Судите сами

Судите сами
заставка программы
Жанр	общественно-политическое ток-шоу
Шеф-редактор(ы)	Виктория Эль-Муалля, Надежда Дягилева (2005—2006) Елена Корчагина (2006—2010)
Производство	Студия спецпроектов Первого канала и Зелёная студия (2008—2011)
Ведущий(е)	Максим Шевченко
Композитор	Олег Литвишко
Страна производства	Россия Россия
Язык	русский
Количество сезонов	6
Производство
Продюсер(ы)	Наталья Никонова (2005—2009) Виктория Эль-Муалля, Надежда Дягилева (2006—2010)
Исполнительный продюсер(ы)	Гюльнара Ильчинская (2005—2009)
Место съёмок	Москва Москва
Камера	Многокамерная съёмка
Продолжительность	1 час
Вещание
Телеканал(ы)	Первый канал
Формат изображения	4:3 (2005—2011) 16:9 (последний выпуск)
Формат звука	Стереофония
Период трансляции	с 20 октября 2005 по 2 июня 2011 года
Премьерные показы	2005 — 2011 Россия Россия, Первый канал
Хронология
Предшествующие передачи	Основной инстинкт
Последующие передачи	В контексте, Структура момента
Ссылки
[www.1tv.ru/sudsami .ru/sudsami]

Суди́те са́ми — общественно-политическое ток-шоу на Первом канале, выходившее в эфир по четвергам в 23.50. Ведущим передачи был известный журналист, руководитель Центра стратегических исследований религии и политики современного мира, Член Общественной палаты РФ Максим Шевченко. По утверждению ведущего, «это программа для тех, кто не хочет проспать своё будущее». Этой фразой Шевченко открывал каждый выпуск передачи.

О программе

Ток-шоу пришло на смену программе «Основной инстинкт». В передаче обсуждались самые актуальные и важные темы текущего момента. Первая передача, вышедшая в эфир 20 октября 2005 года, была посвящена событиям, связанным с убийством перуанского студента в Воронеже. В первых выпусках передачи (формата 2005 — 2008 годов) на площадку из зала вызывались приглашённые общественные и политические деятели, отстаивавшие противоположные позиции относительно поставленного в студии вопроса. Тема каждого выпуска — это утвердительная/вопросительная формулировка, нацеленная на своеобразную провокацию: «Что лучше: совок или демократия?», «Является ли смерть Патаркацишвили политическим убийством?», «Февральская революция — благо или катастрофа для России?», «Введение ЕГЭ — вред или польза для российского образования?», «Кем был Пиночет — кровавым диктатором или спасителем своего отечества?», «Нужно ли отменить мораторий на смертную казнь?», «Допустимо ли использование альтернативных, физических методов наказания преступления?» и др.

Ближе к концу эфирного времени программы (как правило, при выходе с рекламного блока) ведущий подводил итоги голосования на поставленный в студии вопрос с двумя однозначными вариантами ответа — «Да» и «Нет» — в процентном соотношении. В голосовании (так же, как и в «Основном инстинкте») принимают участие зрители, находящиеся в студии передачи, при помощи специальных пультов с двумя кнопками.

Осенью 2008 года формат программы немного изменился. Теперь в программе несколько гостей за круглым столом обсуждали с ведущим одну заранее выбранную тему — без проведения голосований. За последнее время существования программы её участники обсудили события в Южной Осетии в августе 2008 года, события на Манежной площади в Москве, скандал с публикацией документов сайтом WikiLeaks, сотрудничество России с НАТО, дело Егора Бычкова, отношения России и Белоруссии и множество других событий в стране и мире.

Студия

Первоначально студия представляла собой площадку-колизей, где стоял ведущий, вверху находился плазменный экран для демонстрации видеосюжетов, в остальное время слайда с темой программы. С одной стороны сидели люди, которые ЗА то или иное мнение, с другой — те, кто ПРОТИВ. На площадку вызывались гости из студии. С осени 2008 года дизайн студии немного поменялся — в центре студии стал находиться круглый стол для гостей.

Участники

Частыми гостями передачи были: журналист Михаил Леонтьев, историк и политолог Наталья Нарочницкая, политик Владимир Жириновский, депутат Госдумы РФ Александр Хинштейн, президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский, член партии «Единая Россия» Андрей Исаев, главный редактор «Независимой газеты» Константин Ремчуков, Президент Центра Никсона Дмитрий Саймс. Приглашались представители разных политических взглядов, члены как партии «Единая Россия», так и представители правой и левой оппозиции. Гости программы, жарко дебатируя, отстаивая собственные позицию и точку зрения, обсуждали самую актуальную общественно-политическую тему недели. В одном из интервью Шевченко назвал своё ток-шоу «одной из самых открытых дискуссионных площадок в отечественном телеэфире, на которой политические деятели всех уровней совершенно свободно обсуждают самые острые проблемы России и мира».

Ведущий также принимает активное участие в дискуссии, занимая одну из позиций.

Экстренное вещание

За всю историю существования программы в эфир вышло несколько специальных выпусков в формате широкой дискуссии:

• 24 апреля 2007 года, спустя день после смерти Бориса Ельцина, в 21:30 в эфир вышел специальный выпуск программы под названием «Памяти Бориса Ельцина» В студию к Максиму Шевченко были приглашены все те, кто хорошо знал первого Президента России.
• 2 декабря 2007 года и 2 марта 2008 года в рамках информационно-аналитического канала выходили спецвыпуски программы, посвящённые подведению итогов парламентских и президентских выборов в России. Эти выпуски совместно с Максимом Шевченко вели Михаил Леонтьев и Пётр Толстой.
• 28 августа 2008 года в 23:15 в эфир вышел специальный выпуск программы, полностью посвящённый событиям в Южной Осетии в августе того же года. Это был последний выпуск, вышедший в первоначальном формате.
• 9 декабря 2008 года, в день похорон Патриарха Московского и Всея Руси Алексия II в эфир вышел специальный выпуск под названием «Светлой памяти Алексия II посвящается…». Как и в выпуске «Памяти Бориса Ельцина», в передаче приняли участие те, кто хорошо знал Алексия II.

Название программы в выпусках от 24 апреля и 2 декабря 2007 года, а также 2 марта и 9 декабря 2008 года не упоминалось.

Закрытие

2 июня 2011 года программа в последний раз вышла в эфир перед летним отпуском. Её ведущий Максим Шевченко утверждал, что в сентябре вещание программы возобновится в прежнем формате. Но всё изменилось в течение последующих летних месяцев.

27 июля 2011 года Российский еврейский конгресс обратился с письмом в Общественную палату РФ с призывом исключить Максима Шевченко из её рядов. РЕК также направил письмо руководству Первого канала с призывом приостановить сотрудничество с Максимом Шевченко и убрать из ночного эфира выпуски его еженедельного ток-шоу «Судите сами». Позднее конгресс обратился в редакцию радио «Эхо Москвы» с призывом ввести мораторий на эфиры с участием Шевченко. Это произошло после того, как известный тележурналист объяснил действия подозреваемого в терроризме норвежца Брейвика на обозревательском сайте actualcomment.ru, устроившего 22 июля того же года в Норвегии двойной теракт, в результате которого погибли 76 человек и почти 100 человек получили ранения, его неонацистскими взглядами и радикальной симпатией к Израилю.

Возобновление

С 26 января 2012 года, после непродолжительного перерыва, в эфире Первого канала недолго выходила программа со схожим форматом и с тем же ведущим «В контексте». В этой программе Максим Шевченко беседовал с несколькими приглашёнными гостями за круглым столом, массовка и зрители были удалены. В 2014—2016 годах похожий формат, а также декорации и переделанную открывающую видеозаставку использовала другая программа «Первого канала» — «Структура момента» с ведущим Валерием Фадеевым.

Ссылки

• [www.1tv.ru/sudsami Официальный сайт программы]

Отрывок, характеризующий Судите сами

– Ежели бы Его не было, – сказал он тихо, – мы бы с вами не говорили о Нем, государь мой. О чем, о ком мы говорили? Кого ты отрицал? – вдруг сказал он с восторженной строгостью и властью в голосе. – Кто Его выдумал, ежели Его нет? Почему явилось в тебе предположение, что есть такое непонятное существо? Почему ты и весь мир предположили существование такого непостижимого существа, существа всемогущего, вечного и бесконечного во всех своих свойствах?… – Он остановился и долго молчал.
Пьер не мог и не хотел прерывать этого молчания.
– Он есть, но понять Его трудно, – заговорил опять масон, глядя не на лицо Пьера, а перед собою, своими старческими руками, которые от внутреннего волнения не могли оставаться спокойными, перебирая листы книги. – Ежели бы это был человек, в существовании которого ты бы сомневался, я бы привел к тебе этого человека, взял бы его за руку и показал тебе. Но как я, ничтожный смертный, покажу всё всемогущество, всю вечность, всю благость Его тому, кто слеп, или тому, кто закрывает глаза, чтобы не видать, не понимать Его, и не увидать, и не понять всю свою мерзость и порочность? – Он помолчал. – Кто ты? Что ты? Ты мечтаешь о себе, что ты мудрец, потому что ты мог произнести эти кощунственные слова, – сказал он с мрачной и презрительной усмешкой, – а ты глупее и безумнее малого ребенка, который бы, играя частями искусно сделанных часов, осмелился бы говорить, что, потому что он не понимает назначения этих часов, он и не верит в мастера, который их сделал. Познать Его трудно… Мы веками, от праотца Адама и до наших дней, работаем для этого познания и на бесконечность далеки от достижения нашей цели; но в непонимании Его мы видим только нашу слабость и Его величие… – Пьер, с замиранием сердца, блестящими глазами глядя в лицо масона, слушал его, не перебивал, не спрашивал его, а всей душой верил тому, что говорил ему этот чужой человек. Верил ли он тем разумным доводам, которые были в речи масона, или верил, как верят дети интонациям, убежденности и сердечности, которые были в речи масона, дрожанию голоса, которое иногда почти прерывало масона, или этим блестящим, старческим глазам, состарившимся на том же убеждении, или тому спокойствию, твердости и знанию своего назначения, которые светились из всего существа масона, и которые особенно сильно поражали его в сравнении с своей опущенностью и безнадежностью; – но он всей душой желал верить, и верил, и испытывал радостное чувство успокоения, обновления и возвращения к жизни.
– Он не постигается умом, а постигается жизнью, – сказал масон.
– Я не понимаю, – сказал Пьер, со страхом чувствуя поднимающееся в себе сомнение. Он боялся неясности и слабости доводов своего собеседника, он боялся не верить ему. – Я не понимаю, – сказал он, – каким образом ум человеческий не может постигнуть того знания, о котором вы говорите.
Масон улыбнулся своей кроткой, отеческой улыбкой.
– Высшая мудрость и истина есть как бы чистейшая влага, которую мы хотим воспринять в себя, – сказал он. – Могу ли я в нечистый сосуд воспринять эту чистую влагу и судить о чистоте ее? Только внутренним очищением самого себя я могу до известной чистоты довести воспринимаемую влагу.
– Да, да, это так! – радостно сказал Пьер.
– Высшая мудрость основана не на одном разуме, не на тех светских науках физики, истории, химии и т. д., на которые распадается знание умственное. Высшая мудрость одна. Высшая мудрость имеет одну науку – науку всего, науку объясняющую всё мироздание и занимаемое в нем место человека. Для того чтобы вместить в себя эту науку, необходимо очистить и обновить своего внутреннего человека, и потому прежде, чем знать, нужно верить и совершенствоваться. И для достижения этих целей в душе нашей вложен свет Божий, называемый совестью.
– Да, да, – подтверждал Пьер.
– Погляди духовными глазами на своего внутреннего человека и спроси у самого себя, доволен ли ты собой. Чего ты достиг, руководясь одним умом? Что ты такое? Вы молоды, вы богаты, вы умны, образованы, государь мой. Что вы сделали из всех этих благ, данных вам? Довольны ли вы собой и своей жизнью?
– Нет, я ненавижу свою жизнь, – сморщась проговорил Пьер.
– Ты ненавидишь, так измени ее, очисти себя, и по мере очищения ты будешь познавать мудрость. Посмотрите на свою жизнь, государь мой. Как вы проводили ее? В буйных оргиях и разврате, всё получая от общества и ничего не отдавая ему. Вы получили богатство. Как вы употребили его? Что вы сделали для ближнего своего? Подумали ли вы о десятках тысяч ваших рабов, помогли ли вы им физически и нравственно? Нет. Вы пользовались их трудами, чтоб вести распутную жизнь. Вот что вы сделали. Избрали ли вы место служения, где бы вы приносили пользу своему ближнему? Нет. Вы в праздности проводили свою жизнь. Потом вы женились, государь мой, взяли на себя ответственность в руководстве молодой женщины, и что же вы сделали? Вы не помогли ей, государь мой, найти путь истины, а ввергли ее в пучину лжи и несчастья. Человек оскорбил вас, и вы убили его, и вы говорите, что вы не знаете Бога, и что вы ненавидите свою жизнь. Тут нет ничего мудреного, государь мой! – После этих слов, масон, как бы устав от продолжительного разговора, опять облокотился на спинку дивана и закрыл глаза. Пьер смотрел на это строгое, неподвижное, старческое, почти мертвое лицо, и беззвучно шевелил губами. Он хотел сказать: да, мерзкая, праздная, развратная жизнь, – и не смел прерывать молчание.
Масон хрипло, старчески прокашлялся и кликнул слугу.
– Что лошади? – спросил он, не глядя на Пьера.
– Привели сдаточных, – отвечал слуга. – Отдыхать не будете?
– Нет, вели закладывать.
«Неужели же он уедет и оставит меня одного, не договорив всего и не обещав мне помощи?», думал Пьер, вставая и опустив голову, изредка взглядывая на масона, и начиная ходить по комнате. «Да, я не думал этого, но я вел презренную, развратную жизнь, но я не любил ее, и не хотел этого, думал Пьер, – а этот человек знает истину, и ежели бы он захотел, он мог бы открыть мне её». Пьер хотел и не смел сказать этого масону. Проезжающий, привычными, старческими руками уложив свои вещи, застегивал свой тулупчик. Окончив эти дела, он обратился к Безухому и равнодушно, учтивым тоном, сказал ему:
– Вы куда теперь изволите ехать, государь мой?
– Я?… Я в Петербург, – отвечал Пьер детским, нерешительным голосом. – Я благодарю вас. Я во всем согласен с вами. Но вы не думайте, чтобы я был так дурен. Я всей душой желал быть тем, чем вы хотели бы, чтобы я был; но я ни в ком никогда не находил помощи… Впрочем, я сам прежде всего виноват во всем. Помогите мне, научите меня и, может быть, я буду… – Пьер не мог говорить дальше; он засопел носом и отвернулся.
Масон долго молчал, видимо что то обдумывая.
– Помощь дается токмо от Бога, – сказал он, – но ту меру помощи, которую во власти подать наш орден, он подаст вам, государь мой. Вы едете в Петербург, передайте это графу Вилларскому (он достал бумажник и на сложенном вчетверо большом листе бумаги написал несколько слов). Один совет позвольте подать вам. Приехав в столицу, посвятите первое время уединению, обсуждению самого себя, и не вступайте на прежние пути жизни. Затем желаю вам счастливого пути, государь мой, – сказал он, заметив, что слуга его вошел в комнату, – и успеха…
Проезжающий был Осип Алексеевич Баздеев, как узнал Пьер по книге смотрителя. Баздеев был одним из известнейших масонов и мартинистов еще Новиковского времени. Долго после его отъезда Пьер, не ложась спать и не спрашивая лошадей, ходил по станционной комнате, обдумывая свое порочное прошедшее и с восторгом обновления представляя себе свое блаженное, безупречное и добродетельное будущее, которое казалось ему так легко. Он был, как ему казалось, порочным только потому, что он как то случайно запамятовал, как хорошо быть добродетельным. В душе его не оставалось ни следа прежних сомнений. Он твердо верил в возможность братства людей, соединенных с целью поддерживать друг друга на пути добродетели, и таким представлялось ему масонство.


Приехав в Петербург, Пьер никого не известил о своем приезде, никуда не выезжал, и стал целые дни проводить за чтением Фомы Кемпийского, книги, которая неизвестно кем была доставлена ему. Одно и всё одно понимал Пьер, читая эту книгу; он понимал неизведанное еще им наслаждение верить в возможность достижения совершенства и в возможность братской и деятельной любви между людьми, открытую ему Осипом Алексеевичем. Через неделю после его приезда молодой польский граф Вилларский, которого Пьер поверхностно знал по петербургскому свету, вошел вечером в его комнату с тем официальным и торжественным видом, с которым входил к нему секундант Долохова и, затворив за собой дверь и убедившись, что в комнате никого кроме Пьера не было, обратился к нему:
– Я приехал к вам с поручением и предложением, граф, – сказал он ему, не садясь. – Особа, очень высоко поставленная в нашем братстве, ходатайствовала о том, чтобы вы были приняты в братство ранее срока, и предложила мне быть вашим поручителем. Я за священный долг почитаю исполнение воли этого лица. Желаете ли вы вступить за моим поручительством в братство свободных каменьщиков?
Холодный и строгий тон человека, которого Пьер видел почти всегда на балах с любезною улыбкою, в обществе самых блестящих женщин, поразил Пьера.
– Да, я желаю, – сказал Пьер.
Вилларский наклонил голову. – Еще один вопрос, граф, сказал он, на который я вас не как будущего масона, но как честного человека (galant homme) прошу со всею искренностью отвечать мне: отреклись ли вы от своих прежних убеждений, верите ли вы в Бога?
Пьер задумался. – Да… да, я верю в Бога, – сказал он.
– В таком случае… – начал Вилларский, но Пьер перебил его. – Да, я верю в Бога, – сказал он еще раз.
– В таком случае мы можем ехать, – сказал Вилларский. – Карета моя к вашим услугам.
Всю дорогу Вилларский молчал. На вопросы Пьера, что ему нужно делать и как отвечать, Вилларский сказал только, что братья, более его достойные, испытают его, и что Пьеру больше ничего не нужно, как говорить правду.
Въехав в ворота большого дома, где было помещение ложи, и пройдя по темной лестнице, они вошли в освещенную, небольшую прихожую, где без помощи прислуги, сняли шубы. Из передней они прошли в другую комнату. Какой то человек в странном одеянии показался у двери. Вилларский, выйдя к нему навстречу, что то тихо сказал ему по французски и подошел к небольшому шкафу, в котором Пьер заметил невиданные им одеяния. Взяв из шкафа платок, Вилларский наложил его на глаза Пьеру и завязал узлом сзади, больно захватив в узел его волоса. Потом он пригнул его к себе, поцеловал и, взяв за руку, повел куда то. Пьеру было больно от притянутых узлом волос, он морщился от боли и улыбался от стыда чего то. Огромная фигура его с опущенными руками, с сморщенной и улыбающейся физиономией, неверными робкими шагами подвигалась за Вилларским.
Проведя его шагов десять, Вилларский остановился.
– Что бы ни случилось с вами, – сказал он, – вы должны с мужеством переносить всё, ежели вы твердо решились вступить в наше братство. (Пьер утвердительно отвечал наклонением головы.) Когда вы услышите стук в двери, вы развяжете себе глаза, – прибавил Вилларский; – желаю вам мужества и успеха. И, пожав руку Пьеру, Вилларский вышел.
Оставшись один, Пьер продолжал всё так же улыбаться. Раза два он пожимал плечами, подносил руку к платку, как бы желая снять его, и опять опускал ее. Пять минут, которые он пробыл с связанными глазами, показались ему часом. Руки его отекли, ноги подкашивались; ему казалось, что он устал. Он испытывал самые сложные и разнообразные чувства. Ему было и страшно того, что с ним случится, и еще более страшно того, как бы ему не выказать страха. Ему было любопытно узнать, что будет с ним, что откроется ему; но более всего ему было радостно, что наступила минута, когда он наконец вступит на тот путь обновления и деятельно добродетельной жизни, о котором он мечтал со времени своей встречи с Осипом Алексеевичем. В дверь послышались сильные удары. Пьер снял повязку и оглянулся вокруг себя. В комнате было черно – темно: только в одном месте горела лампада, в чем то белом. Пьер подошел ближе и увидал, что лампада стояла на черном столе, на котором лежала одна раскрытая книга. Книга была Евангелие; то белое, в чем горела лампада, был человечий череп с своими дырами и зубами. Прочтя первые слова Евангелия: «Вначале бе слово и слово бе к Богу», Пьер обошел стол и увидал большой, наполненный чем то и открытый ящик. Это был гроб с костями. Его нисколько не удивило то, что он увидал. Надеясь вступить в совершенно новую жизнь, совершенно отличную от прежней, он ожидал всего необыкновенного, еще более необыкновенного чем то, что он видел. Череп, гроб, Евангелие – ему казалось, что он ожидал всего этого, ожидал еще большего. Стараясь вызвать в себе чувство умиленья, он смотрел вокруг себя. – «Бог, смерть, любовь, братство людей», – говорил он себе, связывая с этими словами смутные, но радостные представления чего то. Дверь отворилась, и кто то вошел.