Рубашкин, Игорь Александрович
Поделись знанием:
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
| Игорь Рубашкин | |
| Имя при рождении: |
Игорь Александрович Рубашкин |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
с 1999 года |
Игорь Александрович Рубашкин (р. 1978) — украинский актёр.
Содержание
Биография
Игор Рубашкин родился 18 июля 1978 года в Киеве в семье актёров Театра на Подоле.
С 1995 по 1999 года — студент русского актёрского курса Николая Рушковского Киевского государственного университета театра, кино и телевидения им. И. К. Карпенко-Карого
С 2000 года — артист Нового драматического театра на Печерске.
Семья
- Отец — Александр Михайлович Рубашкин, актёр Театра на Подоле
- Мать — Татьяна Константинова Печёнкина, актриса Театра на Подоле
- Первая жена — Елена Лазович, актриса Театра на Печерске[1]
- Вторая жена — Олеся Власова, актриса Театра на Печерске
- Дочь Апполинария / Полина (крестный — Анатолий Хостикоев)[1]
- Дочь Варвара[2]
Театральные работы
Студенческие работы
- «Человеке из Ламанчи» — Дон Кихот
Новый драматический театр на Печерске
С 2000 года — актёр театра на Печерске[3]
- 2001 — «Приключение Казановы» — Казанова
- 2002 — «Арлекино. Слуга двух господ» К. Гольдони; реж. Себастьяно Сальвато — Панталоне
- 2003 — «У каждого свои странности» — Ионыч
- 2003 — «Пять рассказов Пелевина» В. Пелевина; реж. Юрий Одинокий — Капитан Звягинцев и полковник Лебеденко, юнкер Зиверс
- 2004 — «Закон танго» по произведениям Х. Кортасара, Х. Борхеса, П. Неруды; реж. Елена Лазович, хореограф Игорь Рубашкин — Росендо Хуарес
- 2005 — «Мастер и Маргарита» М. Булгакова; реж. Александр Крыжановский — Пилат / Мастер
- 2008 — «Распутник» Э.-Э. Шмитта; реж. Александр Крыжановский — Дени Дидро
- 2012 — «Корабль не придёт» Нис-Момме Штокманна; реж. Александр Крыжановский
Театральная компания «Бенюк и Хостикоев»
Игорь Рубашкин занят в спектаклях театральной компании с 2004 года[4][5]:
- 2005 — «Белая ворона» Ю. Рыбчинского и Г. Татарченко; реж. Анатолий Хостикоев — Жульен
- «О мышах и людях» Дж. Стейнбека; реж. Виталий Малахов — Рослый
- 2008 — «Задунаец за порогом» по мотивам оперы С. Гулак-Артемовского; реж. Анатолий Хостикоев — Селим, сын Султана
- 2011 — «Люкс для иностранцев» Девида Фримана — Стенли Паркер
Другие театры
Фильмография
- 2005 — Поцеловать незнакомку за 20 минут
- 2006 — Пропавшая икона (97-я серия)
- 2006 — Возвращение Мухтара-3 — отец Георгий
- 2006 — Дедушка моей мечты-2 — коммивояжёр
- 2007 — Кукарача (18-я серия)
- 2007 — Возвращение Мухтара-4 — отец Георгий
- 2007 — Держи меня крепче — эпизод
- 2008 — За всё тебя благодарю-3 — эльф
- 2008 — Родные люди — Толик
- 2008 — Тринадцать месяцев — адвокат
- 2008 — Хорошие парни — эпизод
- 2009 — Индийское кино — Максим
- 2009 — Ловушка — Анатолий
- 2009 — Кофе по-дьявольски (Фильм № 4)
- 2009 — При загадочных обстоятельствах — сотрудник ГУВД
- 2009 — Чёрта с два — Андрей
- 2010 — Вера, Надежда, Любовь — Артём Новиков
- 2011 — Биение сердца — Глеб, муж Нины
- 2011 — Дело было на Кубани — Фёдор Загребельный
- 2011 — Доярка из Хацапетовки-3 — Андрей Арбатов
- 2011 — Квазимодо (4-я серия)
- 2011 — Костоправ — Валерий Логвинов, компаньон Караулова
- 2011 — Ласточкино гнездо — мачо
- 2011 — Одуванчик — Борис
- 2011 — Последний кордон. Продолжение — Борис, оператор
- 2012 — Личная жизнь следователя Савельева (Фильм 5 «Чистая вода») — Константин Борисович Коровин, инструктор по дайвингу, заменивший Маслова
- 2012 — Менты. Тайны большого города (Фильм № 3. Алиби) — Андрей Вербицкий, бизнесмен
- 2012 — Отцовский инстинкт — Борис Пинский, жених Ольги
- 2012 — Ржевский против Наполеона — Дюпон
- 2012 — Страсти по Чапаю — Кожедубов
- 2013 — Женский доктор-2 (21-я серия «Только мой») — Георгий Токарев, муж Тамары, бизнесмен
- 2013 — Фото на документы — Фёдор Михайлович
- 2013 — Шеф полиции — Павел Селезнёв
- 2014 — Дело для двоих (1-й фильм «Клеймо») — Малько
- 2014 — Перелётные птицы — Борис, организатор переходов через границу с российской стороны
- 2014 — Скорая помощь (серии 4, 5, 6, 8, 11, 12, 13, 14, 15) — Сергей Подольский, врач
- 2015 — Нормандия-Неман
- 2016 — Спросите у осени — Артём
Клипография
- 2007 — Клип «Где ты мой ангел» (Юлия Войс), режиссёр Владимир Якименко
- 2008 — Клип «За что» (Светлана Лобода), режиссёр Алан Бадоев[6]
- 2010 — Клип «Solitude Is Bliss» (австралийская группа Tame Impala)
Признание и награды
- 2004 — премия «Киевская пектораль» в категории «Лучшая хореография и пластика / пластическое решение спектакля» (спектакль «Закон танго»)
- 2008 — премия «Киевская пектораль» в категории «Лучшая мужская роль» — за исполнение роли Дени Дидро (спектакль «Распутник»)
- 2012 — премия «Киевская пектораль» в категории «Лучшая сценография» (совместно с Борисом Орловым) за спектакль «Корабль не придет»
Факты
- Семейные предания говорят о том, что бабушка Игоря была актрисой, мамин брат — оперным певцом. Да и сами родители — актеры Театра на подоле[1]
- Первые свои спектакли Игорь сыграл ещё в школе на Печерске, где под руководством преподавателя по литературе, Наума Ароновича Резниченко, ставили «Старшего сына» Александра Вампилова, «Безымянную звезду» Михаила Себастьяна, «Обыкновенное чудо» Евгения Шварца[7]
- В театральную компанию «Бенюк и Хостикоев» Игорь Рубашкин попал по приглашению Анатолия Хостикоева в мюзикл «Билла ворона» на роль Жульена, которую некогда играл сам[1]
Напишите отзыв о статье "Рубашкин, Игорь Александрович"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 [www.sivash.com.ua/archives/116 Игорь Рубашкин: Я не боюсь ярлыка «мачо»] (рус.). Сиваш (9 мая 2009). Проверено 23 августа 2014.
- ↑ Анна ДИДЕНКО. [ua.zhizn.ru/articles/show/28387 Олеся Власова: Дома я тоже начальница!] (рус.). Жизнь (16 мая 2013). Проверено 23 августа 2014.
- ↑ [newtheatre.kiev.ua/rus/igor_rubashkin2.php Игорь Рубашкин на сайте театра на Печерске]
- ↑ [benhost.com.ua/ Сайт театральной компании «Бенюк и Хостикоев»]
- ↑ Елена ВАРВАРИЧ. [www.day.kiev.ua/ru/article/kultura/horoshiy-teatr-tot-kotoryy-udivil-zastavil-zadumatsya-kuda-hochetsya-priyti-eshche «Хороший театр тот, который удивил, заставил задуматься, куда хочется прийти еще раз»] (рус.). День (11 августа 2009). Проверено 23 августа 2014.
- ↑ Алёна МЕДВЕДЕВА. [www.segodnya.ua/culture/showbiz/loboda-uctroila-na-zavode-shpionckie-ihry.html Лобода устроила на заводе шпионские игры] (рус.). Сегодня (21 августа 2008). Проверено 23 августа 2014.
- ↑ Марыся НИКИТЮК. [teatre.com.ua/actor/kyevskye_skazky_ygor_rubashkyn/ Киевские сказки: Игорь Рубашкин] (рус.). Teatre. Театральный портал (27 июня 2009). Проверено 23 августа 2014.
Ссылки
- [newtheatre.kiev.ua/rus/igor_rubashkin1.php Игорь Рубашкин на сайте театра на Печерске]
Отрывок, характеризующий Рубашкин, Игорь Александрович
– Солдаты Апшеронского полка. От лихорадки умирал. Нам и не сказали ничего. Наших человек двадцать лежало. И не думали, не гадали.– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.
– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
Помолчав несколько времени, Платон встал.
– Что ж, я чай, спать хочешь? – сказал он и быстро начал креститься, приговаривая:
– Господи, Иисус Христос, Никола угодник, Фрола и Лавра, господи Иисус Христос, Никола угодник! Фрола и Лавра, господи Иисус Христос – помилуй и спаси нас! – заключил он, поклонился в землю, встал и, вздохнув, сел на свою солому. – Вот так то. Положи, боже, камушком, подними калачиком, – проговорил он и лег, натягивая на себя шинель.
– Какую это ты молитву читал? – спросил Пьер.
– Ась? – проговорил Платон (он уже было заснул). – Читал что? Богу молился. А ты рази не молишься?
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
Попав в плен и обросши бородою, он, видимо, отбросил от себя все напущенное на него, чуждое, солдатское и невольно возвратился к прежнему, крестьянскому, народному складу.
– Солдат в отпуску – рубаха из порток, – говаривал он. Он неохотно говорил про свое солдатское время, хотя не жаловался, и часто повторял, что он всю службу ни разу бит не был. Когда он рассказывал, то преимущественно рассказывал из своих старых и, видимо, дорогих ему воспоминаний «христианского», как он выговаривал, крестьянского быта. Поговорки, которые наполняли его речь, не были те, большей частью неприличные и бойкие поговорки, которые говорят солдаты, но это были те народные изречения, которые кажутся столь незначительными, взятые отдельно, и которые получают вдруг значение глубокой мудрости, когда они сказаны кстати.
Часто он говорил совершенно противоположное тому, что он говорил прежде, но и то и другое было справедливо. Он любил говорить и говорил хорошо, украшая свою речь ласкательными и пословицами, которые, Пьеру казалось, он сам выдумывал; но главная прелесть его рассказов состояла в том, что в его речи события самые простые, иногда те самые, которые, не замечая их, видел Пьер, получали характер торжественного благообразия. Он любил слушать сказки, которые рассказывал по вечерам (всё одни и те же) один солдат, но больше всего он любил слушать рассказы о настоящей жизни. Он радостно улыбался, слушая такие рассказы, вставляя слова и делая вопросы, клонившиеся к тому, чтобы уяснить себе благообразие того, что ему рассказывали. Привязанностей, дружбы, любви, как понимал их Пьер, Каратаев не имел никаких; но он любил и любовно жил со всем, с чем его сводила жизнь, и в особенности с человеком – не с известным каким нибудь человеком, а с теми людьми, которые были перед его глазами. Он любил свою шавку, любил товарищей, французов, любил Пьера, который был его соседом; но Пьер чувствовал, что Каратаев, несмотря на всю свою ласковую нежность к нему (которою он невольно отдавал должное духовной жизни Пьера), ни на минуту не огорчился бы разлукой с ним. И Пьер то же чувство начинал испытывать к Каратаеву.
