Панагия

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Панаги́я (греч. παναγία — всесвятая) — небольшой образ Богоматери (реже Спасителя, Троицы, святых, распятия, библейских сцен), чаще всего округлой формы, носимый архиереями на груди. Право ношения второй панагии — привилегия предстоятелей поместных церквей, а также жалуется как награда за особые заслуги.

Право ношения панагии также имеют игумены монастырей на Афоне[1].



История и значение

Первоначально панагией называлась часть из просфоры, изъятая на проскомидии в честь Божией Матери. Она, в особом ящичке, называемом панагиаром, по особому чину («чин возношения Панагии» находится в Часослове, а также в Типиконе), переносилась, в монастырях, в трапезу, где вкушали одну часть её — перед принятием пищи трапезной, другую — по окончании трапезы.

Впоследствии название панагии было усвоено панагиару или ящичку. Позже панагия сделалась названием нагрудного знака архиереев и некоторых архимандритов ставропигиальных монастырей и имела сперва вид ящичка или енколпион, на одной стороне которого было изображение Спасителя или Святой Троицы, на другой — Божией Матери; внутри ящичка полагались иногда частицы мощей. Первое упоминание об энколпионе как об обязательной принадлежности епископа, которая дается ему при посвящении после литургии, содержится в сочинениях блаженного Симеона, архиепископа Солунского (XV век).

Со временем мощи святых перестали быть обязательной принадлежностью панагий, панагия утратила вид ковчежца и сделалась небольшой круглой иконой Божией Матери, носимой на груди, как знак архиерейского достоинства.

Епископу, как писал протоиерей Григорий Дьяченко, полагается такое изображение «в напоминание своего долга носить в сердце своём Господа Иисуса и возлагать упование своё на заступление Пречистой Матери Его».

Напишите отзыв о статье "Панагия"

Примечания

  1. [news.church.ua/2015/11/05/afon-predstoyatel-upc-molitovno-vidznachiv-svij-den-narodzhennya/ АФОН. Предстоятель УПЦ молитовно відзначив свій День народження (укр.)]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Панагия

Все после смотра были уверены в победе больше, чем бы могли быть после двух выигранных сражений.


На другой день после смотра Борис, одевшись в лучший мундир и напутствуемый пожеланиями успеха от своего товарища Берга, поехал в Ольмюц к Болконскому, желая воспользоваться его лаской и устроить себе наилучшее положение, в особенности положение адъютанта при важном лице, казавшееся ему особенно заманчивым в армии. «Хорошо Ростову, которому отец присылает по 10 ти тысяч, рассуждать о том, как он никому не хочет кланяться и ни к кому не пойдет в лакеи; но мне, ничего не имеющему, кроме своей головы, надо сделать свою карьеру и не упускать случаев, а пользоваться ими».
В Ольмюце он не застал в этот день князя Андрея. Но вид Ольмюца, где стояла главная квартира, дипломатический корпус и жили оба императора с своими свитами – придворных, приближенных, только больше усилил его желание принадлежать к этому верховному миру.
Он никого не знал, и, несмотря на его щегольской гвардейский мундир, все эти высшие люди, сновавшие по улицам, в щегольских экипажах, плюмажах, лентах и орденах, придворные и военные, казалось, стояли так неизмеримо выше его, гвардейского офицерика, что не только не хотели, но и не могли признать его существование. В помещении главнокомандующего Кутузова, где он спросил Болконского, все эти адъютанты и даже денщики смотрели на него так, как будто желали внушить ему, что таких, как он, офицеров очень много сюда шляется и что они все уже очень надоели. Несмотря на это, или скорее вследствие этого, на другой день, 15 числа, он после обеда опять поехал в Ольмюц и, войдя в дом, занимаемый Кутузовым, спросил Болконского. Князь Андрей был дома, и Бориса провели в большую залу, в которой, вероятно, прежде танцовали, а теперь стояли пять кроватей, разнородная мебель: стол, стулья и клавикорды. Один адъютант, ближе к двери, в персидском халате, сидел за столом и писал. Другой, красный, толстый Несвицкий, лежал на постели, подложив руки под голову, и смеялся с присевшим к нему офицером. Третий играл на клавикордах венский вальс, четвертый лежал на этих клавикордах и подпевал ему. Болконского не было. Никто из этих господ, заметив Бориса, не изменил своего положения. Тот, который писал, и к которому обратился Борис, досадливо обернулся и сказал ему, что Болконский дежурный, и чтобы он шел налево в дверь, в приемную, коли ему нужно видеть его. Борис поблагодарил и пошел в приемную. В приемной было человек десять офицеров и генералов.
В то время, как взошел Борис, князь Андрей, презрительно прищурившись (с тем особенным видом учтивой усталости, которая ясно говорит, что, коли бы не моя обязанность, я бы минуты с вами не стал разговаривать), выслушивал старого русского генерала в орденах, который почти на цыпочках, на вытяжке, с солдатским подобострастным выражением багрового лица что то докладывал князю Андрею.