Сарай-Гора (772,6)
Поделись знанием:
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
| Сарай-Гора | |
| 44°23′15″ с. ш. 39°15′19″ в. д. / 44.38750° с. ш. 39.25528° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=44.38750&mlon=39.25528&zoom=9 (O)] (Я)Координаты: 44°23′15″ с. ш. 39°15′19″ в. д. / 44.38750° с. ш. 39.25528° в. д. (G) [www.openstreetmap.org/?mlat=44.38750&mlon=39.25528&zoom=9 (O)] (Я) | |
| Страна |  Россия |
| Регионы | Северный Кавказ, Краснодарский край |
| Район | Туапсинский район |
| Горная система | Большой Кавказ |
| Хребет или массив | Скалистый хребет |
| Высота вершины | 772,3 / 772,6[1] м |
Сарай-Гора, Сарай Гора, Сарай-гора, Сарайгора (устар. Лесная, рус. дореф. Лѣсная) — гора на Кавказе, орографически относится к Скалистому хребту, протянувшемуся по северному склону системы Большого Кавказа (горная страна — Кавказские горы, регион — Северный Кавказ). Расположена в Туапсинском районе Краснодарского края к востоку от села Садовое. Характеризуется как низкая гора — высота над уровнем моря 772,3 м или 772,6 м, при этом является высшей точкой Скалистого хребта в бассейне реки Псекупс. Номер по ГКГН — 0160784. В орографической систематике периода Российской империи относилась к так называемым Чёрным горам.
Название
На одной из самых подробных карт юга Российской империи конца XIX века — «Пятивёрстной карте Кавказского края» (с 1869) — название горы указывалось раздельно — Сарай Гора[2], однако в работе Д. Д. Пагирева «Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края…» (1913) ороним писали через дефис и вторую часть названия с маленькой буквы — Сарай-гора[3] (такой же вариант написания и на «Карте Кубанской области…», 1904[4]). Согласно ряду российских карт, в прошлом у Сарай-Горы имелось ещё одно название — Лесная (рус. дореф. Лѣсная)[2][5].
В советский период на картах Генштаба РККА (ок. 1920—1941) и Генштаба СССР (ок. 1979—1990) название указывалось раздельно через дефис и со второй частью с большой буквы — Сарай-Гора[6][7]. В наши дни, как и в прошлом, иногда встречается написание названия через дефис и со второй частью с маленькой буквы — Сарай-гора (например, авторы работы «Хребты Большого Кавказа и их влияние на климат»[8], А. В. Твёрдый «Топонимический словарь Северного Кавказа»[9]). На картах ФГУП «Госгисцентра» гора указывается по-разному: на масштабе 1:200 000 и 1:25 000 раздельно через дефис — Сарай-Гора, на масштабе 1:100 000 и 1:50 000 слитно — Сарайгора[10]. Название этой вершины также встречается и на иностранных картах, например немецкого Генштаба люфтваффе — Ssarai Gora[11], Инженерного корпуса Армии США — Sarai Hill[12] и SARAY-GORA[13].
Этимология оронима точно не известна. Один из вариантов происхождения названия предложен российским путешественником, писателем и педагогом А. В. Твёрдым: «Сарай в переводе с иранского означает „дом“, „дворец“[~ 1]. И действительно, с долины р. Псекупс вершина Сарай-горы напоминает крышу дома»[9].
Общие сведения
По состоянию на 10 июля 2015 года, в Государственном каталоге географических названий (ГКГН) федеральной системы Росреестра Сарай-Горе присвоен номер 0160784 и указываются её координаты: 44°23,0′ с. ш. 39°16,0′ в. д. ГКГН описывает её местоположение как «западная часть Большого Кавказа, северо-западнее хребта Сереж»[14]. Сарай-Гора является одной из основных гор Скалистого хребта и его самой высокой точкой в бассейне реки Псекупс. Согласно исследованиям 2001 года, протяжённость хребта в этом бассейне — 38 км, средняя высота — 520 м[8]. Ближайшие населённые пункты: около 5 км к западу от Сарай-Горы — село Садовое и станция Чинары; около 7 км к юго-востоку — село Навагинское; около 7,5 км к северо-востоку — Красный Аул (нежилой). Среди окружающих гор заметны: находящаяся менее 2 км на юго-восток вершина без названия высотой 680,2 м или 693 м[~ 2]; немного более чем 2 км к северо-востоку вершина Оскол-Гора 624,0 м[7][10].
Сарай-Гора относится к типу низких гор (абсолютная высота до 1000 м), её высота над уровнем моря, согласно измерениям 1941 года, — 772,4 м[6], по измерениям 1988 года — 772,3 м или 772,6 м[~ 3]; гора обладает двуглавой вершиной: вторая, более низкая, расположена севернее и имеет высоту 745,4 м или 747 м[~ 4]. На склоне горы, к югу от вершины, имеются обрывы, к юго-западу от вершины — скопление камней, на само́й вершине находится пункт государственной геодезической сети. На северных склонах Сарай-Горы берут начало некоторые истоки реки Сосновая Щель, на южном — некоторые истоки реки Большой Тук. Гора покрыта широколиственным лесом, в основном дубом[7][10].
История
Сарай-Гора указывалась на различных картах начиная с конца XIX века, однако топографическая съёмка в то время была не совсем точной. В 1913 году вышел «Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края…» Д. Д. Пагирева, здесь Сарай-Гору (в указателе — Сарай-гора) определяли под 56°45′ в. д. 44°30′ с. ш.[15] (в отличие от современной подачи координат, в этом указателе долгота шла впереди широты и отсчитывалась не от Гринвича, а от меридиана, разделяющего Европу и Америку[16]). В переиздании к работе Д. Д. Пагирева (2007) также указывались не совсем точные координаты горы: 39°15′ в. д. 44°30′ с. ш. (уже от Гринвича)[17]. В 1904 году вышла «Карта Кубанской области…», где указывались данные одних из первых измерений высоты горы — 365 саженей (вероятно, использовалась «условная сажень», равная 2,1336 м, в этом случае высоту Сарай-Горы считали равной ок. 778 м)[4].
Сарай-Гора находится на территории издревле проживавших здесь абадзехских племён. Местное её название не зафиксировано. После Кавказской войны в 1860 году эти земли вошли в состав Кубанской области (с 1869 года здесь образован Майкопский отдел этой области). В 1864—1867 годах рядом с Сарай-Горой временно существовало русское укрепление-станица Владикавказская[18][4].
Напишите отзыв о статье "Сарай-Гора (772,6)"
Примечания
- Комментарии
- ↑ Здесь неточность: А. В. Твёрдый указал иранский/персидский язык, вместо тюркского. В персидском „дворец“ — это kāx, „дом“ — xāne; в тюркском „дворец“ — saraj (Древнетюркский словарь, 1969, с. 488; Русско-персидский словарь, 2008, с. 123, 141).
- ↑ На картах Генштаба СССР масштаба 1:100 000 и 1:50 000 высота этой вершины без названия указана 680,2 м, на картах ФГУП «Госгисцентра» масштаба 1:25 000 даны другие данные — 693 м (Карты Генштаба СССР, 1979—1990, с. L-37-127 (I2-37-127, Горячий Ключ), L-37-127-4; Карты ФГУП «Госгисцентр», 2001, с. L-37-127-D-c).
- ↑ На картах Генштаба СССР масштаба 1:100 000 высота Сарай-Горы указана 772,6 м, на картах масштаба 1:50 000 даны другие данные — 772,3 м (Карты Генштаба СССР, 1979—1990, с. L-37-127 (I2-37-127, Горячий Ключ), L-37-127-4).
- ↑ На картах Генштаба СССР масштаба 1:50 000 высота второй вершины Сарай-Горы указана 745,4 м, на картах ФГУП «Госгисцентра» масштаба 1:25 000 даны другие данные — 747 м (Карты Генштаба СССР, 1979—1990, с. L-37-127-4; Карты ФГУП «Госгисцентр», 2001, с. L-37-127-D-c).
- Источники
- ↑ Карты Генштаба СССР, 1979—1990, с. L-37-127 (I2-37-127, Горячий Ключ), L-37-127-4.
- ↑ 1 2 Пятиверстная карта Кавказского края, с 1869 г, с. Б3 (Екатердр.)..
- ↑ Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края. Кн. XXX, ЗКО ИРГО, 1913, с. 162, 218.
- ↑ 1 2 3 Карта Кубанской области, 1904.
- ↑ Карта Черноморской губернии, 1906.
- ↑ 1 2 Карты Генштаба РККА, 1941, с. L-37-127.
- ↑ 1 2 3 Карты Генштаба СССР, 1979—1990, с. L-37-34, L-37-127 (I2-37-127, Горячий Ключ), L-37-127-4.
- ↑ 1 2 Ефремов Ю. В., Ильичёв Ю. Г. и др., 2001, с. 29—30.
- ↑ 1 2 Твёрдый А. В., 2006, с. ?.
- ↑ 1 2 3 Карты ФГУП «Госгисцентр», 2001, с. L-37-34, L-37-127, L-37-127-D, L-37-127-D-c..
- ↑ Карты Генштаба Люфтваффе, 1941, с. a.45.
- ↑ Карты Армии США, 1941—1947, с. B.3.
- ↑ Карты Армии США, 1954, с. nl-37-11.
- ↑ ГКГН, 2015, с. 185.
- ↑ Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края. Кн. XXX, ЗКО ИРГО, 1913, с. 218.
- ↑ Кавказ: географические названия и объекты, 2007 (1913), с. 27.
- ↑ Кавказ: географические названия и объекты, 2007 (1913), с. 249.
- ↑ Военно-историческая карта северо-западного Кавказа, 1899.
Литература
- [lib.rgo.ru/reader/flipping/Resource-1362/RuPRLIB12047884/index.html Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края, издания Кавказского военно-топографического отдела (в приложении: «Перечень некоторых книг, статей и заметок о Кавказе») = Алфавитный указатель къ пятиверстной картѣ Кавказскаго края, изданiя Кавказскаго Военно-Топографическаго Отдѣла (въ приложенiи: «Перечень нѣкоторыхъ книгъ, статей и замѣтокъ о Кавказѣ»). Книжка XXX] // Записки Кавказского отдела ИРГО = Записки Кавказскаго Отдѣла Императорскаго Русскаго Географическаго Общества / Сост. Д. Д. Пагирев, ред. А. Ф. Ляйстер. — Совместное издание: Кавказского отдела ИРГО и Военно-топографического отдела. — Тифлис: Типография К. П. Козловского, 1913. — I-XII с., 1-530 с., Прилож.: 1-14 с.
- Современное переиздание: Кавказ: географические названия и объекты: Алфавитный указатель к пятиверстной карте Кавказского края / Состав. Ю. Л. Меницкий, Т. Н. Попова. — По книге Д. Д. Пагирева 1913 г. — Нальчик: Изд-во М. и В. Котляровых, 2007 (1913). — 336 с. — 1000 экз. — ISBN 5-93680-170-X.
- Ефремов Ю. В., Ильичёв Ю. Г., Панов В. Д., Панова С. В., Погорелов А. В., Шереметьев В. М. Морфометрическая и морфологическая характеристика основных хребтов // Хребты Большого Кавказа и их влияние на климат / Ответ. ред. Ю. В. Ефремов. — Краснодар: «Просвещение-Юг», 2001. — 145 с. — 200 экз. — ISBN 5-93491-006-X.
- Древнетюркский словарь / Ред. и сост. В. М. Наделяев, Д. М. Насилов, Э. Р. Тенишев, А. М. Щербак. — Институт языкознания АН СССР. — Л.: «Наука», 1969. — 677 с. — 6000 экз.
- Русско-персидский словарь / Сост. Г. А. Восканян. — М.: «АСТ», «Восток — Запад», 2008. — 867 с. — (Biblio). — 1000 экз. — ISBN 978-5-17-050326, 978-5-478-01066-9.
- Твёрдый А. В. Топонимический словарь Северного Кавказа. Ч. 1, 2. — Краснодар: «Краснодарское книжное издательство», 2006.
Карты
- Иваненков Н. С. Карта Кубанской области и близких к ней: Черноморской губернии и части Сухумск. округа = Карта Кубанской области и близкихъ къ ней: Черноморской губернiи и части Сухумск. округа / Чертил Н. С. Иваненков 1900-1902 гг. — Масштаб: 1:420 000. — СПб: Картографическое заведение Д. М. Руднева, 1904.
- Карты Армии США: Eastern Europa / Corps of Engineers, U.S. Army. — Масштаб: в 1 см 2,5 км (1:250 000). — Washington D.C.: Army Map Service (RMVLB), 1954. — (N501).
- Карты Армии США: Caucasia AMS (GSGS 4213) / U.S. Army Map Service. — Масштаб: 1:253 440 или 1:210 000. — Washington D.C., 1941—1947. — (N561).
- Карты Генерального штаба Люфтваффе: Osteuropa (СК: Deutsche Heeresgitter (DHR) в системе Гаусса-Крюгера (поперечной проекции Меркатора); масштабный фактор = 1; ширина полосы = 6°; элипс Бесселя; восточные листы в конической проекции Кауперта) / Generalstabes der Luftwaffe. — Масштаб: в 1 см 3 км (1:300 000). — 1941. — (составлены по данным трофейных карт РККА 30-х — 40-х годов, масштабами в 1 см от 500 м до 5 км).
- Карты Генерального штаба РККА / Нач. отделения к-н Андреев, ред. карт военинж. 2 р. Каменский, нач. карт. части м-р Ягунд, воен. комиссар политрук Рудометкин. — Масштаб: в 1 см 1 км (1:100 000). — ГУГК при СНК СССР, 1941. — (составлены по карте масштаба 1:10 000, созданной по материалам съёмки 1935 г., 1:15 000 1927 г., 1:25 000 1923, 1926, 1936 гг., 1:42 000 1905-1909 гг., 1:100 000 1941 г., с использованием материалов на ноябрь месяц 1941 г.).
- Карты Генерального штаба СССР (система координат 1940 г., БСВ). — Масштаб: в 1 см 2 км (1:200 000), в 1 см 1 км (1:100 000) и в 1 см 500 м (1:50 000); состояние местности на 1981-1988 гг. — Изданы с оригинала ГУГК СССР, 1979—1990. — (составлены по карте масштаба 1:50 000, созданной по материалам съёмки 1945-1960 гг. и исправлены по карте масштаба 1:50 000, обновлённой в 1975-1988 гг.).
- Карты ФГУП «Государственного научно-внедренческого центра геоинформационных систем и технологий» («Госгисцентр»). — Масштаб: в 1 см 2 км (1:200 000), в 1 см 1 км (1:100 000), в 1 см 500 м (1:50 000), в 1 см 250 м (1:25 000). — М., 2001.
- Карта Черноморской губернии, с показанием переселенческих участков = Карта Черноморской губернiи, съ показанiемъ переселенческихъ участковъ / Приложение к вып. 7, кн. XXV Записок Кавказского отдела ИРГО (Козлов Л. Е. Краткий очерк переселенческих участков Черноморской губернии (с картою и таблицею)). — Тифлис, 1906.
- Пятиверстная карта Кавказского края = Пятиверстная карта Кавказскаго края. — Масштаб: в 1 см ок. 2,1 км = в 1 англ. дюйме 5 вёрст (1:210 000). — Тифлис: Составлена и литографирована в военно-топографическом отделе Кавказского военного округа, с 1869 г. — (в первом издании — 55 листов, позднее — 83 листа).
- Фелицын Е. Д. Военно-историческая карта северо-западного Кавказа = Военно-историческая карта Сѣверо-западнаго Кавказа. — Масштаб: в 1 англ. дюйме 20 вёрст. — Тифлис, 1899. — (опубликована в книге «Исторический очерк кавказских войн от их начала до присоединения Грузии»).
Ссылки
- [rosreestr.ru/site/activity/geodeziya-i-kartografiya/naimenovaniya-geograficheskikh-obektov/gosudarstvennyy-katalog-geograficheskikh-nazvaniy/ Официальный сайт]. — ГКГН (федеральная информационная система Росреестра). — 2015.
|
Эта статья входит в число добротных статей русскоязычного раздела Википедии. |
Отрывок, характеризующий Сарай-Гора (772,6)
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.
В практических делах Пьер неожиданно теперь почувствовал, что у него был центр тяжести, которого не было прежде. Прежде каждый денежный вопрос, в особенности просьбы о деньгах, которым он, как очень богатый человек, подвергался очень часто, приводили его в безвыходные волнения и недоуменья. «Дать или не дать?» – спрашивал он себя. «У меня есть, а ему нужно. Но другому еще нужнее. Кому нужнее? А может быть, оба обманщики?» И из всех этих предположений он прежде не находил никакого выхода и давал всем, пока было что давать. Точно в таком же недоуменье он находился прежде при каждом вопросе, касающемся его состояния, когда один говорил, что надо поступить так, а другой – иначе.
Теперь, к удивлению своему, он нашел, что во всех этих вопросах не было более сомнений и недоумений. В нем теперь явился судья, по каким то неизвестным ему самому законам решавший, что было нужно и чего не нужно делать.
Он был так же, как прежде, равнодушен к денежным делам; но теперь он несомненно знал, что должно сделать и чего не должно. Первым приложением этого нового судьи была для него просьба пленного французского полковника, пришедшего к нему, много рассказывавшего о своих подвигах и под конец заявившего почти требование о том, чтобы Пьер дал ему четыре тысячи франков для отсылки жене и детям. Пьер без малейшего труда и напряжения отказал ему, удивляясь впоследствии, как было просто и легко то, что прежде казалось неразрешимо трудным. Вместе с тем тут же, отказывая полковнику, он решил, что необходимо употребить хитрость для того, чтобы, уезжая из Орла, заставить итальянского офицера взять денег, в которых он, видимо, нуждался. Новым доказательством для Пьера его утвердившегося взгляда на практические дела было его решение вопроса о долгах жены и о возобновлении или невозобновлении московских домов и дач.
В Орел приезжал к нему его главный управляющий, и с ним Пьер сделал общий счет своих изменявшихся доходов. Пожар Москвы стоил Пьеру, по учету главно управляющего, около двух миллионов.
Главноуправляющий, в утешение этих потерь, представил Пьеру расчет о том, что, несмотря на эти потери, доходы его не только не уменьшатся, но увеличатся, если он откажется от уплаты долгов, оставшихся после графини, к чему он не может быть обязан, и если он не будет возобновлять московских домов и подмосковной, которые стоили ежегодно восемьдесят тысяч и ничего не приносили.
– Да, да, это правда, – сказал Пьер, весело улыбаясь. – Да, да, мне ничего этого не нужно. Я от разоренья стал гораздо богаче.
Но в январе приехал Савельич из Москвы, рассказал про положение Москвы, про смету, которую ему сделал архитектор для возобновления дома и подмосковной, говоря про это, как про дело решенное. В это же время Пьер получил письмо от князя Василия и других знакомых из Петербурга. В письмах говорилось о долгах жены. И Пьер решил, что столь понравившийся ему план управляющего был неверен и что ему надо ехать в Петербург покончить дела жены и строиться в Москве. Зачем было это надо, он не знал; но он знал несомненно, что это надо. Доходы его вследствие этого решения уменьшались на три четверти. Но это было надо; он это чувствовал.
Вилларский ехал в Москву, и они условились ехать вместе.
Пьер испытывал во все время своего выздоровления в Орле чувство радости, свободы, жизни; но когда он, во время своего путешествия, очутился на вольном свете, увидал сотни новых лиц, чувство это еще более усилилось. Он все время путешествия испытывал радость школьника на вакации. Все лица: ямщик, смотритель, мужики на дороге или в деревне – все имели для него новый смысл. Присутствие и замечания Вилларского, постоянно жаловавшегося на бедность, отсталость от Европы, невежество России, только возвышали радость Пьера. Там, где Вилларский видел мертвенность, Пьер видел необычайную могучую силу жизненности, ту силу, которая в снегу, на этом пространстве, поддерживала жизнь этого целого, особенного и единого народа. Он не противоречил Вилларскому и, как будто соглашаясь с ним (так как притворное согласие было кратчайшее средство обойти рассуждения, из которых ничего не могло выйти), радостно улыбался, слушая его.
Так же, как трудно объяснить, для чего, куда спешат муравьи из раскиданной кочки, одни прочь из кочки, таща соринки, яйца и мертвые тела, другие назад в кочку – для чего они сталкиваются, догоняют друг друга, дерутся, – так же трудно было бы объяснить причины, заставлявшие русских людей после выхода французов толпиться в том месте, которое прежде называлось Москвою. Но так же, как, глядя на рассыпанных вокруг разоренной кочки муравьев, несмотря на полное уничтожение кочки, видно по цепкости, энергии, по бесчисленности копышущихся насекомых, что разорено все, кроме чего то неразрушимого, невещественного, составляющего всю силу кочки, – так же и Москва, в октябре месяце, несмотря на то, что не было ни начальства, ни церквей, ни святынь, ни богатств, ни домов, была та же Москва, какою она была в августе. Все было разрушено, кроме чего то невещественного, но могущественного и неразрушимого.
Побуждения людей, стремящихся со всех сторон в Москву после ее очищения от врага, были самые разнообразные, личные, и в первое время большей частью – дикие, животные. Одно только побуждение было общее всем – это стремление туда, в то место, которое прежде называлось Москвой, для приложения там своей деятельности.
Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.
В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
