Наими
| Наими | |
| перс. فضلالله استرآبادی | |
 Изображение Наими на окне здания Музея азербайджанской литературы имени Низами Гянджеви в Баку | |
| Имя при рождении: |
Фазлуллах Наими |
|---|---|
| Дата рождения: |
1339, 1340 |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: |
Алинджакала, близ г. Нахичевань |
| Род деятельности: | |
| Язык произведений: |
классический персидский, астрабадский диалект[1] |
Наими́, полное имя Шах Фазлуллах (Фазл) ибн Мухаммед Наими Тебризи Астрабади; перс. فضلالله استرآبادی (около 1339 г. — 1401, Алинджакала, близ г. Нахичевань) — персидский[2][3] поэт и философ XIV века, учитель поэта Имадеддина Насими.
Жизнь
Фазлуллах Наими родился в городе Астрабад (нынешний Горган) на северо-востоке Ирана в 1339—1340 году. Он получил хорошее образование, но тяжелая жизнь заставила его одно время зарабатывать пошивом папах. Однако любовь к познании мира побеждает и он отправляется странствовать по разным странам в поисках знаний. Он был почти во всех странах и крупных городах Ближнего Востока и Средней Азии. Известно, что в 1369—1370 гг. — Наими побывал в Исфахане, в 1373—1374 гг — в Мекке, в 1376—1377 гг. — в Нишапуре а также в Хорасане. В процессе этих скитаний Фазлуллах Наими разработал учение хуруфизма, о чем он официально объявил в 1376—1377 гг. в Тебризе. По этим причинам хуруфиты называли Азербайджан «Сарзамин-е рестахиз» («Место пробуждения»)[4].
Его учение «хуруфизм» не нравилось Тимуридам, так как в его учениях существовал призыв к восстанию против династии Тимуридов. Видно это в одном из обращений к своим сподвижникам. Делает он это через описание пророческого сна. В частности, Наими пишет: «… Я видел, что в руках у меня был сверкающий меч, на котором некий астроном, согласно своей науке, написал, что будет несколько восстаний. После слова восстание несколько раз было написано слово Фазл, который был из Астрабада, и он (меч) был в моих руках»[4]. По указу, Наими был арестован в городе Баку. Он был в заточении в одном из тюрем Ширвана. Будучи в заточении он написал своё знаменитое «Джавидан-намэ» («Книга о вечности»), или «Джавидан-е Кабир» («Великая вечность»), почитаемая его соратниками, как Коран хуруфизма. Выступления против династии Тимуридов привело к тому что был издан указ о казни. Приговор привел в исполнение сын Тимура Миран-шах в 1401 году после захвата Алинджа гала, Нахичевань. Сообщают, что Миран-шах привез Наими из Ширвана в эту крепость, повесил его на глазах его защитников, а затем, приказав привязать его труп к хвосту коня, велел, чтобы «на глазах у всех поволокли его по городу»[4].
Творчество
- «Джавидан-намэ» («Книга о вечности»), или «Джавидан-е Кабир» («Великая вечность»)
- «Васиййет-намэ» («Завещание»)
- «Махаббат-намэ» («Книга о любви»)
- «Арт-намэ» («Книга о троне»)
- «Искендер-намэ» («Книга об Искандере»)
Образ Наими в культуре
В 1973 году азербайджанским режиссёром Гасаном Сеидбейли был снят фильм «Насими». Роль Фазлуллаха Наими в этом фильме сыграл Народный артист Азербайджанской ССР Исмаил Османлы (с 1974 — Народный артист СССР).
Напишите отзыв о статье "Наими"
Примечания
- ↑ [www.iranicaonline.org/articles/astarabadi-fazlallah-sehab-al-din-b ASTARĀBĀDĪ, FAŻLALLĀH] "Works. The most important book left by Fażlallāh was the Jāvīdān-nāma, a prose work written in the dialect of Astarābād that sets forth the distinctive doctrines of Horufism: the numerologically determined significance of the letters of the Perso-Arabic alphabet, and the substantial manifestation of the divine essence in the human physiognomy. Two recensions were made of the Jāvīdān-nāma: one designated as kabīr in the dialect of Astarābād, and the other as ṣaḡīr in standard Persian. More a supplement to the Jāvīdān-nāma than an independent work is the Nawm-nāma, an account of the dreams Fażlallāh had at various times in his life, as well as those submitted to him by others for interpretation. The Nawm-nāma is also in Astarābādī dialect, as is the Maḥabbat-nāma, a prose work that was imitated by Turkish Ḥorūfīs. Finally, among the works of Fażlallāh, mention may be made of the ʿArš-nāma, a maṯnawī written in standard Persian."
- ↑ [www.britannica.com/eb/article-9055331/Seyid-Imadeddin-Nesimi «Nesimi, Seyid Imadeddin.» Encyclopædia Britannica, Online Edition]
- ↑ Begum Ozden Firat, «Writing Over the Body, Writing with the Body, On Shirin Neshat’s Women of Allah Series» in José van Dijck, Sonja Neef, F. C. J. Ketelaa, «Sign Here!: Handwriting in the Age of New Media», Amsterdam University, 2006
- ↑ 1 2 3 [www.anl.az/down/meqale/kaspi/2011/sentyabr/201018.htm О Фазлуллахе Наими]
Ссылки
- [www.iranicaonline.org/articles/astarabadi-fazlallah-sehab-al-din-b Astarābādī Fażlallāh] — статья из Encyclopædia Iranica. H. Algar
Отрывок, характеризующий Наими
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.
Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.
