Монофизитство

Монофизи́тство (от др.-греч. μόνος — «только один, единственный» + φύσις — «природа, естество»), или Евтихиа́нство, — христологическая доктрина в христианстве, постулирующая наличие только одной, единственной Божественной природы (естества) в Иисусе Христе и отвергающая Его подлинное человечество. Приписывается авторству константинопольского архимандрита Евтихия (около 378—454).

Евтихию, как создателю монофизитства, приписывается мысль, что человеческая природа Христа, воспринятая Им от Матери, растворилась в божественной природе как капля мёда в океане и потеряла своё бытие. Таким образом, признание Иисуса Христа только Богом и не признание в нём человечества представляет монофизитство как одну из форм докетизма. Именно поэтому в течение нескольких веков Евтихий анафематствовался в ряду других известных ересиархов-докетов. Такой анафематизм сохранился, в частности в «Исповедании веры» католикоса Армянской апостольской церкви Авраама I Ахбатанеци (607—615): «Анафематствуем Манеса, и Маркиона, и Бардесана, и Евтихия, которые говорили, что Сын Божий явился в мире призрачно, по подобию и мнимо, и не истинно воспринял тело и душу от Святой Девы и Богородицы».

При том, что Евтихий был осуждён за ересь Константинопольским собором в 448 году, именование приписываемой ему докетической ереси монофизитством впервые появляется лишь в конце VII века, в полемических трудах Анастасия Синаита и популяризируется Иоанном Дамаскином.

Монофизитство, как учение, отрицающее подлинное человечество Иисуса Христа и почитающее его только Богом, не исповедуется ни одной исторической церковью. То есть, это учение признается ересью и отвергается всеми без исключения традиционными христианскими конфессиями, как халкидонской богословской традиции (Католической, Православной, подавляющим большинством Протестантскиx церквей), так и традиций нехалкидонских (Древневосточных церквей).

«Монофизитские церкви»

Согласно широко распространенным представлениям в Римской католической церкви и в церквях греко-византийской Православной традиции, против монофизитства Евтихия и его сторонников был созван Халкидонский собор, где эта ересь была осуждена. Считается также, что вероучение монофизитов после Халкидонского собора распространилось в восточных провинциях Византии, то есть в Малой Азии, Сирии и Египте, а также за пределами империи в Армении.. По мнению историка А. В. Карташева, влияние монофизитов в VI веке усилилось и при содействии императрицы Феодоры, которая «искусственно размножила монофизитские хиротонии и прямо создала и укрепила историческое существование монофизитских церквей вплоть до наших дней».

В полном согласии с такими представлениями, все церкви, что отвергают Халкидонский собор и его диофизитское учение, сторонниками этого собора почитаются «монофизитскими» или «евтихианскими» церквями. Невзирая на некоторое, связанное с межцерковным общением последнего времени, смягчение риторики конфессиональных апологетов, для римо-католиков и греко-православных «монофизитскими церквями» являются все Древневосточные православные церкви, в частности Армянская апостольская церковь. Однако такие представления о Древневосточных церквях вступают в очевидный конфликт с реальностью, поскольку все эти церкви отвергают монофизитство и анафематствуют его, как считается, основателя Евтихия.

По мнению самих Древневосточных православных церквей, именование их «монофизитскими» и приписывание им ереси Евтихия со стороны апологетов халкидонизма является искажением исторической и богословской реальности вследствие недобросовестной конфессиональной апологии. Древневосточные церкви настаивают, что содержат веру единой Церкви до Халкидона, освященную Третьим Вселенским собором. Поэтому Древневосточные церкви называются также Дохалкидонскими Православными церквями. Анафематствуя монофизитство, то есть докетическую ересь Евтихия, Древневосточные церкви исповедуют миафизитскую христологию святого Кирилла Александрийского о Единой природе (из двух природ) во Христе.

Согласно истории Древневосточных церквей реальное монофизитство в истории христианства было явлением локальным, и, будучи осужденным как ересь всеми без исключения поместными Церквями, исчезло, лишь периодически давая рецидивы среди новых радикальных противников Халкидонского собора и учения папы Льва, новая диофизитская христология которого, даже при исповедании одной Ипостаси во Христе считалась ими еретической.

История

Осуждение и оправдание Евтихия

Считается, что монофизитство возникло в V веке как учение крайнего радикального крыла последователей святого Кирилла Александрийского, на Третьем Вселенском Соборе осудившего несторианство — христологическую доктрину вносившую в единого Богочеловека Христа природное разделение. Согласно Кириллу, это учение подводило к признанию во Христе двух лиц. Борясь против двусубъектной христологии, свт. Кирилл настаивал на христологической формуле, которую он считал принадлежащей свт. Афанасию Великому — «μία φύσις τοῦ θεοῦ λόγου σεσαρκωμένη».

Является общепризнанным, что Евтихий, а через него и последующие монофизиты исказили учение святого Кирилла, считая, что единство природы Спасителя указывает только на Его Божество, хотя сам Кирилл никогда не отрицал человеческую природу Иисуса. Однако, отсутствие документальных источников не позволяет судить о реальном образе мыслей Евтихия. Единственно подлинная цитата из его исповедания сохранилась в знаменитом томосе папы Римского Льва: «Я исповедую, что Господь наш состоял из двух природ до соединения, а после соединения исповедую одну природу». Считается, что таким исповеданием Евтихий однозначно выдал своё монофизитство. На самом деле Евтихий этими словами лишь повторил исповедание Кирилла Александрийского из его послания к Акакию Мелитенскому: «утверждаем, что два естества соединились; и верим, что после этого соединения, как бы уничтоживши разделяемость надвое, пребывает одно естество Сына, как единого, но вочеловечившегося и воплотившегося».

История Церкви увязывает начало борьбы с монофизитством с Константинопольским поместным собором 448 года, на котором Евтихий был осужден за отказ исповедовать две природы во Христе. При этом, сам факт проведения этого собора является не столько следствием возникновения новой ереси, сколько следствием не прекратившегося после Третьего Вселенского собора христологического противостояния представителей Антиохийской и Александрийской богословских школ. Во всем том, в чём обвинялся Евтихий со стороны своих оппонентов, а именно — исповедание одной природы при исчезновении человечества Христова в силу его смешения с божеством, обвинялся в своё время и святой Кирилл Александрийский со стороны несториан. Антиохийцам, после осуждения Нестория и победы Кирилла, был необходим реванш, и в лице константинопольского игумена они нашли объект для контрудара. Осужденный в своем патриархате, Евтихий не признал за собой ереси, но апеллировал к другим авторитетным кафедрам, в частности Риму и Александрии.

Получив письмо от Евтихия, папа Римский Лев I встал на его сторону, написав послание патриарху Константинопольскому Флавиану, в котором выражал своё недовольство. Естественно, на сторону Евтихия встал и патриарх Александрийский Диоскор, который в осуждении Евтихия видел интриги несторианствующих против христологии святого Кирилла. И если папа Лев, впоследствии встал на сторону Флавиана и изменил своё мнение по поводу Евтихия, то патриарх Диоскор задался целью оправдать Евтихия и нанести окончательное поражение антиохийцам через созыв нового Вселенского собора.

Получив от императора Феодосия II разрешение на созыв собора без благословения Льва, патриарх Диоскор настроил папу против себя. Во многом поэтому Лев принял сторону Флавиана и признал решения Константинопольского собора, осудившего Евтихия. И естественно, что Диоскор, пытаясь оправдать последнего, вступал в открытую конфронтацию с папой Львом, убеждавшего императора в неактуальности нового собора, поскольку «ересь Евтихия была очевидной и без этого». В своем очередном послании к патриарху Флавиану, папа изложил своё видение соединения двух природ во Христе. Этот, однозначно поддерживающий Антиохийскую христологию богословский документ, вошёл в историю как «томос папы Льва», вызвав неоднозначную реакцию среди восточных богословов, сторонников Эфесского Вселенского собора.

Новый Вселенский собор был открыт 1 августа 449 года в Эфесе, поэтому в истории он называется Вторым Эфесским Вселенским собором. На этом соборе Евтихий изложил своё исповедание, и поскольку в нём не было обнаружено никакой докетической ереси, константинопольский игумен был оправдан. Кроме этого, пользуясь поддержкой императора, Диоскор в стремлении защитить учение Кирилла Александрийского проигнорировал диофизитской томос папы Льва, осудил учение о двух природах и низложил всех своих противников во главе с Константинопольским патриархом Флавианом. Впоследствии это дало повод сторонникам папы подвергнуть сомнению православность собора и отвергнуть его. Кроме того, по этой же причине приписываемая Евтихию докетическая ересь стала приписываться и самому Диоскору. При том, что Диоскор был строгим последователем свт. Кирилла Александрийского, и никогда даже халкидонитами не осуждался за ересь, тем не менее, впоследствии ярлык «монофизита» прочно был к нему приклеен сторонниками Халкидонского богословия. После смерти императора Феодосия, собор Диоскора в Эфесе был назван папой «Разбойничьим» по причине якобы совершенных на нём «насилий».

Халкидонский собор и энотикон Зенона

Вопреки распространенному мнению, что Халкидонский собор (451) был созван против монофизитства, такой факт не подтверждается документами самого собора. В соборных определениях отсутствуют слова «монофизитство» и «моно физис», а также нет никаких анафематизмов, что было бы естественно для собора созванного против ереси. На самом деле, с помощью нового Вселенского собора пришедший к власти император Маркиан желал привести церковь империи к единству веры на основании диофизитского учения папы Льва. На соборе патриарху Александрийскому Диоскору было предложено раскаяться за проведение Второго Эфесского собора и анафематствовать Евтихия за ересь, от чего он отказался и был низложен по формально дисциплинарным причинам. Естественно, при таких обстоятельствах единства церкви достигнуто не было. Вероопределение Халкидонского собора как диофизитское, встретило ожесточенное неприятие на всем Востоке, где традиционно преобладали сторонники миафизитского богословия. Отныне раскол в церкви и противостояние двух христологических партий диофизитов и миафизитов перешли из плоскости антиохийцы-александрийцы в плоскость халкидониты-нехалкидониты.

Чтобы успокоить империю несколько императоров кряду издавали противоречащие друг другу документы, то отменяющие результаты Халкидонского собора, то их восстанавливающие. Наиболее значимым среди этих документов стал энотикон Зенона (482) — вероисповедальное послание императора, призванное примирить враждующие партии через возврат веры Церкви к временам трех Вселенских соборов. То есть, предлагался отказ как от Второго Эфесского, так и Халкидонского соборов, равно претендующих на статус Четвёртого Вселенского. Соответственно, главными еретиками объявлялись с одной стороны Несторий, с другой стороны Евтихий. Это был компромисс, и миафизиты ради общецерковного отвержения Халкидонского собора подписывались под энотиконом, чем приносили Евтихия в жертву, признавая его еретиком-докетом, в чём он и обвинялся диофизитами. Невзирая на приведший к т. н. «Акакианской схизме» демарш Римской церкви, в на основе энотикона было достигнуто единство восточных патриархатов. В самом конце V века, ради единства с церковью Византии, к энотикону присоединились и находящиеся вне империи церкви Армении, Грузии и Кавказской Албании. Так имя константинопольского игумена Евтихия попало в списки анафематствованных ересиархов и в этих церквях.

В 519 году, ради устранения раскола между Константинополем и Римом, новый император Юстин I отверг энотикон Зенона и провозгласил Халкидонский собор святым и Вселенским. Соответственно, раскол вернулся на Восток. Но невзирая на то, что партия диофизитов вернулась к Халкидону, миафизиты не стали симметрично в ответ объявлять Вселенским Второй Эфесский собор и реабилитировать Евтихия. Поэтому он и поныне считается в Древневосточных церквях еретиком, учившим докетизму, а количество Вселенских соборов ограничивается тремя.

Возникновение «монофизитских» церквей

Невзирая на поддержку Халкидонского собора папами и императорами, нехалкидонитская партия оставалась на Востоке сильной. Навязать халкидонизм восточным патриархатам оказалось невозможным даже через репрессии. Изгнание с Антиохийской кафедры законных патриархов-миафизитов и почти полное уничтожение местной церковной иерархии, привело к возрождению церкви Сирии в виде едва ли не подпольного, но уже независимого от Константинополя миафизитского патриархата. В Египте наоборот, все попытки имперской церкви посадить на Александрийскую кафедру патриархов-халкидонитов, приводили к бунтам местного населения и их свержению. По этой причине империя была вынуждена создать альтернативный халкидонитский Александрийский патриархат, помимо своей воли предоставив возможность миафизитам Египта выделиться в независимую от империи церковь.

В VII веке Восточная Римская империя вследствие арабских завоеваний утратила все свои ближневосточные территории. Халкидонизм практически полностью замкнулся на оставшейся территории империи, распространяясь за её пределы лишь в лояльной империи греческой диаспоре. Таким образом, христологическое разделение диофизитов и миафизитов внутри некогда единой Византийской церкви перешло в разделение уже межцерковное, постепенно обретая национальных признаков. С этих пор, игнорируя подлинное исповедание Восточных нехалкидонских церквей, конфессиональная апология халкидонитов свелась к тому, что приклеив своим оппонентам ярлык «монофизитов», они свели статус их вероисповедания с древней, освященной Вселенскими соборами миафизитской доктрины на уровень новосозданной, распространившейся только после Халкидона докетической монофизитской ереси.

Анастасий Синаит и Иоанн Дамаскин — основоположники антимонофизитской полемики в халкидонизме

Судя по сохранившейся литературе, преподобный Анастасий Синаит является первым в халкидонизме полемистом и апологетом, в трудах которого появляется термин «монофизиты», которым он называет представителей Древневосточных православных церквей. Так он обвиняет Армянскую апостольскую церковь в монофизитстве, давая своё, весьма оригинальное толкование армянской традиции совершать Евхаристию цельным, не разбавленным вином:

«Следует отметить, что монофизиты употребляя [при Евхаристии] потир, предлагают [причащающимся] неразбавленное вино, [то есть вино] без воды, и тем самым ясно изобличают [самих себя] исповедующих, что Христос есть только одно чистое Божество, лишенное всякой примеси плоти и души».

Полемическая недобросовестность Анастасия Синаита в данном примере доказывается уже тем, что вместо официального вероисповедания церкви, где сама ААЦ подтверждала бы своё монофизитство, он строит свои «доказательства» на собственных же толкованиях армянского обряда. Армянская церковь не имеет такого толкования Евхаристии, и никак обряд Евхаристии не связывает с христологией. Кроме этого, полемическая недобросовестность Синаита доказывается тем, что ААЦ при жизни преподобного Анастасия сама вела борьбу против монофизитов, впоследствии закрепив анафематизмы против этой ереси на своем поместном Маназкертском соборе (726):

"Ежели кто не будет исповедовать Бога Слово воистину воплотившимся от святой Девы, то есть воспринявшим от Нее нашу природу, душу, тело и разум без повреждения, а скажет, что Христос явился в воображении и по уподоблению - да будет анафема. Ежели кто не будет исповедовать Христа истинным Богом, по неизреченному домостроительству равным Отцу и Духу, а также совершенным и истинным человеком, равным Матери и нам, кроме грехов,- да будет анафема".

Более того, утверждение Анастасия Синаита противоречит иной греко-православной легенде, по которой Армянская церковь якобы приняв на Каринском соборе (633) халкидонизм, оставалась в греко-православии аж до Маназкертского собора, на котором отпала обратно в монофизитство. Т.о., согласно этой легенде ААЦ была диофизитской почти век, в период с 633 по 726 года, то есть целиком и полностью при жизни самого Анастасия Синаита (ок. 640 — конец VII/начало VIII века).

Систематизатор византийского богословия Иоанн Дамаскин в своём сборнике «О ста ересях вкратце» весьма оригинально разводит, и то же время сводит Евтихианскую докетическую ересь с верой «египтян-монофизитов»:

«Евтихианисты, получившие имя этой ереси от Евтиха. Они говорят, что Господь наш Иисус Христос не получил плоть от святой Девы Марии, но утверждают, что Он воплотился каким-то более божественным образом, не уразумев, что человека, повинного греху праотца их Адама, именно его Бог Слово соединил с Собой от Девы Марии, Который, отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою (Кол. 2, 15), как написано, — восторжествовав над началами и властями, которые вошли в мир преступлением первозданного. Египтяне, они же схизматики и монофиситы. Под предлогом халкидонского определения они отделились от православной церкви. Египтянами названы потому, что египтяне первые начали этот вид ереси при царях Маркиане и Валентиниане. Во всем остальном они православные. Из привязанности к Диоскору Александрийскому, который был осужден халкидонским собором как защитник учений Евтихия, они противостали собору и составили тысячи порицаний против него, которые мы выше в этой книге достаточно опровергли, показав их невежественными и суемудрыми…»

Называя египтян «монофизитами» и выставляя им упрек лишь за «отделение от православной церкви», Дамаскин вроде бы прямо не увязывает их не проясненную «ересь» с докетизмом, но через почитаемого египтянами Диоскора все равно выводит их на Евтихия. Как следствие, и египтяне, и все остальные христианские народы не признающие Халкидонский собор, вопреки своей реальной вере и помимо своей воли оказались для халкидонитов «евтихианами-монофизитами», не признающими во Христе человека, но считающими его только Богом.

Реальное монофизитство

Если не считать абстрактных «последователей Евтихия», вплоть до появления в VI веке ереси афтардокетов-юлианистов история церкви не называет ни одного богословского течения, которое проповедовало бы учение хотя бы близко подпадающее под определение монофизитства. В полемической борьбе с последователями севирианства и в противлении монофелитской унии, из рядов юлианистов выделяются т. н. «актиститы» — крайнее в своих взглядах, оппозиционное официальному исповеданию нехалкидонских церквей течение, по факту исповедавшее докетическое учение несотворенности Тела Христова. Поскольку церкви Египта и Сирии склонялись к исповеданию северианства — миафизитской доктрины по многим пунктам сближающейся с диофизитством, актиститы не могли существовать иначе, как выделившись в отвергаемую секту.

В VII веке докетическое учение радикальных юлианистов проникает в Армению, усваиваясь среди некоторой, незначительной части богословов ААЦ, предводителем которых становится Саргис Майрагомеци. Против этой ереси выступают такие знаменитые отцы Армянской церкви как Теодорос Кртенавор, Хосровик Таргманич и католикос святой Ованнес Одзнеци (717—728). В результате этой борьбы монофизиты из Армянской церкви извергаются, а сама ересь анафематствуется на Маназкертском соборе. После осуждения монофизитов на Маназкертском соборе, история ААЦ не знает других примеров появления носителей докетических учений в Армении.

Диалог православных церквей византийской и древневосточной традиций

В 1964 году в городе Орхус (Дания) начался диалог между богословами Православных церквей византийской традиции и Древневосточных церквей.

Третье заседание Смешанной комиссии по богословскому диалогу между Православной Церковью и Ориентальными Православными Церквями состоялось в Православном Центре Вселенского Патриархата в Шамбези, Женева, с 23 по 28 сентября 1990 года. На заседании было составлено согласованное заявление и рекомендации церквям.

Последние встречи в рамках богословских диалогов Православных Церквей с дохалкидонскими Церквями состоялись в 1990 (Шамбези) и 1993 годах.

Эти встречи и последовавшие за ними документы вызвали целый ряд нареканий (не только в России, но и, например, на Афоне и в Сербии) в адрес священноначалия православных Церквей в следовании «экуменической ереси».

Эти документы не были утверждены на Архиерейском Соборе РПЦ 1997 г. и на Юбилейном Архиерейском Соборе РПЦ 2000 г.

Диалог продолжается и в настоящее время.

Критика диалога

В 1999 году В. М. Лурье (ныне порвавший с РПЦ клирик РПАЦ) в соавторстве с протодиаконом РПЦ МП А. В. Кураевым в своём открытом письме председателю Богословской комиссии РПЦ МП по поводу возможной Унии диофизитских халкидонитских церквей византийской традиции с дохалкидонскими миафизитскими церквями утверждали, что с точки зрения Византийского православия, «монофизитство» терминологически допустимо в православном дискурсе, но «монофизитство» в том виде, как его понимают исторические дохалкидонские церкви, не соответствует православному вероучению и является по сути формой монофизитской ереси.

См. также

• Миафизитство
• Монофелитство
• Диофизитство
• Христология

Литература

Научно-богословская литература

1. John Anthony McGuckin, [www.blackwellreference.com/public/book?id=g9781405185394_9781405185394 «The Encyclopedia of Eastern Orthodox Christianity»], Publisher: Wiley-Blackwell, 2011.
2. Болотов В. В. [www.omolenko.com/photobooks/bolotov4.htm#Nav Лекции по истории древней Церкви]. — Петроград: Третья Государственная Типография, 1918. — Т. 4. — 600 с.
3. Давыденков О. В., прот. [pstgu.ru/publishing/catalog/item_14473/ Христологическая система Севира Антиохийского] М: Изд-во ПСТГУ, 2007. — 328 с. ISBN 978-5-7429-0257-7
4. Карташёв А. В. [www.magister.msk.ru/library/bible/history/kartsh01.htm Вселенские Соборы] . — М.: Республика, 1994. — 542 с. — ISBN 5-250-01847-5.
5. Лурье В. М.. История византийской философии. Формативный период. — СПб., Axioma, 2006. XX + 553 с. ISBN 5-901410-13-0 [axioma.spb.ru/z_byz_phil/contents.htm Оглавление], [st-elizabet.narod.ru/raznoe/grr/filos_1_1.htm Раздел 1, гл. 1], [st-elizabet.narod.ru/raznoe/grr/filos_1_2.htm Раздел 1, гл. 2], [www.hgr.narod.ru/div2ch1.htm Раздел 2, гл. 1], [www.hgr.narod.ru/div2ch2.htm Раздел 2, гл. 2], [st-elizabet.narod.ru/raznoe/grr/div4ch1.htm Раздел 4, гл. 1], [st-elizabet.narod.ru/raznoe/grr/div4ch2.htm Раздел 4, гл. 2]^{[неавторитетный источник? 3692 дня]}
6. Ларше Ж.-К. Христологический вопрос. По поводу проекта соединения Православной Церкви с Дохалкидонскими Церквами: нерешенные богословские и экклезиологические проблемы / пер.: Савва (Тутунов), иеромонах // Богословские труды. М., 2007. № 41. (Дунаев А. Г. [www.patriarchia.ru/db/text/320941.html Рецензия] // Богословские труды. — М.: Издательский Совет РПЦ, 2007. — Вып. 41.
7. Artemi, E., «Mia physis of God Logos sesarkomeni» a)The analysis of this phrase according to Cyril of Alexandria b)The analysis of this phrase according to Apollinaris of Laodicea",Ecclesiastic Faros t. ΟΔ (2003), 293—304.англ. 
8. McGrath, Alistair. Historical Theology, An Introduction to the History of Christian Thought. Oxford: Blackwell Publishers. Chapter 1. 1998.
9. Meyendorff Jean. Le Christ dans la Theologie Byzantine. Paris, 1968. (На английском: John Meyendorff. Christ in the Eastern Christian Thought. New York, 1969. Русский перевод: Прот. Иоанн Мейендорф. «Иисус Христос в восточном православном богословии». М., 2000)

Византийское православное богословие

1. Творения преподобного Иоанна Дамаскина [aleteia.narod.ru/damaskin/ist-pref.htm Источник знания] Пер. с греч. и коммент. Д. Е. Афиногенова, А. А. Бронзова, А. И. Сагарды, Н. И. Сагарды. — М.: Индрик, 2002. — 416 с. — (Святоотеческое наследие. Т. 5) ISBN 5-85759-186-4
2. Прп. Иоанн Дамаскин [www.krotov.info/acts/09/dam/io_194.htm О сложной природе против акефалов] // Творения преподобного Иоанна Дамаскина. Христологические и полемические трактаты. Слова на богородичные праздники / Пер. свящ. Максима Козлова и Д. Е. Афиногенова (М. 1997). Стр. 194—201 ISBN 5-7248-0044-6

Миафизитское богословие

1. Иеромонах Гевонд Оганесян, настоятель монастыря Святых Архангелов (Иерусалимский патриархат), кандидат богословия. «Армянская Церковь и Халкидон. Армянское достояние на святой земле». Иерусалим, 2010. [miasin.ru/files/spiritliberary/kniga-2.pdf В pdf формате]. [www.portal-credo.ru/site/?act=lib&id=2829 Армянская Церковь и Халкидон. В html формате]
2. H.H. Pope Shenouda III [www.copticchurch.net/topics/theology/nature_of_christ.pdf «The Nature of the Christ»]
3. [www.eotc.faithweb.com/orth.html#DOCTRINES Main doctrines and practice of the church] — Ethiopian Orthodox Tewahedo Church

Отрывок, характеризующий Монофизитство

Брат часто удивлялся глядя на нее. Совсем не было похоже, чтобы она была влюбленная невеста в разлуке с своим женихом. Она была ровна, спокойна, весела совершенно по прежнему. Николая это удивляло и даже заставляло недоверчиво смотреть на сватовство Болконского. Он не верил в то, что ее судьба уже решена, тем более, что он не видал с нею князя Андрея. Ему всё казалось, что что нибудь не то, в этом предполагаемом браке.
«Зачем отсрочка? Зачем не обручились?» думал он. Разговорившись раз с матерью о сестре, он, к удивлению своему и отчасти к удовольствию, нашел, что мать точно так же в глубине души иногда недоверчиво смотрела на этот брак.
– Вот пишет, – говорила она, показывая сыну письмо князя Андрея с тем затаенным чувством недоброжелательства, которое всегда есть у матери против будущего супружеского счастия дочери, – пишет, что не приедет раньше декабря. Какое же это дело может задержать его? Верно болезнь! Здоровье слабое очень. Ты не говори Наташе. Ты не смотри, что она весела: это уж последнее девичье время доживает, а я знаю, что с ней делается всякий раз, как письма его получаем. А впрочем Бог даст, всё и хорошо будет, – заключала она всякий раз: – он отличный человек.


Первое время своего приезда Николай был серьезен и даже скучен. Его мучила предстоящая необходимость вмешаться в эти глупые дела хозяйства, для которых мать вызвала его. Чтобы скорее свалить с плеч эту обузу, на третий день своего приезда он сердито, не отвечая на вопрос, куда он идет, пошел с нахмуренными бровями во флигель к Митеньке и потребовал у него счеты всего. Что такое были эти счеты всего, Николай знал еще менее, чем пришедший в страх и недоумение Митенька. Разговор и учет Митеньки продолжался недолго. Староста, выборный и земский, дожидавшиеся в передней флигеля, со страхом и удовольствием слышали сначала, как загудел и затрещал как будто всё возвышавшийся голос молодого графа, слышали ругательные и страшные слова, сыпавшиеся одно за другим.
– Разбойник! Неблагодарная тварь!… изрублю собаку… не с папенькой… обворовал… – и т. д.
Потом эти люди с неменьшим удовольствием и страхом видели, как молодой граф, весь красный, с налитой кровью в глазах, за шиворот вытащил Митеньку, ногой и коленкой с большой ловкостью в удобное время между своих слов толкнул его под зад и закричал: «Вон! чтобы духу твоего, мерзавец, здесь не было!»
Митенька стремглав слетел с шести ступеней и убежал в клумбу. (Клумба эта была известная местность спасения преступников в Отрадном. Сам Митенька, приезжая пьяный из города, прятался в эту клумбу, и многие жители Отрадного, прятавшиеся от Митеньки, знали спасительную силу этой клумбы.)
Жена Митеньки и свояченицы с испуганными лицами высунулись в сени из дверей комнаты, где кипел чистый самовар и возвышалась приказчицкая высокая постель под стеганным одеялом, сшитым из коротких кусочков.
Молодой граф, задыхаясь, не обращая на них внимания, решительными шагами прошел мимо них и пошел в дом.
Графиня узнавшая тотчас через девушек о том, что произошло во флигеле, с одной стороны успокоилась в том отношении, что теперь состояние их должно поправиться, с другой стороны она беспокоилась о том, как перенесет это ее сын. Она подходила несколько раз на цыпочках к его двери, слушая, как он курил трубку за трубкой.
На другой день старый граф отозвал в сторону сына и с робкой улыбкой сказал ему:
– А знаешь ли, ты, моя душа, напрасно погорячился! Мне Митенька рассказал все.
«Я знал, подумал Николай, что никогда ничего не пойму здесь, в этом дурацком мире».
– Ты рассердился, что он не вписал эти 700 рублей. Ведь они у него написаны транспортом, а другую страницу ты не посмотрел.
– Папенька, он мерзавец и вор, я знаю. И что сделал, то сделал. А ежели вы не хотите, я ничего не буду говорить ему.
– Нет, моя душа (граф был смущен тоже. Он чувствовал, что он был дурным распорядителем имения своей жены и виноват был перед своими детьми но не знал, как поправить это) – Нет, я прошу тебя заняться делами, я стар, я…
– Нет, папенька, вы простите меня, ежели я сделал вам неприятное; я меньше вашего умею.
«Чорт с ними, с этими мужиками и деньгами, и транспортами по странице, думал он. Еще от угла на шесть кушей я понимал когда то, но по странице транспорт – ничего не понимаю», сказал он сам себе и с тех пор более не вступался в дела. Только однажды графиня позвала к себе сына, сообщила ему о том, что у нее есть вексель Анны Михайловны на две тысячи и спросила у Николая, как он думает поступить с ним.
– А вот как, – отвечал Николай. – Вы мне сказали, что это от меня зависит; я не люблю Анну Михайловну и не люблю Бориса, но они были дружны с нами и бедны. Так вот как! – и он разорвал вексель, и этим поступком слезами радости заставил рыдать старую графиню. После этого молодой Ростов, уже не вступаясь более ни в какие дела, с страстным увлечением занялся еще новыми для него делами псовой охоты, которая в больших размерах была заведена у старого графа.


Уже были зазимки, утренние морозы заковывали смоченную осенними дождями землю, уже зелень уклочилась и ярко зелено отделялась от полос буреющего, выбитого скотом, озимого и светло желтого ярового жнивья с красными полосами гречихи. Вершины и леса, в конце августа еще бывшие зелеными островами между черными полями озимей и жнивами, стали золотистыми и ярко красными островами посреди ярко зеленых озимей. Русак уже до половины затерся (перелинял), лисьи выводки начинали разбредаться, и молодые волки были больше собаки. Было лучшее охотничье время. Собаки горячего, молодого охотника Ростова уже не только вошли в охотничье тело, но и подбились так, что в общем совете охотников решено было три дня дать отдохнуть собакам и 16 сентября итти в отъезд, начиная с дубравы, где был нетронутый волчий выводок.
В таком положении были дела 14 го сентября.
Весь этот день охота была дома; было морозно и колко, но с вечера стало замолаживать и оттеплело. 15 сентября, когда молодой Ростов утром в халате выглянул в окно, он увидал такое утро, лучше которого ничего не могло быть для охоты: как будто небо таяло и без ветра спускалось на землю. Единственное движенье, которое было в воздухе, было тихое движенье сверху вниз спускающихся микроскопических капель мги или тумана. На оголившихся ветвях сада висели прозрачные капли и падали на только что свалившиеся листья. Земля на огороде, как мак, глянцевито мокро чернела, и в недалеком расстоянии сливалась с тусклым и влажным покровом тумана. Николай вышел на мокрое с натасканной грязью крыльцо: пахло вянущим лесом и собаками. Чернопегая, широкозадая сука Милка с большими черными на выкате глазами, увидав хозяина, встала, потянулась назад и легла по русачьи, потом неожиданно вскочила и лизнула его прямо в нос и усы. Другая борзая собака, увидав хозяина с цветной дорожки, выгибая спину, стремительно бросилась к крыльцу и подняв правило (хвост), стала тереться о ноги Николая.
– О гой! – послышался в это время тот неподражаемый охотничий подклик, который соединяет в себе и самый глубокий бас, и самый тонкий тенор; и из за угла вышел доезжачий и ловчий Данило, по украински в скобку обстриженный, седой, морщинистый охотник с гнутым арапником в руке и с тем выражением самостоятельности и презрения ко всему в мире, которое бывает только у охотников. Он снял свою черкесскую шапку перед барином, и презрительно посмотрел на него. Презрение это не было оскорбительно для барина: Николай знал, что этот всё презирающий и превыше всего стоящий Данило всё таки был его человек и охотник.
– Данила! – сказал Николай, робко чувствуя, что при виде этой охотничьей погоды, этих собак и охотника, его уже обхватило то непреодолимое охотничье чувство, в котором человек забывает все прежние намерения, как человек влюбленный в присутствии своей любовницы.
– Что прикажете, ваше сиятельство? – спросил протодиаконский, охриплый от порсканья бас, и два черные блестящие глаза взглянули исподлобья на замолчавшего барина. «Что, или не выдержишь?» как будто сказали эти два глаза.
– Хорош денек, а? И гоньба, и скачка, а? – сказал Николай, чеша за ушами Милку.
Данило не отвечал и помигал глазами.
– Уварку посылал послушать на заре, – сказал его бас после минутного молчанья, – сказывал, в отрадненский заказ перевела, там выли. (Перевела значило то, что волчица, про которую они оба знали, перешла с детьми в отрадненский лес, который был за две версты от дома и который был небольшое отъемное место.)
– А ведь ехать надо? – сказал Николай. – Приди ка ко мне с Уваркой.
– Как прикажете!
– Так погоди же кормить.
– Слушаю.
Через пять минут Данило с Уваркой стояли в большом кабинете Николая. Несмотря на то, что Данило был не велик ростом, видеть его в комнате производило впечатление подобное тому, как когда видишь лошадь или медведя на полу между мебелью и условиями людской жизни. Данило сам это чувствовал и, как обыкновенно, стоял у самой двери, стараясь говорить тише, не двигаться, чтобы не поломать как нибудь господских покоев, и стараясь поскорее всё высказать и выйти на простор, из под потолка под небо.
Окончив расспросы и выпытав сознание Данилы, что собаки ничего (Даниле и самому хотелось ехать), Николай велел седлать. Но только что Данила хотел выйти, как в комнату вошла быстрыми шагами Наташа, еще не причесанная и не одетая, в большом, нянином платке. Петя вбежал вместе с ней.
– Ты едешь? – сказала Наташа, – я так и знала! Соня говорила, что не поедете. Я знала, что нынче такой день, что нельзя не ехать.
– Едем, – неохотно отвечал Николай, которому нынче, так как он намеревался предпринять серьезную охоту, не хотелось брать Наташу и Петю. – Едем, да только за волками: тебе скучно будет.
– Ты знаешь, что это самое большое мое удовольствие, – сказала Наташа.
– Это дурно, – сам едет, велел седлать, а нам ничего не сказал.
– Тщетны россам все препоны, едем! – прокричал Петя.
– Да ведь тебе и нельзя: маменька сказала, что тебе нельзя, – сказал Николай, обращаясь к Наташе.
– Нет, я поеду, непременно поеду, – сказала решительно Наташа. – Данила, вели нам седлать, и Михайла чтоб выезжал с моей сворой, – обратилась она к ловчему.
И так то быть в комнате Даниле казалось неприлично и тяжело, но иметь какое нибудь дело с барышней – для него казалось невозможным. Он опустил глаза и поспешил выйти, как будто до него это не касалось, стараясь как нибудь нечаянно не повредить барышне.


Старый граф, всегда державший огромную охоту, теперь же передавший всю охоту в ведение сына, в этот день, 15 го сентября, развеселившись, собрался сам тоже выехать.
Через час вся охота была у крыльца. Николай с строгим и серьезным видом, показывавшим, что некогда теперь заниматься пустяками, прошел мимо Наташи и Пети, которые что то рассказывали ему. Он осмотрел все части охоты, послал вперед стаю и охотников в заезд, сел на своего рыжего донца и, подсвистывая собак своей своры, тронулся через гумно в поле, ведущее к отрадненскому заказу. Лошадь старого графа, игреневого меренка, называемого Вифлянкой, вел графский стремянной; сам же он должен был прямо выехать в дрожечках на оставленный ему лаз.
Всех гончих выведено было 54 собаки, под которыми, доезжачими и выжлятниками, выехало 6 человек. Борзятников кроме господ было 8 человек, за которыми рыскало более 40 борзых, так что с господскими сворами выехало в поле около 130 ти собак и 20 ти конных охотников.
Каждая собака знала хозяина и кличку. Каждый охотник знал свое дело, место и назначение. Как только вышли за ограду, все без шуму и разговоров равномерно и спокойно растянулись по дороге и полю, ведшими к отрадненскому лесу.
Как по пушному ковру шли по полю лошади, изредка шлепая по лужам, когда переходили через дороги. Туманное небо продолжало незаметно и равномерно спускаться на землю; в воздухе было тихо, тепло, беззвучно. Изредка слышались то подсвистыванье охотника, то храп лошади, то удар арапником или взвизг собаки, не шедшей на своем месте.
Отъехав с версту, навстречу Ростовской охоте из тумана показалось еще пять всадников с собаками. Впереди ехал свежий, красивый старик с большими седыми усами.
– Здравствуйте, дядюшка, – сказал Николай, когда старик подъехал к нему.
– Чистое дело марш!… Так и знал, – заговорил дядюшка (это был дальний родственник, небогатый сосед Ростовых), – так и знал, что не вытерпишь, и хорошо, что едешь. Чистое дело марш! (Это была любимая поговорка дядюшки.) – Бери заказ сейчас, а то мой Гирчик донес, что Илагины с охотой в Корниках стоят; они у тебя – чистое дело марш! – под носом выводок возьмут.
– Туда и иду. Что же, свалить стаи? – спросил Николай, – свалить…
Гончих соединили в одну стаю, и дядюшка с Николаем поехали рядом. Наташа, закутанная платками, из под которых виднелось оживленное с блестящими глазами лицо, подскакала к ним, сопутствуемая не отстававшими от нее Петей и Михайлой охотником и берейтором, который был приставлен нянькой при ней. Петя чему то смеялся и бил, и дергал свою лошадь. Наташа ловко и уверенно сидела на своем вороном Арабчике и верной рукой, без усилия, осадила его.
Дядюшка неодобрительно оглянулся на Петю и Наташу. Он не любил соединять баловство с серьезным делом охоты.
– Здравствуйте, дядюшка, и мы едем! – прокричал Петя.
– Здравствуйте то здравствуйте, да собак не передавите, – строго сказал дядюшка.
– Николенька, какая прелестная собака, Трунила! он узнал меня, – сказала Наташа про свою любимую гончую собаку.
«Трунила, во первых, не собака, а выжлец», подумал Николай и строго взглянул на сестру, стараясь ей дать почувствовать то расстояние, которое должно было их разделять в эту минуту. Наташа поняла это.
– Вы, дядюшка, не думайте, чтобы мы помешали кому нибудь, – сказала Наташа. Мы станем на своем месте и не пошевелимся.
– И хорошее дело, графинечка, – сказал дядюшка. – Только с лошади то не упадите, – прибавил он: – а то – чистое дело марш! – не на чем держаться то.
Остров отрадненского заказа виднелся саженях во ста, и доезжачие подходили к нему. Ростов, решив окончательно с дядюшкой, откуда бросать гончих и указав Наташе место, где ей стоять и где никак ничего не могло побежать, направился в заезд над оврагом.
– Ну, племянничек, на матерого становишься, – сказал дядюшка: чур не гладить (протравить).
– Как придется, отвечал Ростов. – Карай, фюит! – крикнул он, отвечая этим призывом на слова дядюшки. Карай был старый и уродливый, бурдастый кобель, известный тем, что он в одиночку бирал матерого волка. Все стали по местам.
Старый граф, зная охотничью горячность сына, поторопился не опоздать, и еще не успели доезжачие подъехать к месту, как Илья Андреич, веселый, румяный, с трясущимися щеками, на своих вороненьких подкатил по зеленям к оставленному ему лазу и, расправив шубку и надев охотничьи снаряды, влез на свою гладкую, сытую, смирную и добрую, поседевшую как и он, Вифлянку. Лошадей с дрожками отослали. Граф Илья Андреич, хотя и не охотник по душе, но знавший твердо охотничьи законы, въехал в опушку кустов, от которых он стоял, разобрал поводья, оправился на седле и, чувствуя себя готовым, оглянулся улыбаясь.
Подле него стоял его камердинер, старинный, но отяжелевший ездок, Семен Чекмарь. Чекмарь держал на своре трех лихих, но также зажиревших, как хозяин и лошадь, – волкодавов. Две собаки, умные, старые, улеглись без свор. Шагов на сто подальше в опушке стоял другой стремянной графа, Митька, отчаянный ездок и страстный охотник. Граф по старинной привычке выпил перед охотой серебряную чарку охотничьей запеканочки, закусил и запил полубутылкой своего любимого бордо.
Илья Андреич был немножко красен от вина и езды; глаза его, подернутые влагой, особенно блестели, и он, укутанный в шубку, сидя на седле, имел вид ребенка, которого собрали гулять. Худой, со втянутыми щеками Чекмарь, устроившись с своими делами, поглядывал на барина, с которым он жил 30 лет душа в душу, и, понимая его приятное расположение духа, ждал приятного разговора. Еще третье лицо подъехало осторожно (видно, уже оно было учено) из за леса и остановилось позади графа. Лицо это был старик в седой бороде, в женском капоте и высоком колпаке. Это был шут Настасья Ивановна.
– Ну, Настасья Ивановна, – подмигивая ему, шопотом сказал граф, – ты только оттопай зверя, тебе Данило задаст.
– Я сам… с усам, – сказал Настасья Ивановна.
– Шшшш! – зашикал граф и обратился к Семену.
– Наталью Ильиничну видел? – спросил он у Семена. – Где она?
– Они с Петром Ильичем от Жаровых бурьяно встали, – отвечал Семен улыбаясь. – Тоже дамы, а охоту большую имеют.
– А ты удивляешься, Семен, как она ездит… а? – сказал граф, хоть бы мужчине в пору!
– Как не дивиться? Смело, ловко.
– А Николаша где? Над Лядовским верхом что ль? – всё шопотом спрашивал граф.
– Так точно с. Уж они знают, где стать. Так тонко езду знают, что мы с Данилой другой раз диву даемся, – говорил Семен, зная, чем угодить барину.
– Хорошо ездит, а? А на коне то каков, а?
– Картину писать! Как намеднись из Заварзинских бурьянов помкнули лису. Они перескакивать стали, от уймища, страсть – лошадь тысяча рублей, а седоку цены нет. Да уж такого молодца поискать!
– Поискать… – повторил граф, видимо сожалея, что кончилась так скоро речь Семена. – Поискать? – сказал он, отворачивая полы шубки и доставая табакерку.
– Намедни как от обедни во всей регалии вышли, так Михаил то Сидорыч… – Семен не договорил, услыхав ясно раздававшийся в тихом воздухе гон с подвыванием не более двух или трех гончих. Он, наклонив голову, прислушался и молча погрозился барину. – На выводок натекли… – прошептал он, прямо на Лядовской повели.
Граф, забыв стереть улыбку с лица, смотрел перед собой вдаль по перемычке и, не нюхая, держал в руке табакерку. Вслед за лаем собак послышался голос по волку, поданный в басистый рог Данилы; стая присоединилась к первым трем собакам и слышно было, как заревели с заливом голоса гончих, с тем особенным подвыванием, которое служило признаком гона по волку. Доезжачие уже не порскали, а улюлюкали, и из за всех голосов выступал голос Данилы, то басистый, то пронзительно тонкий. Голос Данилы, казалось, наполнял весь лес, выходил из за леса и звучал далеко в поле.
Прислушавшись несколько секунд молча, граф и его стремянной убедились, что гончие разбились на две стаи: одна большая, ревевшая особенно горячо, стала удаляться, другая часть стаи понеслась вдоль по лесу мимо графа, и при этой стае было слышно улюлюканье Данилы. Оба эти гона сливались, переливались, но оба удалялись. Семен вздохнул и нагнулся, чтоб оправить сворку, в которой запутался молодой кобель; граф тоже вздохнул и, заметив в своей руке табакерку, открыл ее и достал щепоть. «Назад!» крикнул Семен на кобеля, который выступил за опушку. Граф вздрогнул и уронил табакерку. Настасья Ивановна слез и стал поднимать ее.
Граф и Семен смотрели на него. Вдруг, как это часто бывает, звук гона мгновенно приблизился, как будто вот, вот перед ними самими были лающие рты собак и улюлюканье Данилы.
Граф оглянулся и направо увидал Митьку, который выкатывавшимися глазами смотрел на графа и, подняв шапку, указывал ему вперед, на другую сторону.
– Береги! – закричал он таким голосом, что видно было, что это слово давно уже мучительно просилось у него наружу. И поскакал, выпустив собак, по направлению к графу.
Граф и Семен выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли. Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам, и также мягко переваливаясь прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. Вслед за гончими расступились кусты орешника и показалась бурая, почерневшая от поту лошадь Данилы. На длинной спине ее комочком, валясь вперед, сидел Данила без шапки с седыми, встрепанными волосами над красным, потным лицом.
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.
– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.


Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
– Улюлюлюлю! – кричал Николай.
Красный Любим выскочил из за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту ж секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
– Уйдет! Нет, это невозможно! – думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.
– Карай! Улюлю!… – кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти на встречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой, длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами – и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.
– Караюшка! Отец!.. – плакал Николай…
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног и наддал скоку. Но тут – Николай видел только, что что то сделалось с Караем – он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из под которых виднелась седая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога, и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. Карай с ощетинившейся шерстью, вероятно ушибленный или раненый, с трудом вылезал из водомоины.