Пахомов, Алексей Фёдорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Пахомов.
Алексей Фёдорович Пахомов
Место рождения:

дер. Варламово, Кадниковский уезд, Вологодская губерния, Российская империя

Место смерти:

Ленинград, РСФСР, СССР

Жанр:

иллюстрация

Учёба:

Училище рисования барона Штиглица

Стиль:

карандашный рисунок

Влияние:

Н. А. Тырса, В. В. Лебедев

Награды:

<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение
Звания:

Премии:

Алексей Фёдорович Пахо́мов (19 сентября [2 октября] 1900, дер. Варламово, Вологодская губерния — 14 апреля 1973, Ленинград) — советский график и живописец. Народный художник СССР (1971). Действительный член АХ СССР (1964). Лауреат Государственной премии СССР (1973 — посмертно) и Сталинской премии второй степени (1946).





Период учёбы

А. Ф. Пахомов родился 19 сентября (2 октября) 1900 года в деревне Варламово[1] (ныне — в Харовском районе Вологодской области). С ранних лет проявил способности к рисованию. При активном содействии представителей местного дворянства (сына и отца Зубовых), был отправлен сначала в Начальное училище в городе Кадникове, а потом в 1915 году в Петроград в Училище рисования барона Штиглица. В училище Пахомов попадает в мастерскую Н. А. Тырсы, а после службы в армии переходит в мастерскую В. В. Лебедева. Многочисленные авангардистские течения, господствовавшие в первой четверти XX века, оказали заметное влияние на преподавателей и соответственно систему образования в училище. По воспоминаниям самого Пахомова, Тырса часто доказывал, что Пахомов находится в плену прошлого, в плену старых, рутинных художественных понятий. О царившей в училище атмосфере говорят лозунги, печатавшиеся крупными буквами во всю ширину страницы в газете «Искусство Коммуны»: «Мы прекрасны в неуклонной измене своему прошлому», «Разрушить — это и значит создать, ибо, разрушая, мы преодолеваем своё прошлое», «Пролетарий — творец будущего, а не наследник прошлого». Последовательно пройдя через увлечения современными течениями, Пахомов, тем не менее, делал и многочисленные наброски с натуры. Карандашные наброски сам Пахомов не ценил, считая их подсобным материалом для будущих работ, но его преподаватели Тырса и Лебедев убедили Пахомова, что эти наброски являются самостоятельными произведениями. Для Пахомова это сыграло значительную роль в формировании собственного художественного языка.

Живопись и книжная графика

В конце 1920-х гг. А. Ф. Пахомов начал работу в книжной графике, у своего учителя В. В. Лебедева, ставшего художественным редактором издательства «Детская литература» и привлекшего в него ряд талантливых молодых живописцев. Как мастер Лебедев привносил немало своего в работы учеников, иной раз самостоятельно переделывая их рисунки. В 1936 году с распространением офсетной печати Пахомову удалось уговорить Лебедева попробовать изготовить офсетную печатную форму с карандашных рисунков. В результате была выпущена книжка «Школьные товарищи» Маршака с иллюстрациями Пахомова. После этого Пахомов стал иллюстрировать книги преимущественно в своей любимой карандашной манере. В это время он также сотрудничал в детских журналах «Чиж» и «Ёж». За время работы с Лебедевым у Пахомова сложился в эти годы свой собственный, узнаваемый почерк, отличающий десятки проиллюстрированных им книг. А. Ф. Пахомов занимает одно из ведущих мест среди художников детской книжной графики Ленинграда 1920—1940-х годов.

В 1920-е годы был членом ленинградского художественного объединения «Круг художников», эстетически близкому московскому ОСТ.

Как живописец Пахомов создал много значительных работ, занявших своё место в истории ленинградского искусства 20 века. В их числе: «Жница» (1928, ГРМ), «Девушка в голубом» (1929, ГРМ), «Стрелки из лука» (1930,ГРМ), «Портрет ударницы Молодцовой» (1931, ГРМ).

Историки ленинградского искусства отмечают принадлежность А. Ф. Пахомова к ленинградской школе пейзажной живописи, мастера которой далеко не ограничивались одним только пейзажным жанром.

Все эти мастера, много работавшие не только в графике, но и в станковой живописи, называли свой творческий метод «живописным реализмом», понимая под этим термином искусство обращения к реальной окружающей действительности, именно из неё черпая свои темы и образы… опирающееся не только на традицию критического реализма 19 века, а широко использующее опыт и достижения всей новой и новейшей художественной культуры как русской, так и западноевропейской… Можно было бы назвать «графическим реализмом» творческое течение, сформировавшееся тогда в среде мастеров детской иллюстрированной книги, работавших под руководством В. В. Лебедева, Н. А. Тырсы и Н. Ф. Лапшина в художественной редакции детского отделения Госиздата.

— В. И. Курдов[2]

Эстетика «графического реализма» складывалась не только из системы художественных приёмов. Можно охарактеризовать его и как настоящее творческое течение, ввиду имеющихся согласованных творческих принципов. Оно объединяло многих художников, включённых в процесс становления и развития детской книги в ленинградской графике 1920—1930-х годов.

Войну Пахомов пережил в блокадном Ленинграде. В результате появилась драматическая серия литографий «Ленинград в дни блокады» (1942—1944). В 1944 году принял участие в выставке пяти работавших в блокаду художников в Русском музее (В. М. Конашевич, В. В. Пакулин, А. Ф. Пахомов, К. И. Рудаков и А. А. Стрекавин). Позднее, в феврале 1945 года, они экспонировались в Москве.

Преподавательская деятельность

С 1942 года преподавал в ЛИЖСА имени И. Е. Репина (с 1949 года — в звании профессора). К началу 1960-х годов, достигнув высоких степеней официального признания, Пахомов, тем не менее, почувствовал необходимость обновления своего изобразительного языка. Толчком к этому послужила прошедшая в 1961 году в ГРМ юбилейная персональная выставка, на которой большой интерес вызвали ранние цветные иллюстрации Пахомова. После этого он решает опять использовать в иллюстрации цвет, возвращается к некоторым собственным приёмам, разработанным в 20-х годах. В результате выходят книги с цветными иллюстрациями — «Липунюшка» Л. Н. Толстого (цветной карандаш), «Бабушка, внучка да курочка» (акварель) и другие.

Известны живописные и графические портреты А. Ф. Пахомова, исполненные в разные годы ленинградскими художниками, в том числе Пен Варленом[3] (1963).

Алексей Фёдорович Пахомов скончался 14 апреля 1973 года. Похоронен в Ленинграде на Богословском кладбище.

Награды и премии

Напишите отзыв о статье "Пахомов, Алексей Фёдорович"

Примечания

  1. ↑ [www.artvedia.ru/history/16/136 Пахомов Алексей Фёдорович (1900—1973)]. artvedia.ru. Проверено 14 октября 2015.
  2. ↑ Памятные дни и годы. Записки художника. — СПб.: Арсис, 1994. — С. 201—205.
  3. ↑ Изобразительное искусство Ленинграда. Каталог выставки. — Л.: Художник РСФСР, 1976. — С. 26.

Источники

Ссылки

  • [s-marshak.ru/illustr/pahomov/pahomov.htm Алексей Фёдорович Пахомов на сайте С. Я. Маршака «Недописанная страница»]
  • [s9.photobucket.com/albums/a53/shakko/Pakhomov/ Галерея]
  • [www.booksite.ru/pahomov/index.htm Весь Пахомов на сайте Вологодской областной универсальной научной библиотеки]
  • [www.barius.ru/biblioteka/illustrator/29 Иллюстрации Пахомова А. Ф. в детских книгах]
</table></td></tr></table>

См. также

Отрывок, характеризующий Пахомов, Алексей Фёдорович

– Да когда же ты спать будешь? – отвечал другой голос.
– Я не буду, я не могу спать, что ж мне делать! Ну, последний раз…
Два женские голоса запели какую то музыкальную фразу, составлявшую конец чего то.
– Ах какая прелесть! Ну теперь спать, и конец.
– Ты спи, а я не могу, – отвечал первый голос, приблизившийся к окну. Она видимо совсем высунулась в окно, потому что слышно было шуршанье ее платья и даже дыханье. Всё затихло и окаменело, как и луна и ее свет и тени. Князь Андрей тоже боялся пошевелиться, чтобы не выдать своего невольного присутствия.
– Соня! Соня! – послышался опять первый голос. – Ну как можно спать! Да ты посмотри, что за прелесть! Ах, какая прелесть! Да проснись же, Соня, – сказала она почти со слезами в голосе. – Ведь этакой прелестной ночи никогда, никогда не бывало.
Соня неохотно что то отвечала.
– Нет, ты посмотри, что за луна!… Ах, какая прелесть! Ты поди сюда. Душенька, голубушка, поди сюда. Ну, видишь? Так бы вот села на корточки, вот так, подхватила бы себя под коленки, – туже, как можно туже – натужиться надо. Вот так!
– Полно, ты упадешь.
Послышалась борьба и недовольный голос Сони: «Ведь второй час».
– Ах, ты только всё портишь мне. Ну, иди, иди.
Опять всё замолкло, но князь Андрей знал, что она всё еще сидит тут, он слышал иногда тихое шевеленье, иногда вздохи.
– Ах… Боже мой! Боже мой! что ж это такое! – вдруг вскрикнула она. – Спать так спать! – и захлопнула окно.
«И дела нет до моего существования!» подумал князь Андрей в то время, как он прислушивался к ее говору, почему то ожидая и боясь, что она скажет что нибудь про него. – «И опять она! И как нарочно!» думал он. В душе его вдруг поднялась такая неожиданная путаница молодых мыслей и надежд, противоречащих всей его жизни, что он, чувствуя себя не в силах уяснить себе свое состояние, тотчас же заснул.


На другой день простившись только с одним графом, не дождавшись выхода дам, князь Андрей поехал домой.
Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем полтора месяца тому назад; всё было полно, тенисто и густо; и молодые ели, рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где то собиралась гроза, но только небольшая тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса была темна, в тени; правая мокрая, глянцовитая блестела на солнце, чуть колыхаясь от ветра. Всё было в цвету; соловьи трещали и перекатывались то близко, то далеко.
«Да, здесь, в этом лесу был этот дуб, с которым мы были согласны», подумал князь Андрей. «Да где он», подумал опять князь Андрей, глядя на левую сторону дороги и сам того не зная, не узнавая его, любовался тем дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого недоверия и горя, – ничего не было видно. Сквозь жесткую, столетнюю кору пробились без сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот старик произвел их. «Да, это тот самый дуб», подумал князь Андрей, и на него вдруг нашло беспричинное, весеннее чувство радости и обновления. Все лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И Аустерлиц с высоким небом, и мертвое, укоризненное лицо жены, и Пьер на пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна, – и всё это вдруг вспомнилось ему.
«Нет, жизнь не кончена в 31 год, вдруг окончательно, беспеременно решил князь Андрей. Мало того, что я знаю всё то, что есть во мне, надо, чтобы и все знали это: и Пьер, и эта девочка, которая хотела улететь в небо, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя жизнь, чтоб не жили они так независимо от моей жизни, чтоб на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною вместе!»

Возвратившись из своей поездки, князь Андрей решился осенью ехать в Петербург и придумал разные причины этого решенья. Целый ряд разумных, логических доводов, почему ему необходимо ехать в Петербург и даже служить, ежеминутно был готов к его услугам. Он даже теперь не понимал, как мог он когда нибудь сомневаться в необходимости принять деятельное участие в жизни, точно так же как месяц тому назад он не понимал, как могла бы ему притти мысль уехать из деревни. Ему казалось ясно, что все его опыты жизни должны были пропасть даром и быть бессмыслицей, ежели бы он не приложил их к делу и не принял опять деятельного участия в жизни. Он даже не понимал того, как на основании таких же бедных разумных доводов прежде очевидно было, что он бы унизился, ежели бы теперь после своих уроков жизни опять бы поверил в возможность приносить пользу и в возможность счастия и любви. Теперь разум подсказывал совсем другое. После этой поездки князь Андрей стал скучать в деревне, прежние занятия не интересовали его, и часто, сидя один в своем кабинете, он вставал, подходил к зеркалу и долго смотрел на свое лицо. Потом он отворачивался и смотрел на портрет покойницы Лизы, которая с взбитыми a la grecque [по гречески] буклями нежно и весело смотрела на него из золотой рамки. Она уже не говорила мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные как преступление мысли, связанные с Пьером, с славой, с девушкой на окне, с дубом, с женской красотой и любовью, которые изменили всю его жизнь. И в эти то минуты, когда кто входил к нему, он бывал особенно сух, строго решителен и в особенности неприятно логичен.
– Mon cher, [Дорогой мой,] – бывало скажет входя в такую минуту княжна Марья, – Николушке нельзя нынче гулять: очень холодно.
– Ежели бы было тепло, – в такие минуты особенно сухо отвечал князь Андрей своей сестре, – то он бы пошел в одной рубашке, а так как холодно, надо надеть на него теплую одежду, которая для этого и выдумана. Вот что следует из того, что холодно, а не то чтобы оставаться дома, когда ребенку нужен воздух, – говорил он с особенной логичностью, как бы наказывая кого то за всю эту тайную, нелогичную, происходившую в нем, внутреннюю работу. Княжна Марья думала в этих случаях о том, как сушит мужчин эта умственная работа.


Князь Андрей приехал в Петербург в августе 1809 года. Это было время апогея славы молодого Сперанского и энергии совершаемых им переворотов. В этом самом августе, государь, ехав в коляске, был вывален, повредил себе ногу, и оставался в Петергофе три недели, видаясь ежедневно и исключительно со Сперанским. В это время готовились не только два столь знаменитые и встревожившие общество указа об уничтожении придворных чинов и об экзаменах на чины коллежских асессоров и статских советников, но и целая государственная конституция, долженствовавшая изменить существующий судебный, административный и финансовый порядок управления России от государственного совета до волостного правления. Теперь осуществлялись и воплощались те неясные, либеральные мечтания, с которыми вступил на престол император Александр, и которые он стремился осуществить с помощью своих помощников Чарторижского, Новосильцева, Кочубея и Строгонова, которых он сам шутя называл comite du salut publique. [комитет общественного спасения.]
Теперь всех вместе заменил Сперанский по гражданской части и Аракчеев по военной. Князь Андрей вскоре после приезда своего, как камергер, явился ко двору и на выход. Государь два раза, встретив его, не удостоил его ни одним словом. Князю Андрею всегда еще прежде казалось, что он антипатичен государю, что государю неприятно его лицо и всё существо его. В сухом, отдаляющем взгляде, которым посмотрел на него государь, князь Андрей еще более чем прежде нашел подтверждение этому предположению. Придворные объяснили князю Андрею невнимание к нему государя тем, что Его Величество был недоволен тем, что Болконский не служил с 1805 года.
«Я сам знаю, как мы не властны в своих симпатиях и антипатиях, думал князь Андрей, и потому нечего думать о том, чтобы представить лично мою записку о военном уставе государю, но дело будет говорить само за себя». Он передал о своей записке старому фельдмаршалу, другу отца. Фельдмаршал, назначив ему час, ласково принял его и обещался доложить государю. Через несколько дней было объявлено князю Андрею, что он имеет явиться к военному министру, графу Аракчееву.
В девять часов утра, в назначенный день, князь Андрей явился в приемную к графу Аракчееву.
Лично князь Андрей не знал Аракчеева и никогда не видал его, но всё, что он знал о нем, мало внушало ему уважения к этому человеку.
«Он – военный министр, доверенное лицо государя императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
Князь Андрей во время своей, большей частью адъютантской, службы много видел приемных важных лиц и различные характеры этих приемных были для него очень ясны. У графа Аракчеева был совершенно особенный характер приемной. На неважных лицах, ожидающих очереди аудиенции в приемной графа Аракчеева, написано было чувство пристыженности и покорности; на более чиновных лицах выражалось одно общее чувство неловкости, скрытое под личиной развязности и насмешки над собою, над своим положением и над ожидаемым лицом. Иные задумчиво ходили взад и вперед, иные шепчась смеялись, и князь Андрей слышал sobriquet [насмешливое прозвище] Силы Андреича и слова: «дядя задаст», относившиеся к графу Аракчееву. Один генерал (важное лицо) видимо оскорбленный тем, что должен был так долго ждать, сидел перекладывая ноги и презрительно сам с собой улыбаясь.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Пахомов,_Алексей_Фёдорович&oldid=80501094»

Навигация

</div>