Татищев, Никита Алексеевич

Никита Алексеевич Татищев<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Ломжинский вице-губернатор
26 июля 1909 — 17 марта 1911
Предшественник:	Алексей Александрович Розеншильд-Паулин
Преемник:	Александр Васильевич Яновский
Екатеринославский вице-губернатор
17 марта 1911 — 1915
Предшественник:	Николай Александрович Гревениц
Преемник:	Александр Сергеевич Тецнер
Московский губернатор
11 мая 1916 — 3 марта 1917
Предшественник:	граф Николай Леонидович Муравьёв
Преемник:	должность ликвидирована
Рождение:	14 (26) марта 1879(1879-03-26) Вена, Австро-Венгрия
Смерть:	3 апреля 1948(1948-04-03) (69 лет) Париж, Франция
Образование:	Александровский лицей

Ники́та Алексе́евич Тати́щев (1879, Вена — 1948, Париж) — бежецкий уездный предводитель дворянства, последний московский губернатор (исполняющий дела, 1916—1917).

Биография

Из дворян Тверской губернии. Сын полтавского губернатора Алексея Никитича Татищева и Екатерины Борисовны, урождённой княжны Мещерской.

Воспитывался в Александровском лицее, по окончании которого в 1899 году начал службу по ведомству Министерства юстиции с причислением к 1-му департаменту Правительствующего сената. 28 августа 1899 года поступил юнкером в Кавалергардский полк. 9 октября того же года был произведен корнетом. Был делопроизводителем полкового суда, заведывающим полковым лазаретом и заведывающим обучением молодых солдат во 2-м эскадроне.

1 сентября 1905 года назначен адъютантом московского генерал-губернатора, с оставлением в списках Кавалергардского полка. 22 июня 1906 года зачислен в запас гвардейской кавалерии и избран Бежецким уездным предводителем дворянства, в каковой должности пробыл одно трехлетие. 26 июля 1909 года назначен Ломжинским вице-губернатором, а 7 марта 1911 года в чине коллежского асессора переведен на ту же должность в Екатеринославскую губернию. Состоял в придворном звании камер-юнкера.

11 мая 1916 года в чине надворного советника назначен исполняющим дела московского губернатора. А. А. Татищев в своих воспоминаниях писал: «В мае Ника, который был годом перед тем назначен курляндским губернатором, но из-за нашего отступления не мог вступить в исправление своей должности и работал по Красному кресту в одном из передовых отрядов, был, совершенно для него и для всех нас неожиданно, назначен губернатором в Москву. В момент назначения его отряд передвигался с одного участка фронта на другой, и, помнится, в течение, кажется 5-6 дней министерство не могло выяснить его местонахождение, чтобы известить о состоявшемся назначении». Уволен после Февральской революции.

Во время Гражданской войны состоял в Вооруженных силах Юга России. С мая 1919 по март 1920 года занимал должность Таврического губернатора по назначению генерала Деникина.

В эмиграции во Франции, жил в Париже. Состоял членом правления, а затем председателем Объединения бывших воспитанников Императорского Александровского лицея. Умер в 1948 году. Похоронен на кладбище Батиньоль.

Семья

С 12 ноября 1906 года был женат на фрейлине Дарье Федоровне Дубасовой (1888—1984), дочери генерал-адъютанта Фёдора Васильевича Дубасова и Александры Сергеевны, урождёной Сипягиной. Свадьба была «блестящей. … В церкви был весь Петербург». Посажённым отцом невесты был император Николай II.

В браке родились:

• Алексей (1908—1975)
• Федор (1909—1985)
• Александра (1902—25 июня 1987, Уфа)

Источники

• Сборник биографий Кавалергардов: 1826—1908. — Санкт-Петербург, 1908. — С. 375.
• Волков С. В. Офицеры российской гвардии: Опыт мартиролога. — М.: Русский путь, 2002. — С. 473.
• [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=14390 Российское зарубежье во Франции 1919—2000. Л. Мнухин, М. Авриль, В. Лосская. Москва, 2008.]

Отрывок, характеризующий Татищев, Никита Алексеевич

Движение человечества, вытекая из бесчисленного количества людских произволов, совершается непрерывно.
Постижение законов этого движения есть цель истории. Но для того, чтобы постигнуть законы непрерывного движения суммы всех произволов людей, ум человеческий допускает произвольные, прерывные единицы. Первый прием истории состоит в том, чтобы, взяв произвольный ряд непрерывных событий, рассматривать его отдельно от других, тогда как нет и не может быть начала никакого события, а всегда одно событие непрерывно вытекает из другого. Второй прием состоит в том, чтобы рассматривать действие одного человека, царя, полководца, как сумму произволов людей, тогда как сумма произволов людских никогда не выражается в деятельности одного исторического лица.
Историческая наука в движении своем постоянно принимает все меньшие и меньшие единицы для рассмотрения и этим путем стремится приблизиться к истине. Но как ни мелки единицы, которые принимает история, мы чувствуем, что допущение единицы, отделенной от другой, допущение начала какого нибудь явления и допущение того, что произволы всех людей выражаются в действиях одного исторического лица, ложны сами в себе.
Всякий вывод истории, без малейшего усилия со стороны критики, распадается, как прах, ничего не оставляя за собой, только вследствие того, что критика избирает за предмет наблюдения большую или меньшую прерывную единицу; на что она всегда имеет право, так как взятая историческая единица всегда произвольна.
Только допустив бесконечно малую единицу для наблюдения – дифференциал истории, то есть однородные влечения людей, и достигнув искусства интегрировать (брать суммы этих бесконечно малых), мы можем надеяться на постигновение законов истории.
Первые пятнадцать лет XIX столетия в Европе представляют необыкновенное движение миллионов людей. Люди оставляют свои обычные занятия, стремятся с одной стороны Европы в другую, грабят, убивают один другого, торжествуют и отчаиваются, и весь ход жизни на несколько лет изменяется и представляет усиленное движение, которое сначала идет возрастая, потом ослабевая. Какая причина этого движения или по каким законам происходило оно? – спрашивает ум человеческий.
Историки, отвечая на этот вопрос, излагают нам деяния и речи нескольких десятков людей в одном из зданий города Парижа, называя эти деяния и речи словом революция; потом дают подробную биографию Наполеона и некоторых сочувственных и враждебных ему лиц, рассказывают о влиянии одних из этих лиц на другие и говорят: вот отчего произошло это движение, и вот законы его.
Но ум человеческий не только отказывается верить в это объяснение, но прямо говорит, что прием объяснения не верен, потому что при этом объяснении слабейшее явление принимается за причину сильнейшего. Сумма людских произволов сделала и революцию и Наполеона, и только сумма этих произволов терпела их и уничтожила.
«Но всякий раз, когда были завоевания, были завоеватели; всякий раз, когда делались перевороты в государстве, были великие люди», – говорит история. Действительно, всякий раз, когда являлись завоеватели, были и войны, отвечает ум человеческий, но это не доказывает, чтобы завоеватели были причинами войн и чтобы возможно было найти законы войны в личной деятельности одного человека. Всякий раз, когда я, глядя на свои часы, вижу, что стрелка подошла к десяти, я слышу, что в соседней церкви начинается благовест, но из того, что всякий раз, что стрелка приходит на десять часов тогда, как начинается благовест, я не имею права заключить, что положение стрелки есть причина движения колоколов.
Всякий раз, как я вижу движение паровоза, я слышу звук свиста, вижу открытие клапана и движение колес; но из этого я не имею права заключить, что свист и движение колес суть причины движения паровоза.
Крестьяне говорят, что поздней весной дует холодный ветер, потому что почка дуба развертывается, и действительно, всякую весну дует холодный ветер, когда развертывается дуб. Но хотя причина дующего при развертыванье дуба холодного ветра мне неизвестна, я не могу согласиться с крестьянами в том, что причина холодного ветра есть раэвертыванье почки дуба, потому только, что сила ветра находится вне влияний почки. Я вижу только совпадение тех условий, которые бывают во всяком жизненном явлении, и вижу, что, сколько бы и как бы подробно я ни наблюдал стрелку часов, клапан и колеса паровоза и почку дуба, я не узнаю причину благовеста, движения паровоза и весеннего ветра. Для этого я должен изменить совершенно свою точку наблюдения и изучать законы движения пара, колокола и ветра. То же должна сделать история. И попытки этого уже были сделаны.
Для изучения законов истории мы должны изменить совершенно предмет наблюдения, оставить в покое царей, министров и генералов, а изучать однородные, бесконечно малые элементы, которые руководят массами. Никто не может сказать, насколько дано человеку достигнуть этим путем понимания законов истории; но очевидно, что на этом пути только лежит возможность уловления исторических законов и что на этом пути не положено еще умом человеческим одной миллионной доли тех усилий, которые положены историками на описание деяний различных царей, полководцев и министров и на изложение своих соображений по случаю этих деяний.


Силы двунадесяти языков Европы ворвались в Россию. Русское войско и население отступают, избегая столкновения, до Смоленска и от Смоленска до Бородина. Французское войско с постоянно увеличивающеюся силой стремительности несется к Москве, к цели своего движения. Сила стремительности его, приближаясь к цели, увеличивается подобно увеличению быстроты падающего тела по мере приближения его к земле. Назади тысяча верст голодной, враждебной страны; впереди десятки верст, отделяющие от цели. Это чувствует всякий солдат наполеоновской армии, и нашествие надвигается само собой, по одной силе стремительности.