Кеолнот

Кеолнот Ceolnoth
Архиепископ Кентерберийский
Посвящение	833
Интронизация	833
Конец правления	870
Предшественник	Феологильд
Преемник	Этельред
Умер	4 февраля 870(0870-02-04)
Похоронен	Кентербери

Кеолнот, (англ. Ceolnoth; умер 4 февраля 870) — 17-й архиепископ Кентерберийский (833—870).

Биография

Не существует никаких свидетельств наличия у Кеолнота какой-либо причастности к Кентербери или Кенту до рукоположения в 833 году, но его политика на Кентерберийской кафедре позволяет предположить наличие прочных связей с Уэссексом.

В 836 году в Крофте (Лестершир) Кеолнот последний раз председательствовал в заседаниях совета с участием короля Мерсии (это был Виглаф). Позднее, в связи с переходом Кента, где находилась архиепископская резиденция, под контроль Уэссекса, он бывал уже только при Уэссекском королевском дворе.
В 838 году на совете в Кингстон-апон-Темс (ныне — боро Большого Лондона) Кеолнот и король Уэссекса Эгберт достигли соглашения, согласно которому монарх возвращал архиепископу владения в Ист Мэллинге, а тот в ответ признавал права королей Уэссекса как лордов монастырей в Кенте, в том числе право назначать настоятелей и настоятельниц. Соглашение предусматривало возврат монастырям свободы выборов после смерти короля Эгберта, но гарантий на согласие будущих королей с такой мерой не существовало. В 839 году, уже после смерти Эгберта, соглашение было подтверждено его сыном Этельвульфом. Таким образом, в самом начале своего правления Кеолнот отказался от радикальных начинаний своего предшественника Вульфреда, направленных на ограничение возможностей светской власти контролировать монастырскую жизнь. В то же время, договор означал передачу церкви под защиту королей Уэссекса от возможных посягательств извне.

В 851 и 855 годах отряды викингов перезимовали на островах соответственно Шеппи и Тэнет, а к концу правления Кеолнота монастырская жизнь полностью прекратилась в Дувре, Фолкстоне, Лимнидже, на полуострове Ху, островах Шеппи и Тэнет.

В 861 году викинги опустошили Уинчестер, а в 865 году так разгромили Восточный Кент, что Кеолнот был вынужден замещать места монахов в Кентербери писцами, а на остальной территории едва ли остался хоть один священнослужитель, способный провести мессу на латыни. Сохранилось множество монет архиепископа Кеолнота. Возможно, он был вынужден обратить в деньги часть имущества Кентербери для уплаты дани викингам.

К моменту смерти Кеолнота 4 февраля 870 года церковь и королевства Англии находились в крайнем упадке. Тем не менее, соглашение 838 года заложило основы будущего сотрудничества английских королей с архиепископами Кентербери.

Литература

• N. Brooks, The early history of the church of Canterbury: Christ Church from 597 to 1066 (1984)
• [H. Wharton], ed., Anglia sacra, 1 (1691), 53
• Англосаксонская хроника. — СПб.: Евразия, 2010—288 с. ISBN 978-5-91852-013-0. С. 64, 68.

Ссылки

• [www.oxforddnb.com/view/article/4999?docPos=1 «Ceolnoth» by A. F. Wareham]//Oxford Dictionary of National Biography
• [www.britannica.com/EBchecked/topic/102980/Ceolnoth Ceolnoth]//Encyclopedia Britannica Online
• [www.britannia.com/bios/abofc/ceolnoth.html Ceolnoth]//Britannia.com: Biographies
• [www.encyclopedia.com/doc/1O110-CeolnotharchbishpfCntrbry.html Barbara Yorke, Ceolnoth, archbishop of Canterbury]//The Oxford Companion to British History
• [brude.narod.ru/asc2.htm Англосаксонская хроника. 750—919]

Отрывок, характеризующий Кеолнот

– Она вымахалась, три угонки дала одна, – говорил Николай, тоже не слушая никого, и не заботясь о том, слушают ли его, или нет.
– Да это что же в поперечь! – говорил Илагинский стремянный.
– Да, как осеклась, так с угонки всякая дворняшка поймает, – говорил в то же время Илагин, красный, насилу переводивший дух от скачки и волнения. В то же время Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время.
Дядюшка сам второчил русака, ловко и бойко перекинул его через зад лошади, как бы упрекая всех этим перекидыванием, и с таким видом, что он и говорить ни с кем не хочет, сел на своего каураго и поехал прочь. Все, кроме его, грустные и оскорбленные, разъехались и только долго после могли притти в прежнее притворство равнодушия. Долго еще они поглядывали на красного Ругая, который с испачканной грязью, горбатой спиной, побрякивая железкой, с спокойным видом победителя шел за ногами лошади дядюшки.
«Что ж я такой же, как и все, когда дело не коснется до травли. Ну, а уж тут держись!» казалось Николаю, что говорил вид этой собаки.
Когда, долго после, дядюшка подъехал к Николаю и заговорил с ним, Николай был польщен тем, что дядюшка после всего, что было, еще удостоивает говорить с ним.


Когда ввечеру Илагин распростился с Николаем, Николай оказался на таком далеком расстоянии от дома, что он принял предложение дядюшки оставить охоту ночевать у него (у дядюшки), в его деревеньке Михайловке.
– И если бы заехали ко мне – чистое дело марш! – сказал дядюшка, еще бы того лучше; видите, погода мокрая, говорил дядюшка, отдохнули бы, графинечку бы отвезли в дрожках. – Предложение дядюшки было принято, за дрожками послали охотника в Отрадное; а Николай с Наташей и Петей поехали к дядюшке.
Человек пять, больших и малых, дворовых мужчин выбежало на парадное крыльцо встречать барина. Десятки женщин, старых, больших и малых, высунулись с заднего крыльца смотреть на подъезжавших охотников. Присутствие Наташи, женщины, барыни верхом, довело любопытство дворовых дядюшки до тех пределов, что многие, не стесняясь ее присутствием, подходили к ней, заглядывали ей в глаза и при ней делали о ней свои замечания, как о показываемом чуде, которое не человек, и не может слышать и понимать, что говорят о нем.
– Аринка, глянь ка, на бочькю сидит! Сама сидит, а подол болтается… Вишь рожок!
– Батюшки светы, ножик то…
– Вишь татарка!
– Как же ты не перекувыркнулась то? – говорила самая смелая, прямо уж обращаясь к Наташе.
Дядюшка слез с лошади у крыльца своего деревянного заросшего садом домика и оглянув своих домочадцев, крикнул повелительно, чтобы лишние отошли и чтобы было сделано всё нужное для приема гостей и охоты.
Всё разбежалось. Дядюшка снял Наташу с лошади и за руку провел ее по шатким досчатым ступеням крыльца. В доме, не отштукатуренном, с бревенчатыми стенами, было не очень чисто, – не видно было, чтобы цель живших людей состояла в том, чтобы не было пятен, но не было заметно запущенности.
В сенях пахло свежими яблоками, и висели волчьи и лисьи шкуры. Через переднюю дядюшка провел своих гостей в маленькую залу с складным столом и красными стульями, потом в гостиную с березовым круглым столом и диваном, потом в кабинет с оборванным диваном, истасканным ковром и с портретами Суворова, отца и матери хозяина и его самого в военном мундире. В кабинете слышался сильный запах табаку и собак. В кабинете дядюшка попросил гостей сесть и расположиться как дома, а сам вышел. Ругай с невычистившейся спиной вошел в кабинет и лег на диван, обчищая себя языком и зубами. Из кабинета шел коридор, в котором виднелись ширмы с прорванными занавесками. Из за ширм слышался женский смех и шопот. Наташа, Николай и Петя разделись и сели на диван. Петя облокотился на руку и тотчас же заснул; Наташа и Николай сидели молча. Лица их горели, они были очень голодны и очень веселы. Они поглядели друг на друга (после охоты, в комнате, Николай уже не считал нужным выказывать свое мужское превосходство перед своей сестрой); Наташа подмигнула брату и оба удерживались недолго и звонко расхохотались, не успев еще придумать предлога для своего смеха.