Талызин, Александр Фёдорович

Александр Фёдорович Талызин
Дата рождения	1734(1734)
Дата смерти	1787(1787)
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Годы службы	1749-1787
Звание	капитан
Часть	Семёновский лейб-гвардии полк
Награды и премии

Алекса́ндр Фёдорович Талы́зин (1734—1787) — екатерининский вельможа из рода Талызиных, участник переворота 1762 года, тайный советник, сенатор. Большой московский барин, устроитель усадьбы Денежниково.

Биография

Сын тайного советника Фёдора Лукьяновича Талызина и его жены Татьяны Семёновны; племянник влиятельного адмирала И. Л. Талызина.

Начал службу солдатом в Семёновском полку в 1749 году. В 1753 году был произведён в подпрапорщики, в 1755 году в сержанты. Пётр III 25 и 30 декабря 1761 произвёл Талызина в прапорщики и подпоручики, однако Александр Фёдорович сделался ревностным приверженцем императрицы Екатерины II и многое сделал для привлечения солдат Семёновского полка на её сторону.

В день переворота 28 июня 1762 года Талызин находился при Екатерине, когда она с гвардейскими полками, провозгласившими её императрицей, выступила против мужа. Однако так как Екатерина лично решила повести войска, то обычное платье императрицы было в данном случае не к лицу. Но подходящего военного одеяния для неё не было приготовлено. Тогда на её плечах появился мундир подпоручика с плеча Александра Талызина. Он пришелся не совсем впору к бюсту императрицы, его нельзя было застегнуть на пуговицы, к нему наскоро приделали завязки к верхним петлям, а Екатерина лично приколола Андреевскую звезду и возложила голубую ленту.

2 августа 1762 года Талызин был произведён в поручики, а 30 ноября в камер-юнкеры. Он навсегда сохранил близость ко двору, чему способствовала ещё и его женитьба на дочери фельдмаршала Степана Апраксина Марии 19 января 1763 года, через которую он породнился с Куракиными и Паниными. Талызин часто приглашался к обеденному столу Великого князя Павла Петровича, участвовал в его играх, сопровождал его в поездках верхом.

19 апреля 1765 года Талызин был произведён в капитан-поручики, 22 сентября 1769 года в капитаны. Служил волонтером в армии графа П. И. Панина во время Турецкой кампании. Привёз ключи от турецкой крепости Бендеры, за что был пожалован в камергеры с оставлением «сверх комплекта» в списках Семёновского полка.

5 мая 1779 года получил чин тайного советника и назначен сенатором. С 1777 по 1785 год Талызин часто бывал при дворе на Эрмитажных собраниях, на придворных свадьбах, «угощал от двора» посольство имеретинского царя Давида, постоянно участвовал на ежегодных выходах Екатерины II в Александро-Невскую лавру 30 августа, где нёс шлейф за обер-камергера.

Талызин имел хорошее состояние, к тому же у его жены было 2000 душ и дом в Петербурге на Новой Морской. В Москве Талызин жил в собственном доме на Воздвиженке (впоследствии в доме размещалось казначейство, ныне — музей архитектуры им. Щусева). Для воспитания сыновей нанял француза Сальморана, впоследствии работавшего директором Шкловского училища. Позднее его сыновья учились в Штутгарте.

Талызин был добрый человек и снисходительный помещик: когда его шацкие крестьяне примкнули к восстанию Пугачёва, он не только сам простил их, но и ходатайствовал о смягчении наказания для них.

Скончался в 1787 году, сведения о месте захоронения не сохранились.

Мундир

Спустя годы Екатерина вернула Александру Талызину мундир вместе со всеми приложенными регалиями. Этот мундир, из простого, довольно грубого сукна, вместе с наскоро приколотым к нему орденом, хранился сначала в имении Апраксиных в Ольгове, затем в Денежникове, у последних представительниц рода Талызиных сестёр Л. и В. А. Талызиных. 7 февраля 1902 года исторический мундир был передан ими в музей Лейб-гвардии Семёновского полка.

Подруга Екатерины II княгиня Екатерина Романовна Дашкова, не желая отставать от императрицы в день восстания, тоже прибегла к мундиру с чужого плеча. Перед походом в Петергоф она надела гвардейский мундир поручика Михаила Пушкина, сослуживца её мужа. Однако его участь была не столь счастливой. Через 10 лет после переворота Пушкин был сослан в Сибирь, где и умер в 1785 году, хотя его сын Александр тоже стал военным и дослужился до генерал-майора и чина камергера.

Семья

В браке с Марией Степановной Апраксиной (1742—1796) родилось четверо детей:

• Степан (1768—1815) — генерал-майор, шеф Выборгского мушкетерского полка, участник Отечественной войны 1812 года;
• Пётр (1767—1801) — генерал-лейтенант, участник заговора против Павла I; командор Мальтийского ордена;
• Екатерина  (1772—1803), c 1789 года замужем за д.т.с. М. А. Обресковым (1759—1842).
• Татьяна (177.—18 ?), в первом браке за д.с.с. М. Я. Гедеоновым (1756—1802), во втором — за тверским губернским предводителем дворянства С. А. Шишкиным. От первого брака сын Александр.

Ссылки

• Русские портреты XVIII—XIX столетий. Изд. Вел. Кн. Николая Михайловича. СПб. 1906. Т. II вып III. № 113.

Отрывок, характеризующий Талызин, Александр Фёдорович

– Как же, полковник, – кричал он еще на езде, – я вам говорил мост зажечь, а теперь кто то переврал; там все с ума сходят, ничего не разберешь.
Полковник неторопливо остановил полк и обратился к Несвицкому:
– Вы мне говорили про горючие вещества, – сказал он, – а про то, чтобы зажигать, вы мне ничего не говорили.
– Да как же, батюшка, – заговорил, остановившись, Несвицкий, снимая фуражку и расправляя пухлой рукой мокрые от пота волосы, – как же не говорил, что мост зажечь, когда горючие вещества положили?
– Я вам не «батюшка», господин штаб офицер, а вы мне не говорили, чтоб мост зажигайт! Я служба знаю, и мне в привычка приказание строго исполняйт. Вы сказали, мост зажгут, а кто зажгут, я святым духом не могу знайт…
– Ну, вот всегда так, – махнув рукой, сказал Несвицкий. – Ты как здесь? – обратился он к Жеркову.
– Да за тем же. Однако ты отсырел, дай я тебя выжму.
– Вы сказали, господин штаб офицер, – продолжал полковник обиженным тоном…
– Полковник, – перебил свитский офицер, – надо торопиться, а то неприятель пододвинет орудия на картечный выстрел.
Полковник молча посмотрел на свитского офицера, на толстого штаб офицера, на Жеркова и нахмурился.
– Я буду мост зажигайт, – сказал он торжественным тоном, как будто бы выражал этим, что, несмотря на все делаемые ему неприятности, он всё таки сделает то, что должно.
Ударив своими длинными мускулистыми ногами лошадь, как будто она была во всем виновата, полковник выдвинулся вперед к 2 му эскадрону, тому самому, в котором служил Ростов под командою Денисова, скомандовал вернуться назад к мосту.
«Ну, так и есть, – подумал Ростов, – он хочет испытать меня! – Сердце его сжалось, и кровь бросилась к лицу. – Пускай посмотрит, трус ли я» – подумал он.
Опять на всех веселых лицах людей эскадрона появилась та серьезная черта, которая была на них в то время, как они стояли под ядрами. Ростов, не спуская глаз, смотрел на своего врага, полкового командира, желая найти на его лице подтверждение своих догадок; но полковник ни разу не взглянул на Ростова, а смотрел, как всегда во фронте, строго и торжественно. Послышалась команда.
– Живо! Живо! – проговорило около него несколько голосов.
Цепляясь саблями за поводья, гремя шпорами и торопясь, слезали гусары, сами не зная, что они будут делать. Гусары крестились. Ростов уже не смотрел на полкового командира, – ему некогда было. Он боялся, с замиранием сердца боялся, как бы ему не отстать от гусар. Рука его дрожала, когда он передавал лошадь коноводу, и он чувствовал, как со стуком приливает кровь к его сердцу. Денисов, заваливаясь назад и крича что то, проехал мимо него. Ростов ничего не видел, кроме бежавших вокруг него гусар, цеплявшихся шпорами и бренчавших саблями.
– Носилки! – крикнул чей то голос сзади.
Ростов не подумал о том, что значит требование носилок: он бежал, стараясь только быть впереди всех; но у самого моста он, не смотря под ноги, попал в вязкую, растоптанную грязь и, споткнувшись, упал на руки. Его обежали другие.
– По обоий сторона, ротмистр, – послышался ему голос полкового командира, который, заехав вперед, стал верхом недалеко от моста с торжествующим и веселым лицом.
Ростов, обтирая испачканные руки о рейтузы, оглянулся на своего врага и хотел бежать дальше, полагая, что чем он дальше уйдет вперед, тем будет лучше. Но Богданыч, хотя и не глядел и не узнал Ростова, крикнул на него:
– Кто по средине моста бежит? На права сторона! Юнкер, назад! – сердито закричал он и обратился к Денисову, который, щеголяя храбростью, въехал верхом на доски моста.
– Зачем рисковайт, ротмистр! Вы бы слезали, – сказал полковник.
– Э! виноватого найдет, – отвечал Васька Денисов, поворачиваясь на седле.

Между тем Несвицкий, Жерков и свитский офицер стояли вместе вне выстрелов и смотрели то на эту небольшую кучку людей в желтых киверах, темнозеленых куртках, расшитых снурками, и синих рейтузах, копошившихся у моста, то на ту сторону, на приближавшиеся вдалеке синие капоты и группы с лошадьми, которые легко можно было признать за орудия.
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.
– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.