Тверской, Константин Константинович

В Википедии есть статьи о других людях с фамилиями: Тверской и Кузьмин-Караваев

Константин Константинович Тверской
Имя при рождении:	Константин Константинович Кузьмин-Караваев
Дата рождения:	17 марта 1890(1890-03-17)
Место рождения:	Тверь, Российская империя
Дата смерти:	10 декабря 1937(1937-12-10) (47 лет)
Место смерти:	Саратов, РСФСР, СССР
Профессия:	театральный режиссёр, театральный педагог
Гражданство:	СССР СССР
Годы активности:	1918—1937
Театр:	БДТ имени М. Горького
Награды:

Константи́н Константи́нович Тверско́й (настоящая фамилия — Кузьмин-Караваев; 17 марта 1890, Тверь — 10 декабря 1937, Саратов) — российский и советский театральный режиссёр, театральный критик и педагог. Заслуженный артист Республики (1928).

Биография

Константин Кузьмин-Караваев родился в Твери и впоследствии сценический псевдоним взял себе в честь родного города. Учился у Всеволода Мейрхольда в петербургской Студии на Бородинской улице, где в основных чертах сложилась система физического воспитания актёра, впоследствии получившая название биомеханики.

Об этой экспериментальной лаборатории Мейерхольда Борис Алперс, сам бывший студиец, впоследствии писал: «Студия меньше всего была актёрской школой. За единичным исключением она не дала театру сколько-нибудь значительных актёров. Зато она создала целую режиссёрскую школу. Из неё вышел ряд режиссёров, с успехом работавших и работающих сейчас в профессиональном театре». Одним из них был Тверской. Самостоятельную режиссёрскую деятельность он начал в Петрограде в 1918 году: поставил в Театре коммуны Коломенского района спектакль «Театр чудес» по М. Сервантесу. В 1919 году в только что открывшемся Большом драматическом театре (БДТ) поставил пьесу М. Левберга «Дантон».

В 20-х годах Тверской ставил спектакли в различных театрах Ленинграда: в Государственном театре Народного дома, в Литовском театре, Красном и Кукольком театрах. В 1927 году был приглашён в БДТ в качестве постоянного режиссёра; важным событием театральной жизни стал спектакль «Разлом» по пьесе Бориса Лавренева, поставленный им в том же году. Сравнивая постановки пьесы в Москве, в Театре им. Вахтангова, и в Большом драматичесокм, А. Пиотровский отмечал: «В Москве — подчеркнутая камерность спектакля, оформленного Акимовым. В Ленинграде — основной упор на массовый размах матросской вольницы, на монументальность масштабов, завершающихся поворотом огромного декоративного крейсера „Зари“ пушками на Петербург».

Во главе БДТ

В 1929—1935 годах Константин Тверской был главным режиссёром и художественным руководителем БДТ, пригласил в театр другого ученика Мейерхольда — Владимира Люце и вместе с ним окончательно (тенденция наметилась ещё до его прихода) переориентировал Большой драматический на современный репертуар. Он охотно обращался к пьесам молодых драматургов, а некоторых из них открывал; поставил в БДТ пьесы «Человек с портфелем» А. М. Файко, «Город ветров» В. М. Киршона, «Заговор чувств» и «Три толстяка» по Юрию Олеше, «Укрощение мистера Робинзона» Вениамина Каверина и другие. Им же в театре, с 1932 по 1992 год носившем имя А. М. Горького, впервые была поставлена пьеса Горького — «Егор Булычов и другие», вместе с Люце в 1932 году.

Последней работой Тверского в БДТ и одной из самых значительных его работ стал оформленный Александром Тышлером спектакль «Жизнь и смерть короля Ричарда III» по У. Шекспиру; премьера состоялась 27 февраля 1935 года. Тверской поставил спектакль как политическую трагедию; при неизбежном сокращении непомерно длинной драмы он отказался от наиболее мелодраматических сцен, эпизоды, развивающие политическую интригу, напротив, по свидетельству А. Пиотровского, были «выдвинуты и подкреплены всеми средствами сценической выразительности». «Кулак и меч, — писал в 1935 году А. А. Гвоздев, — топор палача, кинжал наёмного убийцы, предательство и притворная лесть, религиозное ханжество и грубое насилие — все эти средства пущены в ход в борьбе за власть… В особенности выпукло проведена сцена, где народ „молит“ герцога Глостера стать королём Англии. Подтасовка народной воли ловкими политическими дельцами разоблачается в наглядных и крепко запоминающихся образах». А. Пиотровский при этом с неудовольствием отмечал, что в Ричарде III в исполнении Николая Монахова «слишком мало героического, мало гениального, обаятельного».

С 1922 года Тверской много внимания уделял и педагогической деятельности; в период своей работы в Большом драматическом преподавал актёрское мастерство в театральном училище при театре; среди учеников — Ефим Копелян.

Последние годы

В 1935 году Константин Тверской попал в так называемый «кировский поток» — оказался одним из десятков тысяч выселенных из Ленинграда в связи с убийством Кирова. С 1936 года он работал в Саратове, ставил спектакли в Театре им. Карла Маркса и Театре оперы и балета.

24 октября 1937 года Тверской был арестован и 8 декабря тройкой при УНКВД по Саратовской области приговорён к расстрелу «за антисоветскую деятельность». 10 декабря 1937 года он был расстрелян и захоронен в Саратове. 29 января 1960 года реабилитирован Саратовским областным судом.

Спектакли

Большой драматический театр

• 1919 — «Дантон» М. Левберга; художник М. В. Добужинский
• 1927 — «Разлом» Б. Лавренева; художник М. З. Левин
• 1928 — «Рост» A. Глебова; художник В. А. Щуко
• 1928 — «Человек с портфелем» А. М. Файко; художник М. З. Левин
• 1929 — «Город ветров» В. М. Киршона; художник М. З. Левин
• 1929 — «Заговор чувств» Ю. Олеши; художник В. Ф. Рындин
• 1930 — «Три толстяка» по Ю. Олеше; художник М. З. Левин
• 1931 — «Линия огня» Н. Никитина; художник М. З. Левин
• 1931 — «Патетическая соната» Н. Кулиша; художник В. В. Дмитриев
• 1932 — «Егор Булычов и другие» М. Горького (с В. В. Люце); художник М. З. Левин
• 1932 — «Мой друг» Н. Погодина; художник М. З. Левин
• 1933 — «Укрощение мистера Робинзона» Вениамина Каверина (с С. Морщихиным); художник Н. П. Акимов
• 1935 — «Жизнь и смерть короля Ричарда III» по трагедии У. Шекспира «Ричард III»; художник А. Тышлер

Саратовский театр оперы и балета им. Чернышевского

• 1936 — «Пиковая дама» П. И. Чайковского
• 1937 — «Тихий Дон» И. Дзержинского

Отрывок, характеризующий Тверской, Константин Константинович

Солдаты неодобрительно покачивали головами, глядя на Пьера. Но когда все убедились, что этот человек в белой шляпе не только не делал ничего дурного, но или смирно сидел на откосе вала, или с робкой улыбкой, учтиво сторонясь перед солдатами, прохаживался по батарее под выстрелами так же спокойно, как по бульвару, тогда понемногу чувство недоброжелательного недоуменья к нему стало переходить в ласковое и шутливое участие, подобное тому, которое солдаты имеют к своим животным: собакам, петухам, козлам и вообще животным, живущим при воинских командах. Солдаты эти сейчас же мысленно приняли Пьера в свою семью, присвоили себе и дали ему прозвище. «Наш барин» прозвали его и про него ласково смеялись между собой.
Одно ядро взрыло землю в двух шагах от Пьера. Он, обчищая взбрызнутую ядром землю с платья, с улыбкой оглянулся вокруг себя.
– И как это вы не боитесь, барин, право! – обратился к Пьеру краснорожий широкий солдат, оскаливая крепкие белые зубы.
– А ты разве боишься? – спросил Пьер.
– А то как же? – отвечал солдат. – Ведь она не помилует. Она шмякнет, так кишки вон. Нельзя не бояться, – сказал он, смеясь.
Несколько солдат с веселыми и ласковыми лицами остановились подле Пьера. Они как будто не ожидали того, чтобы он говорил, как все, и это открытие обрадовало их.
– Наше дело солдатское. А вот барин, так удивительно. Вот так барин!
– По местам! – крикнул молоденький офицер на собравшихся вокруг Пьера солдат. Молоденький офицер этот, видимо, исполнял свою должность в первый или во второй раз и потому с особенной отчетливостью и форменностью обращался и с солдатами и с начальником.
Перекатная пальба пушек и ружей усиливалась по всему полю, в особенности влево, там, где были флеши Багратиона, но из за дыма выстрелов с того места, где был Пьер, нельзя было почти ничего видеть. Притом, наблюдения за тем, как бы семейным (отделенным от всех других) кружком людей, находившихся на батарее, поглощали все внимание Пьера. Первое его бессознательно радостное возбуждение, произведенное видом и звуками поля сражения, заменилось теперь, в особенности после вида этого одиноко лежащего солдата на лугу, другим чувством. Сидя теперь на откосе канавы, он наблюдал окружавшие его лица.
К десяти часам уже человек двадцать унесли с батареи; два орудия были разбиты, чаще и чаще на батарею попадали снаряды и залетали, жужжа и свистя, дальние пули. Но люди, бывшие на батарее, как будто не замечали этого; со всех сторон слышался веселый говор и шутки.
– Чиненка! – кричал солдат на приближающуюся, летевшую со свистом гранату. – Не сюда! К пехотным! – с хохотом прибавлял другой, заметив, что граната перелетела и попала в ряды прикрытия.
– Что, знакомая? – смеялся другой солдат на присевшего мужика под пролетевшим ядром.
Несколько солдат собрались у вала, разглядывая то, что делалось впереди.
– И цепь сняли, видишь, назад прошли, – говорили они, указывая через вал.
– Свое дело гляди, – крикнул на них старый унтер офицер. – Назад прошли, значит, назади дело есть. – И унтер офицер, взяв за плечо одного из солдат, толкнул его коленкой. Послышался хохот.
– К пятому орудию накатывай! – кричали с одной стороны.
– Разом, дружнее, по бурлацки, – слышались веселые крики переменявших пушку.
– Ай, нашему барину чуть шляпку не сбила, – показывая зубы, смеялся на Пьера краснорожий шутник. – Эх, нескладная, – укоризненно прибавил он на ядро, попавшее в колесо и ногу человека.
– Ну вы, лисицы! – смеялся другой на изгибающихся ополченцев, входивших на батарею за раненым.
– Аль не вкусна каша? Ах, вороны, заколянились! – кричали на ополченцев, замявшихся перед солдатом с оторванной ногой.
– Тое кое, малый, – передразнивали мужиков. – Страсть не любят.
Пьер замечал, как после каждого попавшего ядра, после каждой потери все более и более разгоралось общее оживление.
Как из придвигающейся грозовой тучи, чаще и чаще, светлее и светлее вспыхивали на лицах всех этих людей (как бы в отпор совершающегося) молнии скрытого, разгорающегося огня.
Пьер не смотрел вперед на поле сражения и не интересовался знать о том, что там делалось: он весь был поглощен в созерцание этого, все более и более разгорающегося огня, который точно так же (он чувствовал) разгорался и в его душе.
В десять часов пехотные солдаты, бывшие впереди батареи в кустах и по речке Каменке, отступили. С батареи видно было, как они пробегали назад мимо нее, неся на ружьях раненых. Какой то генерал со свитой вошел на курган и, поговорив с полковником, сердито посмотрев на Пьера, сошел опять вниз, приказав прикрытию пехоты, стоявшему позади батареи, лечь, чтобы менее подвергаться выстрелам. Вслед за этим в рядах пехоты, правее батареи, послышался барабан, командные крики, и с батареи видно было, как ряды пехоты двинулись вперед.
Пьер смотрел через вал. Одно лицо особенно бросилось ему в глаза. Это был офицер, который с бледным молодым лицом шел задом, неся опущенную шпагу, и беспокойно оглядывался.
Ряды пехотных солдат скрылись в дыму, послышался их протяжный крик и частая стрельба ружей. Через несколько минут толпы раненых и носилок прошли оттуда. На батарею еще чаще стали попадать снаряды. Несколько человек лежали неубранные. Около пушек хлопотливее и оживленнее двигались солдаты. Никто уже не обращал внимания на Пьера. Раза два на него сердито крикнули за то, что он был на дороге. Старший офицер, с нахмуренным лицом, большими, быстрыми шагами переходил от одного орудия к другому. Молоденький офицерик, еще больше разрумянившись, еще старательнее командовал солдатами. Солдаты подавали заряды, поворачивались, заряжали и делали свое дело с напряженным щегольством. Они на ходу подпрыгивали, как на пружинах.
Грозовая туча надвинулась, и ярко во всех лицах горел тот огонь, за разгоранием которого следил Пьер. Он стоял подле старшего офицера. Молоденький офицерик подбежал, с рукой к киверу, к старшему.
– Имею честь доложить, господин полковник, зарядов имеется только восемь, прикажете ли продолжать огонь? – спросил он.
– Картечь! – не отвечая, крикнул старший офицер, смотревший через вал.
Вдруг что то случилось; офицерик ахнул и, свернувшись, сел на землю, как на лету подстреленная птица. Все сделалось странно, неясно и пасмурно в глазах Пьера.
Одно за другим свистели ядра и бились в бруствер, в солдат, в пушки. Пьер, прежде не слыхавший этих звуков, теперь только слышал одни эти звуки. Сбоку батареи, справа, с криком «ура» бежали солдаты не вперед, а назад, как показалось Пьеру.
Ядро ударило в самый край вала, перед которым стоял Пьер, ссыпало землю, и в глазах его мелькнул черный мячик, и в то же мгновенье шлепнуло во что то. Ополченцы, вошедшие было на батарею, побежали назад.
– Все картечью! – кричал офицер.
Унтер офицер подбежал к старшему офицеру и испуганным шепотом (как за обедом докладывает дворецкий хозяину, что нет больше требуемого вина) сказал, что зарядов больше не было.
– Разбойники, что делают! – закричал офицер, оборачиваясь к Пьеру. Лицо старшего офицера было красно и потно, нахмуренные глаза блестели. – Беги к резервам, приводи ящики! – крикнул он, сердито обходя взглядом Пьера и обращаясь к своему солдату.
– Я пойду, – сказал Пьер. Офицер, не отвечая ему, большими шагами пошел в другую сторону.
– Не стрелять… Выжидай! – кричал он.
Солдат, которому приказано было идти за зарядами, столкнулся с Пьером.
– Эх, барин, не место тебе тут, – сказал он и побежал вниз. Пьер побежал за солдатом, обходя то место, на котором сидел молоденький офицерик.
Одно, другое, третье ядро пролетало над ним, ударялось впереди, с боков, сзади. Пьер сбежал вниз. «Куда я?» – вдруг вспомнил он, уже подбегая к зеленым ящикам. Он остановился в нерешительности, идти ему назад или вперед. Вдруг страшный толчок откинул его назад, на землю. В то же мгновенье блеск большого огня осветил его, и в то же мгновенье раздался оглушающий, зазвеневший в ушах гром, треск и свист.
Пьер, очнувшись, сидел на заду, опираясь руками о землю; ящика, около которого он был, не было; только валялись зеленые обожженные доски и тряпки на выжженной траве, и лошадь, трепля обломками оглобель, проскакала от него, а другая, так же как и сам Пьер, лежала на земле и пронзительно, протяжно визжала.


Пьер, не помня себя от страха, вскочил и побежал назад на батарею, как на единственное убежище от всех ужасов, окружавших его.
В то время как Пьер входил в окоп, он заметил, что на батарее выстрелов не слышно было, но какие то люди что то делали там. Пьер не успел понять того, какие это были люди. Он увидел старшего полковника, задом к нему лежащего на валу, как будто рассматривающего что то внизу, и видел одного, замеченного им, солдата, который, прорываясь вперед от людей, державших его за руку, кричал: «Братцы!» – и видел еще что то странное.
Но он не успел еще сообразить того, что полковник был убит, что кричавший «братцы!» был пленный, что в глазах его был заколон штыком в спину другой солдат. Едва он вбежал в окоп, как худощавый, желтый, с потным лицом человек в синем мундире, со шпагой в руке, набежал на него, крича что то. Пьер, инстинктивно обороняясь от толчка, так как они, не видав, разбежались друг против друга, выставил руки и схватил этого человека (это был французский офицер) одной рукой за плечо, другой за гордо. Офицер, выпустив шпагу, схватил Пьера за шиворот.
Несколько секунд они оба испуганными глазами смотрели на чуждые друг другу лица, и оба были в недоумении о том, что они сделали и что им делать. «Я ли взят в плен или он взят в плен мною? – думал каждый из них. Но, очевидно, французский офицер более склонялся к мысли, что в плен взят он, потому что сильная рука Пьера, движимая невольным страхом, все крепче и крепче сжимала его горло. Француз что то хотел сказать, как вдруг над самой головой их низко и страшно просвистело ядро, и Пьеру показалось, что голова французского офицера оторвана: так быстро он согнул ее.
Пьер тоже нагнул голову и отпустил руки. Не думая более о том, кто кого взял в плен, француз побежал назад на батарею, а Пьер под гору, спотыкаясь на убитых и раненых, которые, казалось ему, ловят его за ноги. Но не успел он сойти вниз, как навстречу ему показались плотные толпы бегущих русских солдат, которые, падая, спотыкаясь и крича, весело и бурно бежали на батарею. (Это была та атака, которую себе приписывал Ермолов, говоря, что только его храбрости и счастью возможно было сделать этот подвиг, и та атака, в которой он будто бы кидал на курган Георгиевские кресты, бывшие у него в кармане.)