Семь дней в мае

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Семь дней в мае
Seven Days in May
Жанр

политический триллер

Режиссёр

Джон Франкенхаймер

Продюсер

Джон Франкенхаймер

Автор
сценария

Род Серлинг

В главных
ролях

Кирк Дуглас
Фредрик Марч
Бёрт Ланкастер

Оператор

Эллсуорт Фредерикс

Композитор

Джерри Голдсмит

Длительность

118 мин

Страна

США США

Язык

английский

Год

1964

IMDb

ID 0058576

К:Фильмы 1964 года

«Семь дней в мае» (англ. Seven Days in May; 1964) — второй кинофильм «параноидальной трилогии» Джона Франкенхаймера, начавшейся «Маньчжурским кандидатом» (1962) и закончившейся «Вторыми» (1966). Главные роли в очередном политическом триллере режиссёра исполнили Кирк Дуглас, Фредрик Марч и Бёрт Ланкастер. Экранизация одноимённого романа Флетчера Нибела и Чарльза У. Бэйли.

По мнению самого Франкенхаймера, «Семь дней в мае» — его лучший фильм в карьере[1]. Две номинации на премию «Оскар»: за актёрскую работу Эдмонда О’Брайена (сенатор-алкоголик Кларк) и декорации. В 1994 году был поставлен телевизионный ремейк картины — «Внутренний враг[en]» с Сэмом Уотерстоном в роли президента, Форестом Уитакером в роли полковника Кейси и Джейсоном Робардсом в роли генерала Скотта.





Сюжет

Разгар «холодной войны», май 1970 года. Дабы предотвратить старт ядерной войны, президент США Джордан Лиман (Фредрик Марч) подписывает с Советским Союзом договор о ядерном разоружении. Ратификацию встречает публичное возмущение, в особенности среди оппозиции и военных, не доверяющих русским.

С увеличением протестов полковник морской пехоты Мартин Кейси (Кирк Дуглас) приходит к внезапному выводу: весь объединённый комитет начальников штабов, включая их руководителя, генерала ВВС Джеймса Скотта (Бёрт Ланкастер), собираются организовать государственный переворот с целью смещения Лимана с должности президента.

Кейси делится со своими догадками с президентом, на что тот реагирует созданием специальной комиссии по расследованию возможного инцидента. В её состав входят приближённые к Лиману люди: руководитель Секретной службы Арт Корвин (Барт Бёрнс[en]), министр финансов США Кристофер Тодд (Джордж Макреди), личный помощник президента Пол Джирард (Мартин Болсам) и сенатор Джорджии Рэймонд Кларк (Эдмонд О’Брайен).

Кейси навещает бывшую любовницу Скотта, Элеанор Холбрук (Ава Гарднер), которая передаёт ему компрометирующие генерала письма. Джирард отправляется на Средиземное море, к вице-адмиралу Барнсуэллу (Джон Хаусман) за письменным признанием в существовании заговора. Джирард получает его, но по пути в Белый дом погибает в авиакатастрофе.

Лиман, наконец, вызывает Скотта на диалог тет-а-тет в Овальный кабинет. Президент напрямую обвиняет генерала в организации заговора и просит его и остальных начальников штабов добровольно подать в отставку. Скотт отрицает свою вину, попутно заявляя, что президент — преступник и должен быть судим за подписание договора о ядерном разоружении. Сразу же после беседы с Лиманом Скотт объясняет ситуацию начальникам штабов и напоминает им, что у президента нет никаких доказательств.

На пресс-конференции Лиман объявляет общественности об отставке всех начальников штабов. К президенту прибывает посол США в Испании, который доставляет ему чудом уцелевшее признание вице-адмирала Барнсуэлла. Копии передаются Скотту и остальным участникам заговора. Каждый из них по своей воле уходит в отставку.

Фильм завершается патриотической речью президента Лимана о будущем страны.

Альтернативный финал

Согласно Кирку Дугласу, был снят запасной вариант финальной сцены, но Франкенхаймер предпочёл более мирный:

Генерал Скотт, коварный персонаж Бёрта Ланкастера, выезжает на своём спортивном автомобиле и погибает в автокатастрофе. Была ли это случайность или самоубийство? Из повреждённого в обломках радио слышна речь президента Джордана Лимана о святости Конституции.

Роман завершается похожей ситуацией — автомобильным суицидом сенатора Прентиса.

В ролях

Создание

«Я хотел сделать фильм, который показал бы гражданам Америки, что они не должны чувствовать себя такими самодовольными всё время, что вещи такого рода могут случиться. Ты читаешь о том, что это происходит в других различных странах, и говоришь: „Ну, в Штатах такое не случится никогда“. Дело в том, что может случится. Это и была проблема, которой я заинтересовался перед тем, как ознакомиться с романом „Семь дней в мае“». (Джон Франкенхаймер, интервью 1964 года[2])

Прочитав роман, Франкенхаймер понял, что это его тема[2]. «Это должен был быть фильм, для наслаждения которым вы не должны разбираться в системе всей американской политики» — говорил он[2].

Рычаги производства картины запустил актёр Кирк Дуглас, исполнивший в ней главную роль полковника Кейси[2]. Дуглас владел кинокомпанией Joel Productions, которая вложила половину стоимости за выкуп прав на экранизацию книги, а вторую половину добавил режиссёр Франкенхаймер[2]. Затем был нанят сценарист Род Серлинг[en][2]. «Мы получили почти тот сценарий, что хотели, у нас был Бёрт Ланкастер, Фредди Марч и Кирк, и затем мы отправились к прокатным компаниям с полным набором» — рассказывал постановщик[2].

Дуглас вначале рассматривался на роль генерала Скотта, но затем Франкенхаймер понял, что в таком случае играть полковника Кейси будет попросту некому[2]. Фредерик Марч на роль президента Лимана был утверждён безо всяких проб, так как режиссёр ещё до написания сценария видел его в этом образе[3]. Практически никаких вопросов не было и с Эдмондом О’Брайеном, за исключением возрастной — Франкенхаймер не был уверен, что 50-летний актёр справится с ролью немолодого южного сенатора-алкоголика, но все сомнения отпали после проб с применением грима[3]. Именно с Марчем Франкенхаймеру больше всего понравилось работать[4]:

Ты должен иметь в запасе экстраординарного актёра, чтобы было с чего начинать. И Марч был восхитителен. Мы репетировали ленту за две недели до формального старта съёмок — когда он появился, он знал каждую строчку, он никогда не запинался на длинной речи, никогда.

На создание фильма ушло почти три месяца, из которых полтора заняли съёмки в павильонах и ещё почти месяц на выездах[3]. Больше недели Франкенхаймер снимал в Вашингтоне и Аризоне, использовал множество локаций в Калифорнии[3].

Ещё не начав съёмки, Франкенхаймер знал, что фильм должен идти не более двух часов, так как вся история не должна длиться столь долго[4]. Окончательный вариант фильма стоил на 25 тысяч долларов меньше, нежели выделенная бюджетная сумма[2].

Анализ, наследие

Лента Франкенхаймера перекликается с другими политическими киноработами 1964 года — «Доктор Стрейнджлав» Кубрика и «Система безопасности» Люмета[5]. Франкенхаймер считал «Семь дней в мае» своим лучшим проектом в карьере — возможно, потому, что ему удалось донести до зрителей послание политического характера сквозь призму саспенса[1].

«Семь дней в мае» вызвали одобрение со стороны советского руководства, кинопрессе страны было разрешено хвалить картину[6]. Однако купить её для проката в СССР не решились, так как только что в результате похожего на показанный в фильме заговора руководящих должностей лишился Н. С. Хрущёв[6].

Спустя два десятилетия по роману Нибела и Бэйли был поставлен советский фильм «Последний довод королей». В 1994 году на американские телеэкраны вышел ремейк картины канала HBO — «Внутренний враг[en]». Президента Лимана сыграл Сэм Уотерстон, генерала Скотта — Джейсон Робардс, а полковника Кейси было решено сделать чернокожим и отдать роль Форесту Уитакеру.

Награды

  • 1964 — премия «Давид ди Донателло» лучшему иностранному актёру года (Фредрик Марч).
  • 1965 — премия «Бодиль» лучшему неевропейскому фильму года.
  • 1965 — номинация на премию Гильдии сценаристов США за лучший драматический сценарий (Род Серлинг).
  • 1965 — премия «Золотой глобус» лучшему актёру второго плана (Эдмонд О’Брайен) и ещё три номинации: лучшая режиссёрская работа (Джон Франкенхаймер), лучшая мужская роль в драме (Фредрик Марч), лучшая музыка (Джерри Голдсмит).
  • 1965 — две номинации на премию «Оскар»: за лучшую мужскую роль второго плана (Эдмонд О’Брайен) и лучшие декорации.

Напишите отзыв о статье "Семь дней в мае"

Литература

  • Murray Pomerance, R. Barton Palmer. A Little Solitaire: John Frankenheimer and American Film. — Rutgers, 2011.
  • Stephen B. Armstrong. John Frankenheimer: Interviews, Essays, and Profiles. — Scarecrow Press, 2013.
  • Terry Christensen, Peter J. Haas. Projecting Politics: Political Messages in American Films. — M.E. Sharpe, 2005.

Примечания

  1. ↑ 1 2 Померанс, Палмер, 2011, p. 19.
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 Армстронг, 2013, p. 10.
  3. ↑ 1 2 3 4 Армстронг, 2013, p. 11.
  4. ↑ 1 2 Армстронг, 2013, p. 12.
  5. ↑ Кристенсен, Хаас, 2005, p. 135.
  6. ↑ 1 2 Марианна Шатерникова. [www.chayka.org/node/3466 Выкрутасы параноидального сюрреалиста: Kинорежиссер Джон Франкенхаймер] (рус.). Чайка (15 ноября 2002). Проверено 13 июня 2014.

Ссылки


Отрывок, характеризующий Семь дней в мае

– Здесь, – отвечал лакей смелым, громким голосом, как будто теперь всё уже было можно, – дверь налево, матушка.
– Может быть, граф не звал меня, – сказал Пьер в то время, как он вышел на площадку, – я пошел бы к себе.
Анна Михайловна остановилась, чтобы поровняться с Пьером.
– Ah, mon ami! – сказала она с тем же жестом, как утром с сыном, дотрогиваясь до его руки: – croyez, que je souffre autant, que vous, mais soyez homme. [Поверьте, я страдаю не меньше вас, но будьте мужчиной.]
– Право, я пойду? – спросил Пьер, ласково чрез очки глядя на Анну Михайловну.
– Ah, mon ami, oubliez les torts qu'on a pu avoir envers vous, pensez que c'est votre pere… peut etre a l'agonie. – Она вздохнула. – Je vous ai tout de suite aime comme mon fils. Fiez vous a moi, Pierre. Je n'oublirai pas vos interets. [Забудьте, друг мой, в чем были против вас неправы. Вспомните, что это ваш отец… Может быть, в агонии. Я тотчас полюбила вас, как сына. Доверьтесь мне, Пьер. Я не забуду ваших интересов.]
Пьер ничего не понимал; опять ему еще сильнее показалось, что всё это так должно быть, и он покорно последовал за Анною Михайловной, уже отворявшею дверь.
Дверь выходила в переднюю заднего хода. В углу сидел старик слуга княжен и вязал чулок. Пьер никогда не был на этой половине, даже не предполагал существования таких покоев. Анна Михайловна спросила у обгонявшей их, с графином на подносе, девушки (назвав ее милой и голубушкой) о здоровье княжен и повлекла Пьера дальше по каменному коридору. Из коридора первая дверь налево вела в жилые комнаты княжен. Горничная, с графином, второпях (как и всё делалось второпях в эту минуту в этом доме) не затворила двери, и Пьер с Анною Михайловной, проходя мимо, невольно заглянули в ту комнату, где, разговаривая, сидели близко друг от друга старшая княжна с князем Васильем. Увидав проходящих, князь Василий сделал нетерпеливое движение и откинулся назад; княжна вскочила и отчаянным жестом изо всей силы хлопнула дверью, затворяя ее.
Жест этот был так не похож на всегдашнее спокойствие княжны, страх, выразившийся на лице князя Василья, был так несвойствен его важности, что Пьер, остановившись, вопросительно, через очки, посмотрел на свою руководительницу.
Анна Михайловна не выразила удивления, она только слегка улыбнулась и вздохнула, как будто показывая, что всего этого она ожидала.
– Soyez homme, mon ami, c'est moi qui veillerai a vos interets, [Будьте мужчиною, друг мой, я же стану блюсти за вашими интересами.] – сказала она в ответ на его взгляд и еще скорее пошла по коридору.
Пьер не понимал, в чем дело, и еще меньше, что значило veiller a vos interets, [блюсти ваши интересы,] но он понимал, что всё это так должно быть. Коридором они вышли в полуосвещенную залу, примыкавшую к приемной графа. Это была одна из тех холодных и роскошных комнат, которые знал Пьер с парадного крыльца. Но и в этой комнате, посередине, стояла пустая ванна и была пролита вода по ковру. Навстречу им вышли на цыпочках, не обращая на них внимания, слуга и причетник с кадилом. Они вошли в знакомую Пьеру приемную с двумя итальянскими окнами, выходом в зимний сад, с большим бюстом и во весь рост портретом Екатерины. Все те же люди, почти в тех же положениях, сидели, перешептываясь, в приемной. Все, смолкнув, оглянулись на вошедшую Анну Михайловну, с ее исплаканным, бледным лицом, и на толстого, большого Пьера, который, опустив голову, покорно следовал за нею.
На лице Анны Михайловны выразилось сознание того, что решительная минута наступила; она, с приемами деловой петербургской дамы, вошла в комнату, не отпуская от себя Пьера, еще смелее, чем утром. Она чувствовала, что так как она ведет за собою того, кого желал видеть умирающий, то прием ее был обеспечен. Быстрым взглядом оглядев всех, бывших в комнате, и заметив графова духовника, она, не то что согнувшись, но сделавшись вдруг меньше ростом, мелкою иноходью подплыла к духовнику и почтительно приняла благословение одного, потом другого духовного лица.
– Слава Богу, что успели, – сказала она духовному лицу, – мы все, родные, так боялись. Вот этот молодой человек – сын графа, – прибавила она тише. – Ужасная минута!
Проговорив эти слова, она подошла к доктору.
– Cher docteur, – сказала она ему, – ce jeune homme est le fils du comte… y a t il de l'espoir? [этот молодой человек – сын графа… Есть ли надежда?]
Доктор молча, быстрым движением возвел кверху глаза и плечи. Анна Михайловна точно таким же движением возвела плечи и глаза, почти закрыв их, вздохнула и отошла от доктора к Пьеру. Она особенно почтительно и нежно грустно обратилась к Пьеру.
– Ayez confiance en Sa misericorde, [Доверьтесь Его милосердию,] – сказала она ему, указав ему диванчик, чтобы сесть подождать ее, сама неслышно направилась к двери, на которую все смотрели, и вслед за чуть слышным звуком этой двери скрылась за нею.
Пьер, решившись во всем повиноваться своей руководительнице, направился к диванчику, который она ему указала. Как только Анна Михайловна скрылась, он заметил, что взгляды всех, бывших в комнате, больше чем с любопытством и с участием устремились на него. Он заметил, что все перешептывались, указывая на него глазами, как будто со страхом и даже с подобострастием. Ему оказывали уважение, какого прежде никогда не оказывали: неизвестная ему дама, которая говорила с духовными лицами, встала с своего места и предложила ему сесть, адъютант поднял уроненную Пьером перчатку и подал ему; доктора почтительно замолкли, когда он проходил мимо их, и посторонились, чтобы дать ему место. Пьер хотел сначала сесть на другое место, чтобы не стеснять даму, хотел сам поднять перчатку и обойти докторов, которые вовсе и не стояли на дороге; но он вдруг почувствовал, что это было бы неприлично, он почувствовал, что он в нынешнюю ночь есть лицо, которое обязано совершить какой то страшный и ожидаемый всеми обряд, и что поэтому он должен был принимать от всех услуги. Он принял молча перчатку от адъютанта, сел на место дамы, положив свои большие руки на симметрично выставленные колени, в наивной позе египетской статуи, и решил про себя, что всё это так именно должно быть и что ему в нынешний вечер, для того чтобы не потеряться и не наделать глупостей, не следует действовать по своим соображениям, а надобно предоставить себя вполне на волю тех, которые руководили им.
Не прошло и двух минут, как князь Василий, в своем кафтане с тремя звездами, величественно, высоко неся голову, вошел в комнату. Он казался похудевшим с утра; глаза его были больше обыкновенного, когда он оглянул комнату и увидал Пьера. Он подошел к нему, взял руку (чего он прежде никогда не делал) и потянул ее книзу, как будто он хотел испытать, крепко ли она держится.
– Courage, courage, mon ami. Il a demande a vous voir. C'est bien… [Не унывать, не унывать, мой друг. Он пожелал вас видеть. Это хорошо…] – и он хотел итти.
Но Пьер почел нужным спросить:
– Как здоровье…
Он замялся, не зная, прилично ли назвать умирающего графом; назвать же отцом ему было совестно.
– Il a eu encore un coup, il y a une demi heure. Еще был удар. Courage, mon аmi… [Полчаса назад у него был еще удар. Не унывать, мой друг…]
Пьер был в таком состоянии неясности мысли, что при слове «удар» ему представился удар какого нибудь тела. Он, недоумевая, посмотрел на князя Василия и уже потом сообразил, что ударом называется болезнь. Князь Василий на ходу сказал несколько слов Лоррену и прошел в дверь на цыпочках. Он не умел ходить на цыпочках и неловко подпрыгивал всем телом. Вслед за ним прошла старшая княжна, потом прошли духовные лица и причетники, люди (прислуга) тоже прошли в дверь. За этою дверью послышалось передвиженье, и наконец, всё с тем же бледным, но твердым в исполнении долга лицом, выбежала Анна Михайловна и, дотронувшись до руки Пьера, сказала:
– La bonte divine est inepuisable. C'est la ceremonie de l'extreme onction qui va commencer. Venez. [Милосердие Божие неисчерпаемо. Соборование сейчас начнется. Пойдемте.]
Пьер прошел в дверь, ступая по мягкому ковру, и заметил, что и адъютант, и незнакомая дама, и еще кто то из прислуги – все прошли за ним, как будто теперь уж не надо было спрашивать разрешения входить в эту комнату.


Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать, под шелковыми занавесами, а с другой – огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно белыми, не смятыми, видимо, только – что перемененными подушками, укрытая до пояса ярко зеленым одеялом, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца, графа Безухого, с тою же седою гривой волос, напоминавших льва, над широким лбом и с теми же характерно благородными крупными морщинами на красивом красно желтом лице. Он лежал прямо под образами; обе толстые, большие руки его были выпростаны из под одеяла и лежали на нем. В правую руку, лежавшую ладонью книзу, между большим и указательным пальцами вставлена была восковая свеча, которую, нагибаясь из за кресла, придерживал в ней старый слуга. Над креслом стояли духовные лица в своих величественных блестящих одеждах, с выпростанными на них длинными волосами, с зажженными свечами в руках, и медленно торжественно служили. Немного позади их стояли две младшие княжны, с платком в руках и у глаз, и впереди их старшая, Катишь, с злобным и решительным видом, ни на мгновение не спуская глаз с икон, как будто говорила всем, что не отвечает за себя, если оглянется. Анна Михайловна, с кроткою печалью и всепрощением на лице, и неизвестная дама стояли у двери. Князь Василий стоял с другой стороны двери, близко к креслу, за резным бархатным стулом, который он поворотил к себе спинкой, и, облокотив на нее левую руку со свечой, крестился правою, каждый раз поднимая глаза кверху, когда приставлял персты ко лбу. Лицо его выражало спокойную набожность и преданность воле Божией. «Ежели вы не понимаете этих чувств, то тем хуже для вас», казалось, говорило его лицо.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Семь_дней_в_мае&oldid=78480474»