Феодор Кентерберийский
| Феодор Кентерберийский | |
| Архиепископ Кентерберийский | |
| |
| Епископское посвящение | 26 марта 668 года |
|---|---|
| Интронизация | неизвестно |
| Конец правления | 19 сентября 690 года |
| Предшественник | Вигхерд |
| Преемник | Бертвальд |
| Родился | ок. 620 года Тарсус |
| Умер | 19 сентября 690 Кентербери |
| Святость | |
| Праздник | 19 сентября |
Феодор Кентерберийский (англ. Theodore of Tarsus — Феодор Тарсийский; ок. 620, Тарсус — 19 сентября 690, Кентербери) — архиепископ Кентерберийский, первый английский епископ, возведённый в достоинство примаса Англии. Святой Католической и Англиканской церквей, память совершается 19 сентября.
Содержание
Жизнеописание
Феодор родился в городе Тарсус, образование получил в Афинах, где изучал церковную и светскую литературу, а затем переехал в Рим, где долгое время жил в одном из монастырей. В 668 году король Нортумбрии Освиу и король Кента Эгберт обратились к папе Виталию с просьбой назначить архиепископа Кентерберийокого. Папой на эту кафедру был выбран Феодор.[1] К этому моменту Феодор не имел церковного сана, его сначала рукоположили в субдиаконы, а затем «четыре месяца ждал, пока у него отрастут волосы, чтобы принять тонзуру в форме короны».[2] Епископская хиротония Феодора состоялась 26 марта 668 года[3] и он вместе с Адрианом (аббат Нериды, Италия) и Бенедиктом Бископом (впоследствии аббат Виамаута и Ярроу в Дареме) отправился в Англию. Некоторое время он прожил в Париже, чтобы познакомиться с языком и обычаями англосаксов. В 669 году он достиг Кентербери.
Первыми действиями Феодора стало решение вопроса о епископских кафедрах: многие из них были вакантны, а другие же нуждались в разделении. В 672 году им был созван церковный собор в Хертфорде, ставший первый общим собором английской церкви. На данном соборе вопрос о епархиях решён не был, основным решением собора стало определение даты Пасхи по римской традиции — в первый воскресный день после 14 марта.[4] Также епископам было запрещено вмешиваться в дела чужих епархий, был установлен приоритет церковного брака. Феодором были основаны первые в Англии монастырские школы: в Доруверне, Эбораке и монастырях Уирмут и Ярроу (в последней учился и преподавал Беда Достопочтенный).
Пребывание Феодора на кентерберийской кафедре сопровождалось конфликтами в отношении его идей увеличения числа епископов. В 679 году епископ Вильфрид, изгнанный с Йоркской кафедры (она была разделена Феодором на три епархии), обратился с апелляцией к церковному собору в Риме. Папа Агафон определил, чтобы в Англии было 12 епископских кафедр и из них одна архиепископская.[3] Действия Феодора по умножению епископских кафедр были признаны неканоническими и рукоположённых им епископов решено было низложить. Однако когда Вильфрид вернулся в Англию, то он был арестован королём, поддерживавшим политику Феодора. Через некоторое время Вильфрид был освобождён, но был вынужден удалится в Сассекс и примерился с Феодором только перед его смертью.
Феодор известен своей борьбой с евтихианами и монофизитами, мероприятиями по укреплению дисциплины духовенства, распространением светского и церковного образования. Сохранилось его сочинение «Liber Penitentialis» — собрание канонов для определения времени публичных покаяний, являющиеся один из самых ранних английских источников церковного права. В этом сичинении Феодор попытался адаптировать нормы греческой церкви и римской практики к особенностям страны.[5] В нём он проявил себя как противник традиционных языческих верований, в частности его сборник содержит пункты, проклинающие тех, кто вызывает демонов и таким образом заставляет погоду меняться («si quis emissor tempestatis merit»).[6]
Проводившаяся Феодором политика централизации английской церкви при главенстве архиепископа Кентерберийского в тесном союзе со светской властью была высоко оценена потомками. Так Беда Достопочтенный отмечает, что «он так много сделал для англо-саксонской церкви, как никто до него, равно и преемники его не могли с ним сравняться».[3]
В литературе
- Кристофер Харрис (Christopher Harris). Роман «Theodore» (2000). Феодор некоторое время, по предположениям автора книги, служил у византийского императора Ираклия. В аннотациях книга подается как еретические «мемуары» священника-гомосексуалиста.
Напишите отзыв о статье "Феодор Кентерберийский"
Примечания
- ↑ Феодор, архиепископ кентерберийский // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- ↑ [www.krotov.info/acts/07/3/beda04.html Беда Достопочтенный. Церковная история народа англов]
- ↑ 1 2 3 [deyaniya.ru/index.php?id_menu=51 Христианство в Британии и Ирландии]
- ↑ [www.tgorod.ru/index.php?topgroupid=2&groupid=7&subgroupid=&contentid=13 Кельтские святые]
- ↑ [www.krotov.info/slovari/N/O/wrd_20015.htm Покаянные номоканоны]
- ↑ [www.beth.ru/summers/hwitchcraft3.htm Монтегю Саммерс. История Колдовства]
Литература
- Michael Lapidge. [books.google.com/books?id=GW216kEO6EgC&dq Archbishop Theodore: Commemorative Studies on His Life and Influence]. — Cambridge University Press, 1995. — ISBN 0521480779. (англ.)
Отрывок, характеризующий Феодор Кентерберийский
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
