Рашевский, Пётр Константинович

Пётр Константинович Рашевский
Дата рождения:	14 июля (27 июля) 1907(1907-07-27)
Место рождения:	Москва, Российская империя
Дата смерти:	12 июня 1983(1983-06-12) (75 лет)
Научная сфера:	математика
Место работы:	МГУ
Учёная степень:	доктор физико-математических наук
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	МГУ
Научный руководитель:	В. Ф. Каган
Известные ученики:	Б. А. Розенфельд, Н. Н. Яненко, О. В. Мантуров, А. Т. Фоменко
Известен как:	математик, геометр

Пётр Константи́нович Раше́вский (14 [27] июля 1907, Москва — 12 июня 1983, Москва) — советский математик, геометр, доктор физико-математических наук (1938), профессор (1934), заслуженный деятель науки.

Биография

Пётр Константинович Рашевский родился 14 (27) июля 1907 года в Москве, в семье известного математика-методиста, автора ряда оригинальных школьных учебников Константина Николаевича Рашевского. В 1919 году семья переехала в Раненбург Рязанской губернии (ныне г. Чаплыгин), где отец П. К. Рашевского работал преподавателем и заведующим кафедрой математики института народного образования (РИНО). В 1923 году, окончив среднюю школу в Раненбурге, Пётр Рашевский поступил на математическое отделение физико-математического факультета МГУ.

П. К. Рашевский окончил Московский университет в 1928 году, его становление как математика произошло в научной школе В. Ф. Кагана. Около десяти лет он работал в разных институтах Москвы: в энергетическом (1930—1934 гг.), городском педагогическом (1931—1941 гг., с 1934 года — профессор); работал также в НИИММ. С 1933 года кандидат физико-математических наук (в качестве кандидатской диссертации он представил цикл из 6 статей по различным вопросам геометрии: теории субпроективных пространств, геометрии двумерных пространств аффинной связности, представлениям инфинитезимальной группы движений при помощи векторов над кольцом дуальных чисел и др.). В 1936 году защитил в МГУ докторскую диссертацию на тему «Полиметрическая геометрия» и с 1938 года преподавал на механико-математическом факультете МГУ. Читал студентам мехмата лекции по дифференциальной геометрии.

Во время Великой Отечественной войны находился в эвакуации в Томске, в 1941—1944 гг. работал профессором и заведующим кафедрой математики Томского педагогического института, а с 1942 года преподавал и возглавлял кафедру математики также в Московском электромеханическом институте инженеров транспорта (МЭМИИТ), эвакуированном в Томск. Вернувшись в Москву, помимо Московского университета, продолжал преподавать в МЭМИИТ, а после слияния в 1954 году МЭМИИТ с Московским институтом инженеров транспорта (МИИТ) был профессором МИИТ.

В 1964 году, после смерти С. П. Финикова, П. К. Рашевский стал заведующим кафедрой дифференциальной геометрии мехмата МГУ и возглавлял её вплоть до своей кончины (после смерти Рашевского кафедра по приказу ректора МГУ А. А. Логунова была объединена с кафедрой высшей геометрии и топологии, но в 1992 году его же приказом воссоздана под названием «кафедра дифференциальной геометрии и приложений».

Умер 12 июня 1983 года. Похоронен на Ваганьковском кладбище.

Научная деятельность

П. К. Рашевский внёс фундаментальный вклад в несколько направлений современной геометрии. Его исследования относились к римановой геометрии, тензорному анализу, теории пространств аффинной связности, основаниям проективной геометрии и теории однородных пространств, теории представлений групп Ли и алгебр Ли, а также к математической физике, квантовой электродинамике и квантовой статистике. Им была создана так называемая полиметрическая геометрия — геометрия с более чем одним расстоянием между точками, нашедшая позднее применения при исследовании некоторых физических структур.

П. К. Рашевский является автором нескольких монографий, учебников и учебных курсов по различным разделам геометрии. В течение многих лет на механико-математическом факультете МГУ под его руководством работал научный семинар по векторному и тензорному анализу с их приложениями к геометрии, механике и физике. В настоящее время семинар носит его имя.

Ряд учеников П. К. Рашевского стали выдающимися учёными: Н. Н. Яненко — академик АН СССР, директор Института теоретической и прикладной механики СО РАН в 1976—1984 гг., А. Т. Фоменко — академик РАН.

Публикации

• Рашевский П. К.  Геометрическая теория уравнений с частными производными. — М.—Л.: Гостехиздат, 1947. — 354 с.
• Рашевский П. К.  Риманова геометрия и тензорный анализ. — М.—Л.: Гостехиздат, 1953. — 635 с.
• Рашевский П. К.  Курс дифференциальной геометрии. 4-е изд. — М.: Гостехиздат, 1956. — 420 с.

Литература

• [www.mathnet.ru/links/9c3d104b5826ad250d8954e26bf03877/rm3259.pdf Пётр Константинович Рашевский (к семидесятилетию со дня рождения) — УМН, 1977, том 32]
• Рашевский Петр Константинович // Профессора Томского государственного педагогического университета: Биографический словарь / Автор — составитель Т. В. Галкина. Томск: Издательство Томского государственного педагогического университета, 2005.
• Розенфельд Б. А.  Воспомиания о советских математиках // Историко-математические исследования. Институт истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН. — М.: ТОО «Янус», 1995. — Т. 36, № 1. — С. 128—130. — ISBN 5-882929-007-X.

Ссылки

• [dfgm.math.msu.su/rashevski.htm Петр Константинович Рашевский. Страница на сайте кафедры дифференциальной геометрии и приложений]
• [www.mathnet.ru/php/person.phtml?personid=22518&option_lang=rus Рашевский Петр Константинович. Общероссийский математический портал]

Отрывок, характеризующий Рашевский, Пётр Константинович

M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.