Рогатый бог
Рогатый бог — в современной неоязыческой религии викка — мужское божество, партнёр Триединой богини. Представления о таком божестве восходят к сочинениям английского антрополога Маргарет Мюррей (1863—1963).
Учение Мюррей
Маргарет Мюррей в своей популярной работе об истории ведовства в Европе «Культ ведьм в Западной Европе» (1921) отстаивает идею о том, что изображение дьявола и сатанинских шабашей, на которые собирались якобы ведьмы, являются искажёнными отражениями действительно существовавшего с предысторических времён на территории Европы языческого культа. Преследовавшихся же инквизицией в Средневековье ведьм и колдунов М. Мюррей рассматривала как последних последователей этой древнейшей религии.
В книге «Бог ведьм» (The God of the Witches, 1931) Мюррей предприняла попытку исторически обосновать существование ещё во времена каменного века почитания «рогатого бога». При этом она ссылается на свидетельство наскальной живописи: например, образ «шамана» во французской пещере Труа-Фрер. Сюда же Мюррей подверстывала рогатых богов из различных культур Древнего Востока: древнеегипетские Амон с рогами овна и Хатор с рогами коровы, рогатый «Повелитель зверей» на печати из Мохенджо-Даро и др. Подобные образы встречаются и в древнегреческой мифологии — критский Минотавр, бог Пан, Дионис Загреос. В своей книге М. Мюррей упоминает и о кельтском боге Кернунне, изображение которого в шапке с рогами, якобы напоминавшей шаманскую, обнаружено на части рельефа древнего алтаря под собором Парижской Богоматери. Позднее он трансформировался в фольклорный образ Херна-Охотника.
Согласно построениям Мюррей, которые не получили поддержки в академическом сообществе, поклонение «рогатому богу» в Европе и прилегающем к ней Средиземноморском регионе существовало по крайней мере со времени окончания последнего ледникового периода вплоть до завоевания римлянами кельтской Галлии.
В качестве подтверждения наличия культа рогатого бога в христианскую эпоху Мюррей цитирует Теодора Тарсского, архиепископа Кентерберийского конца VII века, который в своём послании Liber poenitentialis угрожает трёхлетним отлучением от церкви каждому, кто в январские календы переоденется в звериные шкуры и будет изображать быка или оленя. Массовую охоту на ведьм в XV—XVII веках Мюррей трактует в том же духе. Тем же объясняет она рога в традиционной иконографии дьявола и чертей: духовенство ассоциировало их с тёмной силой с тем, чтобы истребить в сознании населения древний культ рогатого божества. «Это сохранившееся вероучение… свидетельствует, что под сенью христианской религии господствующих существовал практически в неприкосновенности старый культ со всеми его обрядами», — такой вывод делает исследовательница[1].
Одним из новейших свидетельств культа М. Мюррей назывет «Дорсет Осера» — некий карнавальный образ-маску; вместе с маской было принято надевать и звериную шкуру. Сама маска якобы исчезла в конце XIX века. До 1967 года была известна также деревянная скульптура, изображавшая Ато (Atho), каким — согласно мнению последователей неоязыческого культа викка — было собственное имя Рогатого бога.
- Образы, которые Мюррей связывала с культом Рогатого бога
- Shiva Pashupati.jpg
Повелитель зверей на печати 420 из Мохенджо-Даро
- Pilier des Nautes Cernunos.jpg
Кельтский бог Цернуннос
- The Ooser.jpg
Дорсет-Осер
Подавляющее большинство учёных признают аргументацию британской писательницы и антрополога недостаточно весомой, чтобы допустить параллельное существование некоего широко распространённого, зародившегося ещё в каменном веке тайного языческого культа — в уже более чем тысячу лет христианизированной Европе. Идея культа рогатого бога в основном рассматривается как фантазия. Несмотря на это, некоторые менее важные аспекты её исследования пользуются некоторой поддержкой[2]:9[3].
Викканство
Сочинения Маргарет Мюррей оказали непосредственное влияние на становление неоязыческого культа Викка. Основатель его, Джеральд Гарднер, утверждал, что в 1939 году был принят в ведовское общество (ковен) под назвением Нью-Форест. Обряды и учение этой группы якобы соответствовали тому, что было описано в сочинениях Мюррей. Из этого Гарднер делал вывод, что встретился с последними поклонниками Рогатого, которые сохранились с древнейших времён.
Так как Дж. Гарднер опасался того, что со смертью членов этого ковена исчезнет и само древнее учение, он решил основать новое сообщество с более широким кругом участников. Чтобы привлечь внимание общественности, в 1954 году Гарднер организует выпуск издания Witchcraft Today, где излагает известные ему ведовские учения и обряды.
Так как имевшаяся в его распоряжении информация о ведьмовских обществах была неполна и фрагментарна, Гарднер многое берёт из сочинения английского мага и оккультиста Алистера Кроули, с которым был знаком лично, а также из работы Чарльза Годфри Леланда Aradia, or the Gospel of the Witches и других источников. В современных викканских ритуалах бог представлен мужчиной в маске, который действует совместно с высшей жрицей, в свою очередь представляющую Триединую богиню.
Литературная обработка образа
Сочинения М. Мюррей и неоязыческое учение «викка» нашли свой отклик в творчестве ряда авторов литературы жанра фэнтези. Другим источником материалов для писателей-фантастов послужила книга английского писателя Роберта Грейвза «Белая Богиня». Грейвс приводит следующий миф собственного сочинения: триединой богине приносится в жертву принявший образ оленя бог. В древнегреческой традиции такова была судьба разорванного титанами Диониса Загреоса и Актеона, разорванного собаками Артемиды.
Наиболее популярной у читателя из фэнтези-литературы, созданной на основе учений М. Мюррей, Р. Грейвза и «викка», стала серия романов Марион З. Брэдли «Туманы Авалона», а также её продолжения. В них «рогатый бог» перевоплощается в легендарного короля Артура.
Напишите отзыв о статье "Рогатый бог"
Примечания
- ↑ Murray God of the Witches Oxford University Press 1970, S. 34
- ↑ Ginzburg Carlo. Ecstasies: Deciphering the Witches' Sabbath.
- ↑ «Other historians, like Byloff and Bonomo, have been willing to build upon the useful aspects of Murray’s work without adopting its untenable elements, and the independent and careful researches of contemporary scholars have lent aspects of the Murray thesis considerable new strength.» — J. B. Russell (1972) Witchcraft in the Middle Ages. Cornell University Press. p.37.
Литература
- Gerald Gardner: Witchcraft Today. Rider, London 1954
- Gerald Gardner: The Meaning of Witchcraft. Aquarian Press, London 1959
- Robert Graves: The White Goddess. Faber & Faber, London 1948
- Margaret Murray: The Witch-cult in Western Europe. Clarendon Press, Oxford 1921
- Margaret Murray: The God of the Witches. S. Low, Marston & Co., London 1931
- Diane Purkiss: The Witch in History: Early Modern and Twentieth-Century Representations. Routledge, London 1996, ISBN 978-0-415-08761-2
 |
В данной статье или разделе имеется список источников или внешних ссылок, но источники отдельных утверждений остаются неясными из-за отсутствия сносок. Утверждения, не подкреплённые источниками, могут быть поставлены под сомнение и удалены. Вы можете улучшить статью, внеся более точные указания на источники.
|
Отрывок, характеризующий Рогатый бог
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.
– Однако мочи нет, – сказал Ильин, замечавший, что Ростову не нравится разговор Здржинского. – И чулки, и рубашка, и под меня подтекло. Пойду искать приюта. Кажется, дождик полегче. – Ильин вышел, и Здржинский уехал.
Через пять минут Ильин, шлепая по грязи, прибежал к шалашу.
– Ура! Ростов, идем скорее. Нашел! Вот тут шагов двести корчма, уж туда забрались наши. Хоть посушимся, и Марья Генриховна там.
Марья Генриховна была жена полкового доктора, молодая, хорошенькая немка, на которой доктор женился в Польше. Доктор, или оттого, что не имел средств, или оттого, что не хотел первое время женитьбы разлучаться с молодой женой, возил ее везде за собой при гусарском полку, и ревность доктора сделалась обычным предметом шуток между гусарскими офицерами.
Ростов накинул плащ, кликнул за собой Лаврушку с вещами и пошел с Ильиным, где раскатываясь по грязи, где прямо шлепая под утихавшим дождем, в темноте вечера, изредка нарушаемой далекими молниями.
– Ростов, ты где?
– Здесь. Какова молния! – переговаривались они.
В покинутой корчме, перед которою стояла кибиточка доктора, уже было человек пять офицеров. Марья Генриховна, полная белокурая немочка в кофточке и ночном чепчике, сидела в переднем углу на широкой лавке. Муж ее, доктор, спал позади ее. Ростов с Ильиным, встреченные веселыми восклицаниями и хохотом, вошли в комнату.
– И! да у вас какое веселье, – смеясь, сказал Ростов.
– А вы что зеваете?
– Хороши! Так и течет с них! Гостиную нашу не замочите.
– Марьи Генриховны платье не запачкать, – отвечали голоса.
Ростов с Ильиным поспешили найти уголок, где бы они, не нарушая скромности Марьи Генриховны, могли бы переменить мокрое платье. Они пошли было за перегородку, чтобы переодеться; но в маленьком чуланчике, наполняя его весь, с одной свечкой на пустом ящике, сидели три офицера, играя в карты, и ни за что не хотели уступить свое место. Марья Генриховна уступила на время свою юбку, чтобы употребить ее вместо занавески, и за этой занавеской Ростов и Ильин с помощью Лаврушки, принесшего вьюки, сняли мокрое и надели сухое платье.
В разломанной печке разложили огонь. Достали доску и, утвердив ее на двух седлах, покрыли попоной, достали самоварчик, погребец и полбутылки рому, и, попросив Марью Генриховну быть хозяйкой, все столпились около нее. Кто предлагал ей чистый носовой платок, чтобы обтирать прелестные ручки, кто под ножки подкладывал ей венгерку, чтобы не было сыро, кто плащом занавешивал окно, чтобы не дуло, кто обмахивал мух с лица ее мужа, чтобы он не проснулся.
– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
