Майнильский инцидент

Ма́йнильский инциде́нт — инцидент, ставший формальным поводом для начала советско-финской войны 1939 года.

Согласно официальным советским утверждениям, 26 ноября 1939 года на участке границы вблизи деревни Майнила группа советских военнослужащих была обстреляна артиллерией. Было сделано семь орудийных выстрелов, в результате чего убито трое рядовых и один младший командир, ранено семеро рядовых и двое из командного состава. Эти цифры были приведены в советской ноте и официальном сообщении в газете «Правда».

По поводу этого обстрела советское правительство обратилось к финскому с нотой, в которой утверждало, что выстрелы были произведены с территории Финляндии. Для предотвращения дальнейших провокаций от финнов потребовали отвести войска от границы на 20—25 км.

В ответной ноте финское правительство заявило, что, по наблюдениям финских звукометрических постов, семь выстрелов были произведены около 16:00 с советской стороны с расстояния примерно полутора — двух километров на юго-восток от места разрыва снарядов. Также указывалось, что у финнов на границе просто нет артиллерии, тем более дальнобойной. Финны предложили создать совместную комиссию для расследования инцидента и начать переговоры об обоюдном отводе войск от границы. Предложение было отклонено советской стороной. Отказ мотивировался тем, что отвод частей Красной армии от границы на указанное расстояние привёл бы к размещению войск в предместьях Ленинграда, что совершенно неприемлемо по соображениям обеспечения безопасности города.

Результатом инцидента стал приказ советским войскам в районе границы отвечать на любые агрессивные действия финнов огнём, вплоть до уничтожения нападающих. Через два дня после инцидента СССР разорвал пакт о ненападении с Финляндией, через четыре — начал войну.

Причины инцидента

Иностранная, в частности, финская историография рассматривает инцидент как намеренную провокацию со стороны СССР с целью получить повод к началу войны.

Обострение обстановки на границе и обстрел советской территории в то время не отвечали интересам Финляндии. Так, за три месяца до инцидента премьер Финляндии Аймо Каяндер на смотре финских резервистов заявил:

Мы гордимся тем, что у нас мало оружия, ржавеющего в арсеналах, мало военного обмундирования, гниющего и покрывающегося плесенью на складах. Но у нас в Финляндии высокий уровень жизни и система образования, которой мы можем гордиться.

Советские историки, со своей стороны, никогда не высказывали сомнений в том, что обстрел финнами советской территории реально имел место.

После распада СССР рядом российских исследователей изучались документы, в том числе, из рассекреченных советских архивов, имеющие отношение к данной истории. Однозначно подтвердить факт намеренной провокации не удалось, однако обнаружены факты, которые делают эту версию достаточно убедительной.

По данным историка Бориса Соколова, были обнаружены расхождения в называемых в различных документах количествах раненых и убитых советских военнослужащих, нет поимённого списка пострадавших, инцидент упомянут только в журнале боевых действий 68-го стрелкового полка, причём все записи с ноября 1939 года по март 1940 сделаны одной рукой (что позволяет заподозрить подлог), хотя за это время четыре раза в полку менялись как командиры, так и начальники штаба, в обязанность которых входит ведение журнала боевых действий.

Также Соколов сообщает, что в оперативных сводках и донесениях, составляемых командованием 70-й стрелковой дивизии, в которую входил полк, нет не только записей о состоявшемся обстреле с финской стороны, но и вообще не отмечен факт изменения численного состава, что косвенно подтверждает версию о подлоге.

По данным историка Ивана Сейдина некоторые авторы выдвигали версию, согласно которой обстрел осуществлён миномётчиками из расположения советских пограничных войск или армейскими артиллеристами, которым указывали цель корректировщики Ленинградского областного управления НКВД.

Также Сейдин сообщает, что обнаружены рукописные записки А. А. Жданова, которые можно истолковать как план провокации на границе и последующего её использования в пропагандистских целях.

Мнения современников и политиков

Командовавший в это время 7-й армией командарм 2-го ранга Мерецков описывает происшедшее так:

«26 ноября я получил экстренное донесение, в котором сообщалось, что возле селения Майнила финны открыли артиллерийский огонь по советским пограничникам. Было убито четыре человека, ранено девять»

. По поводу событий, послуживших началом войны Маннергейм писал:

…И вот провокация, которую я ожидал с середины октября, свершилась. Когда я лично побывал 26 октября на Карельском перешейке, генерал Ненонен заверил меня, что артиллерия полностью отведена за линию укреплений, откуда ни одна батарея не в силах произвести выстрел за пределы границы… 26 ноября Советский Союз организовал провокацию, известную ныне под названием «Выстрелы в Майнила»… Во время войны 1941—1944 годов пленные русские детально описали, как была организована неуклюжая провокация…

Много лет спустя глава Советского Союза Н. С. Хрущёв заявлял, что со стороны советских войск был обстрел под командованием командарма 1-го ранга Григория Кулика, однако утверждал, что ему неизвестно, были ли первые выстрелы сделаны советской или финской стороной.

См. также

• Операция под фальшивым флагом
• Исключение СССР из Лиги Наций

Ссылки

• [www.around.spb.ru/finnish/docs/dir0note.php Дипломатическая переписка правительств СССР и Финляндии по поводу майнильского инцидента]
• [www.oldgazette.ru/lib/propagit/23/02.html Речь по радио Председателя Совета Народных Комиссаров СССР тов. В. М. Молотова от 29 ноября 1939 г.] и её [www.histdoc.net/historia/molotov_radio_29111939_fi.html финский перевод]
• [www.histdoc.net/historia/ykoskinen271139.html Нота правительства Финляндии от 29 ноября 1939]  (фин.)

Отрывок, характеризующий Майнильский инцидент

Кроме того, теперь в русской армии преобразовался весь штаб. Замещались места убитого Багратиона и обиженного, удалившегося Барклая. Весьма серьезно обдумывали, что будет лучше: А. поместить на место Б., а Б. на место Д., или, напротив, Д. на место А. и т. д., как будто что нибудь, кроме удовольствия А. и Б., могло зависеть от этого.
В штабе армии, по случаю враждебности Кутузова с своим начальником штаба, Бенигсеном, и присутствия доверенных лиц государя и этих перемещений, шла более, чем обыкновенно, сложная игра партий: А. подкапывался под Б., Д. под С. и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях. При всех этих подкапываниях предметом интриг большей частью было то военное дело, которым думали руководить все эти люди; но это военное дело шло независимо от них, именно так, как оно должно было идти, то есть никогда не совпадая с тем, что придумывали люди, а вытекая из сущности отношения масс. Все эти придумыванья, скрещиваясь, перепутываясь, представляли в высших сферах только верное отражение того, что должно было совершиться.
«Князь Михаил Иларионович! – писал государь от 2 го октября в письме, полученном после Тарутинского сражения. – С 2 го сентября Москва в руках неприятельских. Последние ваши рапорты от 20 го; и в течение всего сего времени не только что ничего не предпринято для действия противу неприятеля и освобождения первопрестольной столицы, но даже, по последним рапортам вашим, вы еще отступили назад. Серпухов уже занят отрядом неприятельским, и Тула, с знаменитым и столь для армии необходимым своим заводом, в опасности. По рапортам от генерала Винцингероде вижу я, что неприятельский 10000 й корпус подвигается по Петербургской дороге. Другой, в нескольких тысячах, также подается к Дмитрову. Третий подвинулся вперед по Владимирской дороге. Четвертый, довольно значительный, стоит между Рузою и Можайском. Наполеон же сам по 25 е число находился в Москве. По всем сим сведениям, когда неприятель сильными отрядами раздробил свои силы, когда Наполеон еще в Москве сам, с своею гвардией, возможно ли, чтобы силы неприятельские, находящиеся перед вами, были значительны и не позволяли вам действовать наступательно? С вероятностию, напротив того, должно полагать, что он вас преследует отрядами или, по крайней мере, корпусом, гораздо слабее армии, вам вверенной. Казалось, что, пользуясь сими обстоятельствами, могли бы вы с выгодою атаковать неприятеля слабее вас и истребить оного или, по меньшей мере, заставя его отступить, сохранить в наших руках знатную часть губерний, ныне неприятелем занимаемых, и тем самым отвратить опасность от Тулы и прочих внутренних наших городов. На вашей ответственности останется, если неприятель в состоянии будет отрядить значительный корпус на Петербург для угрожания сей столице, в которой не могло остаться много войска, ибо с вверенною вам армиею, действуя с решительностию и деятельностию, вы имеете все средства отвратить сие новое несчастие. Вспомните, что вы еще обязаны ответом оскорбленному отечеству в потере Москвы. Вы имели опыты моей готовности вас награждать. Сия готовность не ослабнет во мне, но я и Россия вправе ожидать с вашей стороны всего усердия, твердости и успехов, которые ум ваш, воинские таланты ваши и храбрость войск, вами предводительствуемых, нам предвещают».
Но в то время как письмо это, доказывающее то, что существенное отношение сил уже отражалось и в Петербурге, было в дороге, Кутузов не мог уже удержать командуемую им армию от наступления, и сражение уже было дано.
2 го октября казак Шаповалов, находясь в разъезде, убил из ружья одного и подстрелил другого зайца. Гоняясь за подстреленным зайцем, Шаповалов забрел далеко в лес и наткнулся на левый фланг армии Мюрата, стоящий без всяких предосторожностей. Казак, смеясь, рассказал товарищам, как он чуть не попался французам. Хорунжий, услыхав этот рассказ, сообщил его командиру.
Казака призвали, расспросили; казачьи командиры хотели воспользоваться этим случаем, чтобы отбить лошадей, но один из начальников, знакомый с высшими чинами армии, сообщил этот факт штабному генералу. В последнее время в штабе армии положение было в высшей степени натянутое. Ермолов, за несколько дней перед этим, придя к Бенигсену, умолял его употребить свое влияние на главнокомандующего, для того чтобы сделано было наступление.
– Ежели бы я не знал вас, я подумал бы, что вы не хотите того, о чем вы просите. Стоит мне посоветовать одно, чтобы светлейший наверное сделал противоположное, – отвечал Бенигсен.
Известие казаков, подтвержденное посланными разъездами, доказало окончательную зрелость события. Натянутая струна соскочила, и зашипели часы, и заиграли куранты. Несмотря на всю свою мнимую власть, на свой ум, опытность, знание людей, Кутузов, приняв во внимание записку Бенигсена, посылавшего лично донесения государю, выражаемое всеми генералами одно и то же желание, предполагаемое им желание государя и сведение казаков, уже не мог удержать неизбежного движения и отдал приказание на то, что он считал бесполезным и вредным, – благословил совершившийся факт.


Записка, поданная Бенигсеном о необходимости наступления, и сведения казаков о незакрытом левом фланге французов были только последние признаки необходимости отдать приказание о наступлении, и наступление было назначено на 5 е октября.
4 го октября утром Кутузов подписал диспозицию. Толь прочел ее Ермолову, предлагая ему заняться дальнейшими распоряжениями.
– Хорошо, хорошо, мне теперь некогда, – сказал Ермолов и вышел из избы. Диспозиция, составленная Толем, была очень хорошая. Так же, как и в аустерлицкой диспозиции, было написано, хотя и не по немецки:
«Die erste Colonne marschiert [Первая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то, die zweite Colonne marschiert [вторая колонна идет (нем.) ] туда то и туда то» и т. д. И все эти колонны на бумаге приходили в назначенное время в свое место и уничтожали неприятеля. Все было, как и во всех диспозициях, прекрасно придумано, и, как и по всем диспозициям, ни одна колонна не пришла в свое время и на свое место.
Когда диспозиция была готова в должном количестве экземпляров, был призван офицер и послан к Ермолову, чтобы передать ему бумаги для исполнения. Молодой кавалергардский офицер, ординарец Кутузова, довольный важностью данного ему поручения, отправился на квартиру Ермолова.
– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.