Лубенский раскол

Лубенский раскол (Булдовцы; самоназвание — Братское объединение украинских автокефальных православных церквей) — раскольническое движение в Русской Православной Церкви, существовавшее на Украине с 1924 до конца 1930-х годов и именовавшее себя «собором епископов всея Украины». Возглавлялось Феофилом (Булдовским), именовавшим себя архиепископом Харьковским и Ахтырским, митрополитом всея Украины. До начала 1930-х годов пользовалось поддержкой ГПУ в целях ослабления Патриаршей церкви.

История

Начало лубенскому расколу послужили два епископа Русской православной церкви — Феофил (Булдовский) и Сергий (Лабунцев), которые были рукоположены́ епископами в 1923 году, чтобы предотвратить влияние движения самосвятов (УАПЦ) на Подолье. Поставление украинофилов Феофила и Сергия на епископское служение на какое-то время помогло нейтрализовать активность липковцев на Полтавщине, однако вскоре епископ Феофил начал принимать под свой омофор священников-украинофилов со всей Украины, чем вызвал недовольство правящих архиереев.

В сентябре 1924 года по благословению архиепископа Полтавского Григория (Лисовского) для беседы с Патриархом Тихоном о возможности дарования Украинской церкви автокефалии в Москву прибыла делегация во главе с викарием Полтавской епархии Лубенским епископом Феофилом (Булдовским); Патриарх заявил, что принципиально не возражает против автокефалии, но что её предоставление выходит за пределы Патриарших полномочий. Не удовлетворившись ответом Патриарха, епископ Феофил (Булдовский) после возвращения в Лубны в декабре 1924 года порвал общение с архиепископом Григорием. 12 (25) декабря 1924 года Феофилом и Сергием поставили протоиерея Сергия Иваницкого во «епископа Черниговского». Себя же Булдовский провозгласил «автокефальным епископом Полтавским».

К Феофилу и Сергию присоединился автокефалист Павел Погорилко, получивший ранее епископскую хиротонию в январе 1923 года в Москве от обновленцев.

Экзарх Украины митрополит Михаил (Ермаков) созвал собор архиереев для суда над Феофилом (Булдовским), который, однако, отказался явиться на его заседания. Суд, в котором приняли участие 13 епископов, проходил заочно в декабре 1924 года Булдовский и другие деятели «Лубенского раскола» 25 декабря 1924 года были извержены из сана и отлучены от Церкви.

В середине 1920-х годов обновленчество начало терять популярность и не могло продолжать эффективную борьбу с Патриаршей церковью. Вопрос о необходимости внесения очередной смуты в УПЦ и создании новой церковной организации был поднят на заседании Всеукраинской антирелигиозной комиссии (ВАК) в начале 1925 года. По мнению большевиков, чтобы эта группировка «смогла успешно бороться с тихоновщиною, епископы, возглавляющие её, должны быть» строго каноническими «с точки зрения верующих масс, кроме того, для борьбы с липкивщиною … эта группировка … должно стать на путь автокефалии Украинской церкви и украинизации богослужения». ГПУ решает арестовать экзарха Украины, митрополита Киевского Михаила (Ермакова) и передать церковную власть на Украине органу, в который бы входили полностью лояльные к советской политике архиереи.

Для предоставления церковной группировке большего веса власть привлекла к этой акции архиепископа Иоанникия (Соколовского), который находился тогда под судом за оказание сопротивления при конфискации церковных ценностей. В марте 1925 года ВАК дал инструкцию органам ГПУ завербовать архиерея, после чего связаться с ВУЦИК о его помиловании.

Смерть патриарха Тихона ускорила воплощения в жизнь плана безбожных властей. По указанию тайных органов архиепископ Иоанникий вместе с епископами Лубенским Феофилом (Булдовским), Золотоношским Сергеем (Лабунцевым), Подольским Павлом (Погорилком) и Сновским Сергием (Иваницким) создал в Харькове «инициативную группу» по созыву съезда украинских архиереев. На него были приглашены более 20 архипастырей, находившихся на тот момент находились на Украине. Однако в Лубны, где 4-5 июня 1925 проходил собор, кроме уже упомянутых церковных руководителей, приехал только епископ Иосиф, который, правда, вскоре покинул собрание. Шестеро епископов прислали письменное увещание, обращённое к Булдовскому и его сторонникам, призвали покаяться.

Организаторы «Собора», ссылаясь на постановления Всероссийского Поместного Собора 1918 года о предоставлении УПЦ автономии и Собора епископов Украины 1922 года, провозгласили автокефалию Украинской православной церкви и отмежевались от «бывших правителей Украинской церкви дореволюционного периода, … которые пренебрегли стремлением украинского народа к автокефалии и украинизации», «контрреволюционной тихоновщины», «скрытой петлюровщины, которая свила гнездо в Липкивском самосвятстве» и обновленческого раскола. Участники съезда сформировали высший церковный орган — «Собор епископов Украины» (СЕУ), который должен стать преемником Собора епископов Украины 1922 года.

Новая группировка получило название «Украинская соборно-епископская церковь». Её главой стал епископ Павел (Погорилко) с титулом «архиепископ всея Украины», первым заместителем — архиепископ Иоаникий (Сколовский), вторым — епископ Феофил (Булдовский). Фактически во главе раскола стоял Булдовский, который впоследствии его и возглавил.

Власти всячески помогали УСЕЦ. Органы ГПУ всесторонне укрепляли течение «соборно-епископцев» путём поддержки «вплоть до материальной, с целью использования их для борьбы с тихоновцами и липкивцами и направления их общей церковной политики в сторону выгодной советской власти».

Максимальное количество приходов, перешедших в раскол, по данным Феофила Потиенко, было 200. Большого распространения «Лубенский раскол» так никогда и не получил.

25 июня 1925 года Патриарший Местоблюститель митрополит Петр (Полянский) подписал вторую запретительную грамоту в отношении Булдовского.

В конце 1925 года на основании составленных архиепископом Полтавским Григорием (Лисовским) и викарием Полтавской епархии Прилукским епископом Василием (Зеленцовым) записок о лубенском расколе было подготовлено Определение о «главарях лубенского раскола», подписанное 5 января 1926 года 13 украинскими православными архиереями. В Определении лидеры булдовщины объявлялись лишёнными сана и отлучёнными от Церкви

Так как в Древней Вселенской Церкви осуждающие православную свою Церковь несправедливо и несправедливо называющие её еретической или раскольнической, отлучались (напр[имер] донатисты), то главарей лубенского раскола, в их лжесоборном постановлении от 4 и 5 июня 1925 г. нагло восхитивших себе не принадлежащее им право суда над автономной Украинской Православной Церковью и назвавших её раскольнической за верность её церковным законам, за это второе их преступление подвергнуть епитимии отлучения от православной Церкви впредь до раскаяния.

Определение было утверждено Заместителем Патриаршего Местоблюстителя митрополитом Сергием (Страгородским).

В начале марта 1926 года Булдовский поехал в Москву, где подал жалобу и просьбу о пересмотре их дела в раскольнический григорианский Временный высший церковный совет (ВВЦС), глава которого архиепископ Григорий (Яцковский) 8 марта 1926 года объявил постановление 13 епископов отклонённым.

В 1927 году к григорианам перешли почти все предводители лубенского раскола — Погорилко, Соколовский, Сергий Иваницкий. В 1927—1928 годах отошёл от активной деятельности Сергий (Лабунцев).

В конце 1927 года Булдовский созвал в Лубнах очередную «сессию собора епископов Украины», на которой он был избран председателем и возведён в сан «архиепископа», а через год — в сан «митрополита».

Впоследствии власти советской Украины, убедившись в слабой эффективности «Лубенского» и прочих расколов в борьбе с канонической Православной Церковью, перешли к политике борьбы с этими раскольничьими сообществами. В результате тотальных антицерковных репрессий число приходов, состоящих под началом Феофила (Булдовского), в 1930-х годах резко сократилось.

К 1937 году председатель УСЕЦ митрополит Феофил переехал в Ворошиловград; в 1939 году в Ворошиловграде был закрыт последний храм, принадлежавший лубенцам. С конца 1940 года Булдовский жил в Харькове как частное лицо.

В 1941 году, после начала Великой Отечественной войны и оккупации части Украинской ССР войсками германского Вермахта, некоторые приходы, открытые в годы войны на территории Полтавской, Харьковской, Сумской, Воронежской и Курской областей признали своим первоиерархом Феофила (Булдовского), объявившего себя в ноябре 1941 года митрополитом Харьковским.

27 июля 1942 года на совещании, проведённом в Харькове Феофилом, епископом Переяславским Мстиславом (Скрыпником), членами Харьковского епархиального управления и председателем Полтавского епархиального управления протоиреем Алексием Потульницким, было постановлено: «Признать, что приходы, подчинённые Высокопреосвященнейшему Владыке Феофилу на территории Харьковской, Полтавской, Сумской и Курской областей, становятся составной частью Украинской Православной Автокефальной Церкви во главе с Администратором Архиепископом Поликарпом».

Епископат

• Феофил (Булдовский) (25 декабря 1924 — 27 июля 1942)
• Сергий (Лабунцев) (25 декабря 1924 — 1928)
• Павел (Погорилко) (25 декабря 1924 — 1927)
• Сергий (Иваницкий) (25 декабря 1924 — 1927)
• Иоанникий (Соколовский) (1925—1927)
• Макарий (Крамаренко) (1925—1927)

Литература

• [www.pravenc.ru/text/153631.html БУЛДОВСКИЙ] // Православная энциклопедия. Том VI. — М.: Церковно-научный центр «Православная энциклопедия», 2003. — С. 358-361. — 752 с. — 39 000 экз. — ISBN 5-89572-010-2
• Феодосий (Процюк), митр. Обособленческие движения в православной Церкви на Украине (1917—1943). М., 2004.
• Федосеев, Александр, прот. От Лубен до Харькова. М., Полиграф-Периодика, 2011.

Ссылки

• [www.pravoslavie.ru/archiv/lubenskijraskol.htm ИЗ ИСТОРИИ «ЛУБЕНСКОГО РАСКОЛА»] // Православие.Ru
• [www.hierarchy.religare.ru/h-orthod-luben.html Братское объединение украинских автокефальных православных церквей (Лубенский раскол)]
• [www.sedmitza.ru/data/005/997/1234/56_84.pdf Лубенский раскол и «иоанникиевщина» в документах Патриаршей канцелярии] // «Вестник церковной истории»

Отрывок, характеризующий Лубенский раскол

Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.


Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.


Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.


Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.