Старая Гута (Середино-Будский район)

Село Старая Гута укр. Стара Гута Страна УкраинаУкраина Область СумскаяСумская область Район Середино-Будский Сельский совет Старогутский Координаты 52°18′23″ с. ш. 33°47′41″ в. д.52.306486640358926° с. ш. 33.794609497830415° в. д. / 52.306486640358926; 33.794609497830415    Население 442 человека (2001) Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Телефонный код +380 5451 Почтовый индекс 41030 Автомобильный код BM, НМ / 19 КОАТУУ 5924486301

Старая Гута (укр. Стара Гута) — село, Старогутский сельский совет, Середино-Будский район, Сумская область, Украина.

Код КОАТУУ — 5924486301. Население по переписи 2001 года составляло 442 человека .

Является административным центром Старогутского сельского совета, в который, кроме того, входят сёла Василевка, Гаврилова Слобода, Гаврилово и Новая Гута.

Географическое положение

Село Старая Гута находится на берегу реки Уличка, выше по течению на расстоянии в 3,5 км расположено село Новая Гута, ниже по течению на расстоянии в 1,5 км расположено село Василевка. Село окружено большим лесным массивом (сосна, берёза). В 3-х км от села проходит граница с Россией.

Происхождение названия

На территории Украины — 10 населённых пунктов с названием Старая Гута.

История

Старая Гута была основана в конце XVII – начале XVIII века Василием Леонтьевичем Кочубеем (ок. 1640 – 15.07.1708), генеральным судьёй Малороссийского генерального суда (1699–1708), который до назначения на указанную должность служил войсковым канцеляристом в Войсковой Генеральной канцелярии, регентом Генеральной войсковой канцелярии (1681) и генеральным писарем (1687–1699).

Василий Кочубей поддерживал дружеские отношения с Иваном Мазепой и пользовался его покровительством и поддержкой. 10 апреля 1694 года он получил от него «к потребе и выгоде господарской место в уезде Новгородском, на реке Улице, на занятие хутора», а через какое-то время поселил на нём хутор Улицу и построил рядом с ним гуту, которая впервые упоминается в универсале гетмана Мазепы от 1 апреля 1705 года.

В 1704 году Кочубей поссорился с Мазепой и в феврале 1708 года вместе с полтавским полковником И.И. Искрой написал на него донос Петру I, в котором сообщил о намерении гетмана отделиться от России и примкнуть к Польше. Однако Пётр I им не поверил и приказал казнить доносчиков, а все их имения отобрать.

15 июля 1708 года Иван Мазепа исполнил распоряжение царя и казнил Кочубея и Искру. Однако уже в октябре 1708 года Пётр I убедился в правдивости их доноса и, почтив «слезою память страдальцев невинных», повелел перезахоронить их в Киево-Печерской лавре, а их семьям возвратить отобранные имения.

Исполняя волю царя, Иван Скоропадский 15 декабря 1708 года возвратил жене Кочубея Любови Фёдоровне (урожденной Жученко) и его сыновьям Василию и Фёдору слободку Улицу (Старую Гуту) и другие принадлежавшие им имения, а 12 марта 1710 года Пётр I закрепил их за ними царской грамотой.

Вскоре после этого Кочубеи разделили между собой возвращённые имения и выделили Старую Гуту младшему сыну Василия Кочубея – знатному войсковому товарищу Фёдору Васильевичу Кочубею, который, по оценке А.М. Лазаревского, относился к разряду людей, «которые, опираясь на значение своих отцов, нередко позволяли себе ужасные насилия не только над своими подданными, но и над казаками». По переписи 1723 года за ним в Старой Гуте числилось 30 хат бобылей.

После смерти Фёдора Кочубея, которая наступила в конце 1729 года, Старую Гуту унаследовал его старший брат – полтавский полковник Василий Васильевич Кочубей (? – 21.08.1743), а от него она перешла к его сыну – бунчуковому товарищу Василию Васильевичу Кочубею, служившему в 1768–1779 гг. глуховским подкоморием и предводителем дворянства Глуховского уезда.

На момент проведения Румянцевской описи Малороссии 1765–1768 гг. за В.В. Кочубеем в Старой Гуте числилось 46 дворов и 52 бездворные хаты. 37 из них принадлежали ремесленникам: бондарям, кузнецам, котлярам, колесникам, слесарям, столярам и гутникам, а 26 – винокурам. Винокуры имели в собственности 33 винокуренных котла и жили богаче своих односельчан. Наиболее зажиточными среди них считались Трофим Козлов и Гаврила Цинбалистый. Первый имел в собственности 12 строений: светлицу с комнатой и пекарней, шесть амбаров, конюшню, баню и три сарая, в которых содержал четыре лошади, три коровы и двадцать свиней, а второй – 13 строений, три лошади и десять свиней.

Немало в селе было и малоимущих жителей, которые жили на владельческой земле, пользовались небольшими усадебными наделами и «питались заработками по людям».

Ко времени проведения Румянцевской описи Малороссии Старая Гута входила в состав Гутянской экономии Кочубеев, которая включала в себя Старую Гуту, Новую Гуту, Берёзку и хутор Берёзковский. При экономии работало пять винокурен, четыре из которых находились в Старой Гуте, одна на панском дворе, другая – около мельничной плотины, а третья и четвертая – рядом с усадьбой Кочубеев. Зимой винокурни работали на 24 котлах, а летом на 6 и производили от 120 до 150 бочек водки в год.

В экономии работала «фабрика стеклянная об одной печи», на которой изготовлялось «стекло разного сорту в зимнее время» и «продажею употреблялось в разные места». Из произведённой на фабрике продукции в марте 1756 года было продано вяземскому купцу Лелянову 11 коп стеклянных изделий (1 копа равнялась 60 единицам изделий) и 200 оконных стёкол; почепскому купцу Ларионову – 500 оконных стёкол; жителю города Трубчевска Федосьеву – 10 коп изделий и жителю села Берёзки Прокофьеву – 0,5 копы изделий. Кроме того, владельцу завода было отправлено разной посуды 60 коп, 500 оконных стёкол специально указанного размера и малых стёкол 1700 штук.

В Старой Гуте находился «приезжий дом» Кочубеев, состоявший из нескольких комнат, оклеенных бумажными обоями, а недалеко от него – Кочубеевская пуща, большой массив соснового леса, имевший в окружности около 63 верст. Акварельный план пущи, изготовленный в 40-х годах XVIII века по заказу В.В. Кочубея, в настоящее время хранится в Государственном архиве древних актов в Москве. На нём изображена «слободка полковника Кочубея» на реке Улице, два стекольных «завода» – «старая гута» и «новая гута»; около «старой гуты» – церковь, «дворец» (усадьба) Кочубея и гребля (плотина) с мельницей. На реке Знобь обозначен «дворец» Кочубеев, окружённый хатами, селение на урочище Крутой Лог (Берёзка) и мельница, а в лесу – «дегтярня», «криница» и «хутор Братовецкий».

На момент описания Новгород-Северского наместничества 1779–1781 гг. за В.В. Кочубеем в Старой Гуте числилось 65 дворов, 69 хат, 35 бездворных хат и мельница на реке Уличке о 2 колах. В указанное время в селе проживали 172 обывателя со своими семьями, которые «пропитание и прибыль свою получали от винокурения, производимого из покупаемого в Середина-Буде хлеба наёмными людьми, того же села жителями», а земледелием занимались мало.

После смерти В.В. Кочубея Старая Гута перешла по завещанию к его сыну – предводителю дворянства Глуховского уезда Василию Васильевичу Кочубею (ок. 1750 – 03.1800), а после него – к его жене Елене Васильевне Туманской [35, с. 536] и трём сыновьям: Александру, Демьяну и Аркадию.

Весной 1826 года Кочубеи разделили между собой унаследованные имения и закрепили Старую Гуту за младшим сыном наследодателя ствительным тайным советником Аркадием Васильевичем Кочубеем360, а после смерти Е.В. Туманской утвердили указанный раздел через Глуховский земский суд.

За время владения Старой Гутой А.В. Кочубей построил в селе свеклосахарный завод с тремя гидравлическими прессами (1855), запустил винокуренный завод и восстановил завод по производству стеклянных изделий, на котором в начале 50-х годов XIX века производилось продукции на сумму до 8000 руб. серебром.

На Кочубеевском стекольном заводе методом свободного дутья производили разнообразную стеклянную посуду, бутылки для вина, водки, лекарств и т.д., которые имели устойчивый спрос на территории Украины, России и в некоторых зарубежных странах. В начале 1860-х годов завод был одним из крупнейших предприятий своей отрасли в Черниговской губернии и производил 50638 бутылок в год на сумму 9713 руб. (1860).

Накануне отмены крепостного права, в 1859 году, в Старой Гуте числилось 179 дворов, в которых проживало 754 жителя, в том числе 410 крепостных мужского пола, принадлежавших А.В. Кочубею.

После смерти А.В. Кочубея, наступившей 4 марта 1878 года, его владения в Старой Гуте унаследовал его сын – тайный советник и председатель императорского Русского технического общества Пётр Аркадьевич Кочубей (17.06.1825 – 15.12.1892), а от него они перешли к его сыну, глуховскому уездному предводителю дворянства с 1896 по 1905 гг. Василию Петровичу Кочубею.

В пореформенное время в Старой Гуте работали небольшой маслобойный завод по производству конопляного масла (1869) Трофима Григорьевича Шульгина, лесопильный завод Павла Алексеевича Гаврилова, скипидарный завод Тайковского, кирпичный завод, 5 лавок по продаже промышленных и продовольственных товаров, 2 водяные мельницы и 1 крупорушка.

В 1912 году в селе функционировали три лесопильных завода: Василия Петровича Кочубея, на котором трудились 23 рабочих и производилось продукции на 39120 руб. в год; братьев Ратнер: Меера Ароновича, Берка Ароновича и Залмана Ароновича, на котором было занято 20 рабочих и производилось продукции на 34000 руб. в год и завод Александра Васильевича Стёпина, на котором работали 25 рабочих. Все заводы были оснащены паровыми двигателями и изготовляли доски, шалёвку, брусья, опалубку и другие изделия из древесины, которые отправлялись по открытой в 1912 году узкоколейной железной дороге в различные регионы страны. До революции Старая Гута была большим населённым пунктом и в 1897 году насчитывала 202 двора, в которых проживало 1222 жителя. Земли всем не хватало, и в конце ХІХ века 36 старогутских и новогутских семей выехали по переселению в Становую волость Челябинского уезда Оренбургской губернии. О том, как это происходило, известно из письма одного из переселенцев на новые земли Кирилла Чистотина: «8 мая 1887 года в сёлах Старой и Новой Гуте происходили плач и рыдания, прощания и целования, и многочисленное собрание народа на площади. В Старой Гуте на площади стояло около 70 будок, покрытых лубками, рогожами и холстом и наполненных разным скарбом, из которых выглядывали маленькие ребятишки. Толпами тут же стояли крестьяне, растерянные, с унылыми лицами. Ровно в 2 часа прибыли на площадь местный причт, приглашённый переселенцами для служения молебна о благополучном путешествии, и волостной старшина с писарем, для раздачи переселенцам проходных свидетельств и для проводов. По окончании молебна, переселенцы выдвинулись в 73-дневной путь, и по лицам их было видно, что на сердце у них лежал камень...».

Издавна, до проведения Румянцевской описи Малороссии 1765–1768 гг., в селе уже действовала Воскресенская церковь деревянной постройки, при которой функционировали церковно-приходская школа и госпиталь. Со временем церковь обветшала, и её дважды, в 1837 и в 1898 гг., обновляли.

Согласно расписанию приходов и причтов Черниговской епархии от 17 января 1876 года, Воскресенская церковь входила в состав Гутского прихода, настоятелем которого в 1879 году был священник Стефан Александрович Сияльский. В разные годы в ней служили: Иоанн Павловский (? – 1874 – ?), Алексей Померанцев (? – 1895 – ?), Гавриил Туткевич (? – 1901 – ?), Иоанн Самуилович Богдановский (? – 1909 – ?), Николай Порфирьевич Калиновский (? – 1914–1916 – ?) и другие священники.

В 1873 году в Старой Гуте было открыто одноклассное начальное народное училище Министерства народного просвещения России, которое находилось в собственном помещении, состоявшем из трёх классных комнат и одной комнаты для учителя. За училищем была закреплена одна десятина земли, на которой выращивались плодовые культуры и овощи. В 1901 году в училище обучалось 79 учеников. В 1912 году Новгород-Северское земство построило в селе новую школу на 150 учащихся, которая состояла из 4 классных комнат общей площадью 220 квадратных метров, учительской комнаты, просторного коридора и комнаты для уборщицы

Экономика

• «Заветы Ильича», сельхозпредприятие.

Достопримечательности

• Музей боевой славы.
• Деснянско-Старогутский национальный природный парк, площадь 162 км².

Ссылки

• [www.siver-litopis.cn.ua/rab/chuhno/chuhno2013.pdf Владимир Чухно. История населённых пунктов Украины: Середино-Будский район Сумской области, Киев, 2013]

Отрывок, характеризующий Старая Гута (Середино-Будский район)

– А что?
– Ах, какая я свинья, однако, что я ни разу не писал и так напугал их. Ах, какая я свинья, – повторил он, вдруг покраснев. – Что же, пошли за вином Гаврилу! Ну, ладно, хватим! – сказал он…
В письмах родных было вложено еще рекомендательное письмо к князю Багратиону, которое, по совету Анны Михайловны, через знакомых достала старая графиня и посылала сыну, прося его снести по назначению и им воспользоваться.
– Вот глупости! Очень мне нужно, – сказал Ростов, бросая письмо под стол.
– Зачем ты это бросил? – спросил Борис.
– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.
Ростов вспомнил то, что ему надо было ответить, только тогда, когда он уже вышел. И еще более был он сердит за то, что забыл сказать это. Ростов сейчас же велел подать свою лошадь и, сухо простившись с Борисом, поехал к себе. Ехать ли ему завтра в главную квартиру и вызвать этого ломающегося адъютанта или, в самом деле, оставить это дело так? был вопрос, который мучил его всю дорогу. То он с злобой думал о том, с каким бы удовольствием он увидал испуг этого маленького, слабого и гордого человечка под его пистолетом, то он с удивлением чувствовал, что из всех людей, которых он знал, никого бы он столько не желал иметь своим другом, как этого ненавидимого им адъютантика.


На другой день свидания Бориса с Ростовым был смотр австрийских и русских войск, как свежих, пришедших из России, так и тех, которые вернулись из похода с Кутузовым. Оба императора, русский с наследником цесаревичем и австрийский с эрцгерцогом, делали этот смотр союзной 80 титысячной армии.
С раннего утра начали двигаться щегольски вычищенные и убранные войска, выстраиваясь на поле перед крепостью. То двигались тысячи ног и штыков с развевавшимися знаменами и по команде офицеров останавливались, заворачивались и строились в интервалах, обходя другие такие же массы пехоты в других мундирах; то мерным топотом и бряцанием звучала нарядная кавалерия в синих, красных, зеленых шитых мундирах с расшитыми музыкантами впереди, на вороных, рыжих, серых лошадях; то, растягиваясь с своим медным звуком подрагивающих на лафетах, вычищенных, блестящих пушек и с своим запахом пальников, ползла между пехотой и кавалерией артиллерия и расставлялась на назначенных местах. Не только генералы в полной парадной форме, с перетянутыми донельзя толстыми и тонкими талиями и красневшими, подпертыми воротниками, шеями, в шарфах и всех орденах; не только припомаженные, расфранченные офицеры, но каждый солдат, – с свежим, вымытым и выбритым лицом и до последней возможности блеска вычищенной аммуницией, каждая лошадь, выхоленная так, что, как атлас, светилась на ней шерсть и волосок к волоску лежала примоченная гривка, – все чувствовали, что совершается что то нешуточное, значительное и торжественное. Каждый генерал и солдат чувствовали свое ничтожество, сознавая себя песчинкой в этом море людей, и вместе чувствовали свое могущество, сознавая себя частью этого огромного целого.
С раннего утра начались напряженные хлопоты и усилия, и в 10 часов всё пришло в требуемый порядок. На огромном поле стали ряды. Армия вся была вытянута в три линии. Спереди кавалерия, сзади артиллерия, еще сзади пехота.
Между каждым рядом войск была как бы улица. Резко отделялись одна от другой три части этой армии: боевая Кутузовская (в которой на правом фланге в передней линии стояли павлоградцы), пришедшие из России армейские и гвардейские полки и австрийское войско. Но все стояли под одну линию, под одним начальством и в одинаковом порядке.
Как ветер по листьям пронесся взволнованный шопот: «едут! едут!» Послышались испуганные голоса, и по всем войскам пробежала волна суеты последних приготовлений.
Впереди от Ольмюца показалась подвигавшаяся группа. И в это же время, хотя день был безветренный, легкая струя ветра пробежала по армии и чуть заколебала флюгера пик и распущенные знамена, затрепавшиеся о свои древки. Казалось, сама армия этим легким движением выражала свою радость при приближении государей. Послышался один голос: «Смирно!» Потом, как петухи на заре, повторились голоса в разных концах. И всё затихло.
В мертвой тишине слышался топот только лошадей. То была свита императоров. Государи подъехали к флангу и раздались звуки трубачей первого кавалерийского полка, игравшие генерал марш. Казалось, не трубачи это играли, а сама армия, радуясь приближению государя, естественно издавала эти звуки. Из за этих звуков отчетливо послышался один молодой, ласковый голос императора Александра. Он сказал приветствие, и первый полк гаркнул: Урра! так оглушительно, продолжительно, радостно, что сами люди ужаснулись численности и силе той громады, которую они составляли.