'y prendre. [А вы говорили, что русские дамы хуже французских. Надо уметь взяться.]
Пьер, приехав вперед, как домашний человек, прошел в кабинет князя Андрея и тотчас же, по привычке, лег на диван, взял первую попавшуюся с полки книгу (это были Записки Цезаря) и принялся, облокотившись, читать ее из середины.
– Что ты сделал с m lle Шерер? Она теперь совсем заболеет, – сказал, входя в кабинет, князь Андрей и потирая маленькие, белые ручки.
Пьер поворотился всем телом, так что диван заскрипел, обернул оживленное лицо к князю Андрею, улыбнулся и махнул рукой.
– Нет, этот аббат очень интересен, но только не так понимает дело… По моему, вечный мир возможен, но я не умею, как это сказать… Но только не политическим равновесием…
Князь Андрей не интересовался, видимо, этими отвлеченными разговорами.
– Нельзя, mon cher, [мой милый,] везде всё говорить, что только думаешь. Ну, что ж, ты решился, наконец, на что нибудь? Кавалергард ты будешь или дипломат? – спросил князь Андрей после минутного молчания.
Пьер сел на диван, поджав под себя ноги.
– Можете себе представить, я всё еще не знаю. Ни то, ни другое мне не нравится.
– Но ведь надо на что нибудь решиться? Отец твой ждет.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги. Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе лоб.
– Но он масон должен быть, – сказал он, разумея аббата, которого он видел на вечере.
– Всё это бредни, – остановил его опять князь Андрей, – поговорим лучше о деле. Был ты в конной гвардии?…
– Нет, не был, но вот что мне пришло в голову, и я хотел вам сказать. Теперь война против Наполеона. Ежели б это была война за свободу, я бы понял, я бы первый поступил в военную службу; но помогать Англии и Австрии против величайшего человека в мире… это нехорошо…
Князь Андрей только пожал плечами на детские речи Пьера. Он сделал вид, что на такие глупости нельзя отвечать; но действительно на этот наивный вопрос трудно было ответить что нибудь другое, чем то, что ответил князь Андрей.
– Ежели бы все воевали только по своим убеждениям, войны бы не было, – сказал он.
– Это то и было бы прекрасно, – сказал Пьер.
Князь Андрей усмехнулся.
– Очень может быть, что это было бы прекрасно, но этого никогда не будет…
– Ну, для чего вы идете на войну? – спросил Пьер.
– Для чего? я не знаю. Так надо. Кроме того я иду… – Oн остановился. – Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь – не по мне!


В соседней комнате зашумело женское платье. Как будто очнувшись, князь Андрей встряхнулся, и лицо его приняло то же выражение, какое оно имело в гостиной Анны Павловны. Пьер спустил ноги с дивана. Вошла княгиня. Она была уже в другом, домашнем, но столь же элегантном и свежем платье. Князь Андрей встал, учтиво подвигая ей кресло.
– Отчего, я часто думаю, – заговорила она, как всегда, по французски, поспешно и хлопотливо усаживаясь в кресло, – отчего Анет не вышла замуж? Как вы все глупы, messurs, что на ней не женились. Вы меня извините, но вы ничего не понимаете в женщинах толку. Какой вы спорщик, мсье Пьер.
– Я и с мужем вашим всё спорю; не понимаю, зачем он хочет итти на войну, – сказал Пьер, без всякого стеснения (столь обыкновенного в отношениях молодого мужчины к молодой женщине) обращаясь к княгине.
Княгиня встрепенулась. Видимо, слова Пьера затронули ее за живое.
– Ах, вот я то же говорю! – сказала она. – Я не понимаю, решительно не понимаю, отчего мужчины не могут жить без войны? Отчего мы, женщины, ничего не хотим, ничего нам не нужно? Ну, вот вы будьте судьею. Я ему всё говорю: здесь он адъютант у дяди, самое блестящее положение. Все его так знают, так ценят. На днях у Апраксиных я слышала, как одна дама спрашивает: «c'est ca le fameux prince Andre?» Ma parole d'honneur! [Это знаменитый князь Андрей? Честное слово!] – Она засмеялась. – Он так везде принят. Он очень легко может быть и флигель адъютантом. Вы знаете, государь очень милостиво говорил с ним. Мы с Анет говорили, это очень легко было бы устроить. Как вы думаете?
Пьер посмотрел на князя Андрея и, заметив, что разговор этот не нравился его другу, ничего не отвечал.
– Когда вы едете? – спросил он.
– Ah! ne me parlez pas de ce depart, ne m'en parlez pas. Je ne veux pas en entendre parler, [Ах, не говорите мне про этот отъезд! Я не хочу про него слышать,] – заговорила княгиня таким капризно игривым тоном, каким она говорила с Ипполитом в гостиной, и который так, очевидно, не шел к семейному кружку, где Пьер был как бы членом. – Сегодня, когда я подумала, что надо прервать все эти дорогие отношения… И потом, ты знаешь, Andre? – Она значительно мигнула мужу. – J'ai peur, j'ai peur! [Мне страшно, мне страшно!] – прошептала она, содрогаясь спиною.
Муж посмотрел на нее с таким видом, как будто он был удивлен, заметив, что кто то еще, кроме его и Пьера, находился в комнате; и он с холодною учтивостью вопросительно обратился к жене:
– Чего ты боишься, Лиза? Я не могу понять, – сказал он.
– Вот как все мужчины эгоисты; все, все эгоисты! Сам из за своих прихотей, Бог знает зачем, бросает меня, запирает в деревню одну.
– С отцом и сестрой, не забудь, – тихо сказал князь Андрей.
– Всё равно одна, без моих друзей… И хочет, чтобы я не боялась.
Тон ее уже был ворчливый, губка поднялась, придавая лицу не радостное, а зверское, беличье выраженье. Она замолчала, как будто находя неприличным говорить при Пьере про свою беременность, тогда как в этом и состояла сущность дела.
– Всё таки я не понял, de quoi vous avez peur, [Чего ты боишься,] – медлительно проговорил князь Андрей, не спуская глаз с жены.
Княгиня покраснела и отчаянно взмахнула руками.
– Non, Andre, je dis que vous avez tellement, tellement change… [Нет, Андрей, я говорю: ты так, так переменился…]
– Твой доктор велит тебе раньше ложиться, – сказал князь Андрей. – Ты бы шла спать.
Княгиня ничего не сказала, и вдруг короткая с усиками губка задрожала; князь Андрей, встав и пожав плечами, прошел по комнате.
Пьер удивленно и наивно смотрел через очки то на него, то на княгиню и зашевелился, как будто он тоже хотел встать, но опять раздумывал.
– Что мне за дело, что тут мсье Пьер, – вдруг сказала маленькая княгиня, и хорошенькое лицо ее вдруг распустилось в слезливую гримасу. – Я тебе давно хотела сказать, Andre: за что ты ко мне так переменился? Что я тебе сделала? Ты едешь в армию, ты меня не жалеешь. За что?
– Lise! – только сказал князь Андрей; но в этом слове были и просьба, и угроза, и, главное, уверение в том, что она сама раскается в своих словах; но она торопливо продолжала:
– Ты обращаешься со мной, как с больною или с ребенком. Я всё вижу. Разве ты такой был полгода назад?
– Lise, я прошу вас перестать, – сказал князь Андрей еще выразительнее.
Пьер, всё более и более приходивший в волнение во время этого разговора, встал и подошел к княгине. Он, казалось, не мог переносить вида слез и сам готов был заплакать.
– Успокойтесь, княгиня. Вам это так кажется, потому что я вас уверяю, я сам испытал… отчего… потому что… Нет, извините, чужой тут лишний… Нет, успокойтесь… Прощайте…
Князь Андрей остановил его за руку.
– Нет, постой, Пьер. Княгиня так добра, что не захочет лишить меня удовольствия провести с тобою вечер.
– Нет, он только о себе думает, – проговорила княгиня, не удерживая сердитых слез.
– Lise, – сказал сухо князь Андрей, поднимая тон на ту степень, которая показывает, что терпение истощено.
Вдруг сердитое беличье выражение красивого личика княгини заменилось привлекательным и возбуждающим сострадание выражением страха; она исподлобья взглянула своими прекрасными глазками на мужа, и на лице ее показалось то робкое и признающееся выражение, какое бывает у собаки, быстро, но слабо помахивающей опущенным хвостом.
– Mon Dieu, mon Dieu! [Боже мой, Боже мой!] – проговорила княгиня и, подобрав одною рукой складку платья, подошла к мужу и поцеловала его в лоб.
– Bonsoir, Lise, [Доброй ночи, Лиза,] – сказал князь Андрей, вставая и учтиво, как у посторонней, целуя руку.


Друзья молчали. Ни тот, ни другой не начинал говорить. Пьер поглядывал на князя Андрея, князь Андрей потирал себе лоб своею маленькою рукой.
– Пойдем ужинать, – сказал он со вздохом, вставая и направляясь к двери.
Они вошли в изящно, заново, богато отделанную столовую. Всё, от салфеток до серебра, фаянса и хрусталя, носило на себе тот особенный отпечаток новизны, который бывает в хозяйстве молодых супругов. В середине ужина князь Андрей облокотился и, как человек, давно имеющий что нибудь на сердце и вдруг решающийся высказаться, с выражением нервного раздражения, в каком Пьер никогда еще не видал своего приятеля, начал говорить:
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет: не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно; а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда негодным… А то пропадет всё, что в тебе есть хорошего и высокого. Всё истратится по мелочам. Да, да, да! Не смотри на меня с таким удивлением. Ежели ты ждешь от себя чего нибудь впереди, то на каждом шагу ты будешь чувствовать, что для тебя всё кончено, всё закрыто, кроме гостиной, где ты будешь стоять на одной доске с придворным лакеем и идиотом… Да что!…
Он энергически махнул рукой.
Пьер снял очки, отчего лицо его изменилось, еще более выказывая доброту, и удивленно глядел на друга.
– Моя жена, – продолжал князь Андрей, – прекрасная женщина. Это одна из тех редких женщин, с которою можно быть покойным за свою честь; но, Боже мой, чего бы я не дал теперь, чтобы не быть женатым! Это я тебе одному и первому говорю, потому что я люблю тебя.
Князь Андрей, говоря это, был еще менее похож, чем прежде, на того Болконского, который развалившись сидел в креслах Анны Павловны и сквозь зубы, щурясь, говорил французские фразы. Его сухое лицо всё дрожало нервическим оживлением каждого мускула; глаза, в которых прежде казался потушенным огонь жизни, теперь блестели лучистым, ярким блеском. Видно было, что чем безжизненнее казался он в обыкновенное время, тем энергичнее был он в эти минуты почти болезненного раздражения.
– Ты не понимаешь, отчего я это говорю, – продолжал он. – Ведь это целая история жизни. Ты говоришь, Бонапарте и его карьера, – сказал он, хотя Пьер и не говорил про Бонапарте. – Ты говоришь Бонапарте; но Бонапарте, когда он работал, шаг за шагом шел к цели, он был свободен, у него ничего не было, кроме его цели, – и он достиг ее. Но свяжи себя с женщиной – и как скованный колодник, теряешь всякую свободу. И всё, что есть в тебе надежд и сил, всё только тяготит и раскаянием мучает тебя. Гостиные, сплетни, балы, тщеславие, ничтожество – вот заколдованный круг, из которого я не могу выйти. Я теперь отправляюсь на войну, на величайшую войну, какая только бывала, а я ничего не знаю и никуда не гожусь. Je suis tres aimable et tres caustique, [Я очень мил и очень едок,] – продолжал князь Андрей, – и у Анны Павловны меня слушают. И это глупое общество, без которого не может жить моя жена, и эти женщины… Ежели бы ты только мог знать, что это такое toutes les femmes distinguees [все эти женщины хорошего общества] и вообще женщины! Отец мой прав. Эгоизм, тщеславие, тупоумие, ничтожество во всем – вот женщины, когда показываются все так, как они есть. Посмотришь на них в свете, кажется, что что то есть, а ничего, ничего, ничего! Да, не женись, душа моя, не женись, – кончил князь Андрей.
– Мне смешно, – сказал Пьер, – что вы себя, вы себя считаете неспособным, свою жизнь – испорченною жизнью. У вас всё, всё впереди. И вы…
Он не сказал, что вы , но уже тон его показывал, как высоко ценит он друга и как много ждет от него в будущем.
«Как он может это говорить!» думал Пьер. Пьер считал князя Андрея образцом всех совершенств именно оттого, что князь Андрей в высшей степени соединял все те качества, которых не было у Пьера и которые ближе всего можно выразить понятием – силы воли. Пьер всегда удивлялся способности князя Андрея спокойного обращения со всякого рода людьми, его необыкновенной памяти, начитанности (он всё читал, всё знал, обо всем имел понятие) и больше всего его способности работать и учиться. Ежели часто Пьера поражало в Андрее отсутствие способности мечтательного философствования (к чему особенно был склонен Пьер), то и в этом он видел не недостаток, а силу.
В самых лучших, дружеских и простых отношениях лесть или похвала необходимы, как подмазка необходима для колес, чтоб они ехали.
– Je suis un homme fini, [Я человек конченный,] – сказал князь Андрей. – Что обо мне говорить? Давай говорить о тебе, – сказал он, помолчав и улыбнувшись своим утешительным мыслям.
Улыбка эта в то же мгновение отразилась на лице Пьера.
– А обо мне что говорить? – сказал Пьер, распуская свой рот в беззаботную, веселую улыбку. – Что я такое? Je suis un batard [Я незаконный сын!] – И он вдруг багрово покраснел. Видно было, что он сделал большое усилие, чтобы сказать это. – Sans nom, sans fortune… [Без имени, без состояния…] И что ж, право… – Но он не сказал, что право . – Я cвободен пока, и мне хорошо. Я только никак не знаю, что мне начать. Я хотел серьезно посоветоваться с вами.
Князь Андрей добрыми глазами смотрел на него. Но во взгляде его, дружеском, ласковом, всё таки выражалось сознание своего превосходства.
– Ты мне дорог, особенно потому, что ты один живой человек среди всего нашего света. Тебе хорошо. Выбери, что хочешь; это всё равно. Ты везде будешь хорош, но одно: перестань ты ездить к этим Курагиным, вести эту жизнь. Так это не идет тебе: все эти кутежи, и гусарство, и всё…
– Que voulez vous, mon cher, – сказал Пьер, пожимая плечами, – les femmes, mon cher, les femmes! [Что вы хотите, дорогой мой, женщины, дорогой мой, женщины!]
– Не понимаю, – отвечал Андрей. – Les femmes comme il faut, [Порядочные женщины,] это другое дело; но les femmes Курагина, les femmes et le vin, [женщины Курагина, женщины и вино,] не понимаю!
Пьер жил y князя Василия Курагина и участвовал в разгульной жизни его сына Анатоля, того самого, которого для исправления собирались женить на сестре князя Андрея.
– Знаете что, – сказал Пьер, как будто ему пришла неожиданно счастливая мысль, – серьезно, я давно это думал. С этою жизнью я ничего не могу ни решить, ни обдумать. Голова болит, денег нет. Нынче он меня звал, я не поеду.
– Дай мне честное слово, что ты не будешь ездить?
– Честное слово!


Уже был второй час ночи, когда Пьер вышел oт своего друга. Ночь была июньская, петербургская, бессумрачная ночь. Пьер сел в извозчичью коляску с намерением ехать домой. Но чем ближе он подъезжал, тем более он чувствовал невозможность заснуть в эту ночь, походившую более на вечер или на утро. Далеко было видно по пустым улицам. Дорогой Пьер вспомнил, что у Анатоля Курагина нынче вечером должно было собраться обычное игорное общество, после которого обыкновенно шла попойка, кончавшаяся одним из любимых увеселений Пьера.
«Хорошо бы было поехать к Курагину», подумал он.
Но тотчас же он вспомнил данное князю Андрею честное слово не бывать у Курагина. Но тотчас же, как это бывает с людьми, называемыми бесхарактерными, ему так страстно захотелось еще раз испытать эту столь знакомую ему беспутную жизнь, что он решился ехать. И тотчас же ему пришла в голову мысль, что данное слово ничего не значит, потому что еще прежде, чем князю Андрею, он дал также князю Анатолю слово быть у него; наконец, он подумал, что все эти честные слова – такие условные вещи, не имеющие никакого определенного смысла, особенно ежели сообразить, что, может быть, завтра же или он умрет или случится с ним что нибудь такое необыкновенное, что не будет уже ни честного, ни бесчестного. Такого рода рассуждения, уничтожая все его решения и предположения, часто приходили к Пьеру. Он поехал к Курагину.