Паппенгейм, Готфрид

Граф Готфрид-Генрих цу Паппенгейм (нем. Gottfried Heinrich Graf zu Pappenheim; 8 июня 1594, Тройхтлинген — 17 ноября 1632, Лейпциг) — главнокомандующий войсками Католической лиги в Тридцатилетней войне.

Биография

Происходил из старинной баварской фамилии. Его родители — Вейт цу Паппенгейм (Veit zu Pappenheim, 1535—1600) и его вторая жена Мария-Саломе фон Прейсинг-Копфсбург (Preising-Kopfsburg).

Готфрид-Генрих получил хорошее образование, учился в Альтдорфском и Тюбингенском университетах. Обратив на себя внимание императора своей образованностью, Паппенгейм был назначен имперским надворным советником, но вскоре перешел в военную службу и в 1614 году поступил в подчинение курфюрста Максимилиана Баварского (главы Католической лиги).

В 1615 году Паппенгейм участвовал в войне за Юлих-Клевское наследство и лишь в это время перешел из протестантства (в котором был воспитан с детства) — в католичество.

В 1620 году Паппенгейм в чине подполковника, командовал полком и принял участие в военных действиях против восставших чехов. Отличился в сражении при Белой горе, где он атаковал пехотный полк графа Шанка и, израненный, остался на поле сражения. Очнулся подполковник только на следующее утро, когда один из солдат хотел снять с него мундир. Паппенгейм был узнан и отвезен в Прагу, где вскоре оправился от ран.

В 1623 году на Имперском сейме в Регенсбурге император возвел Паппенгейма в рыцарское достоинство и назначил его начальником испанской кавалерии в Ломбардии, откуда тот возвратился в 1625 году.

В 1626 году, когда вспыхнуло восстание в верхней Австрии и 80 тысяч мятежников осадили город Линц и разбили несколько имперских и баварских отрядов, спешивших на его выручку, Паппенгейм с 6 тысячами старых испанских войск, искусно обманув бдительность осаждавших, внезапно явился у Линца, соединился там с другим отрядом имперцев и, разбив мятежников при Эффердинге, Гмюндене и Феклябрюке, победою при Вольфсеке закончил эту войну.

В 1627 году он действовал против войск датского короля Кристиана IV и взял после упорного сопротивления Вольфенбюттель.

В 1629 году, после удаления Валленштейна от командования имперской армией и назначения вместо него Тилли, Паппенгейм был произведен в генералы-от-кавалерии, назначен командующим всей конницы и принял видное участие в войне против шведского короля Густава-Адольфа.

Первым его предприятием был поход против герцога Франца Лауэнбургского, который набирал войска для шведского короля во владениях ганзейских городских республик Гамбурга и Любека и расположился на квартирах в Ратцебурге. Паппенгейм обложил этот город и принудил к сдаче. Отсюда он двинулся к Магдебургу и много содействовал как осаде, так и последовавшей резне, разорению этого некогда цветущего города. Когда Тилли отправился в Гессен для исполнения так называемого Реституционного эдикта, Паппенгейм с 8 тысячами человек остался в Магдебурге наблюдать за действиями Густава-Адольфа, который стоял на нижней Эльбе в Вербенском лагере.

Когда в августе 1631 года Тилли вторгся в Саксонию, Паппенгейм шел впереди его и открыл враждебные действия взятием Мерзебурга, затем последовало знаменитое сражение при Брейтенфельде, которое было начато Паппенгеймом и проиграно вследствие расстройства и бегства его конницы. Имея всего около 6 тысяч человек, Паппенгейм освободил имперского генерала Мансфельда, окруженного шведским фельдмаршалом Баннером. Соединившись с войсками Мансфельда, Паппенгейм хотел атаковать с двух сторон неприятеля, но Баннер повернул на Кальбе. Паппенгейм последовал за ним и атаковал шведский лагерь. Присоединив к себе имперский гарнизон Магдебурга, Паппенгейм двинулся навстречу герцогу Люнебургскому. Между тем, Баннер освободил Магдебург и, соединившись с герцогом Вильгельмом Веймарским, пошел на помощь к герцогу Люнебургскому. Положение Паппенгейма становилось опасным. Не желая жертвовать Вольфенбюттелем, но и не желая в нём запираться, Паппенгейм решился на следующее: подкрепив гарнизон, он с остальными войсками начал партизанскую войну, которую и вел с замечательным искусством. Мешая шведам вербовать войска и собирать продовольственные припасы в нижней Саксонии, он сам жил за счет своих противников, угрозами наводя страх на мелких владетелей; он нападал на рассеянные по стране неприятельские отряды и перехватывал транспорты. Когда же герцог Вильгельм и фельдмаршал Баннер ушли в Тюрингию, Паппенгейм, усилившийся до 20 тысяч человек, остался полновластным хозяином всей западной Саксонии, которая сильно пострадала от хищности и жестокости его необузданных войск.

Из Саксонии Паппенгейм направился к Рейну, так как курфюрст Кельнский просил его помощи. Прибыв с 15 тысячами человек на Рейн, Паппенгейм двинулся к Маастрихту, осажденному голландцами, под командованием принца Генриха Оранского, и 7 августа атаковал голландский лагерь, но не поддержанный командующим испанской армией Кордова, был отбит с большими потерями.

С берегов Рейна неутомимый Паппенгейм вновь кинулся в Нижнюю Саксонию, где герцог осаждал Вольфенбюттель, а шведы — Падерборн. Соединившись с генералом Гронсфельдом, Паппенгейм оттеснил их и в несколько недель овладел всеми сдавшимися шведам городами.

В это время на театре войны вновь явился Валленштейн, облеченный неограниченными правами над всеми военными силами империи. Получив приказание Валленштейна присоединиться к нему, Паппенгейм привел в Мерзебург только 9 тысяч человек, большей частью конницы. Во время битвы при Люцене Паппенгейм в критическую минуту прискакал на поле битвы с 8 полками кирасир и драгун (4—5 тысяч сабель), бросился в бешеную атаку на расстроенные боем колонны шведов и отбил потерянную имперцами артиллерию. 7 раз ходил в атаку Паппенгейм и, будучи ранен пистолетной пулей и фальконетным ядром, упал с лошади. Лежа на земле, он продолжал воодушевлять свои эскадроны. Отвезенный в Лейпциг, он скончался на следующее утро, утешая себя перед смертью тем, что прожил несколько дольше, чем его противник, Густав-Адольф.

Паппенгейм оставил о себе память, как о человеке редкой храбрости, но его военная доблесть омрачалась чрезмерной жестокостью — которая не оправдывалась, как у того же Тилли, плохим воспитанием и католическим фанатизмом. О личном его мужестве свидетельствовали многочисленные рубцы от ран, покрывавшие его тело. Войска прозвали его «солдатом».

Семья

Его первой женой была чешская дворянка Анна-Людмила Коловрат-Новоградская (Anna Ludomila Kolovrat-Novohradska, † 1627), вторая жена - Анна-Елизавета фон Эттинген (Oettingen). Сын от первого бракa - Вольф-Адам Паппенгейм († 1647).

Литература

• Hess, «G. H. Graf von Pappenheim» (Лпц., 1833).
• Военная энциклопедия / Под ред. В. Ф. Новицкого и др. — СПб.: т-во И. В. Сытина, 1911—1915.

Ссылки

• Паппенгейм, Готфрид-Генрих // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Паппенгейм, Готфрид

– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал: