Тисонг Децэн

Тисо́нг Децэ́н, Трисонг Децен (тиб. ཁྲི་སྲོང་ལྡེ་བཙན་, Вайли khri srong lde btsan, кит. 赤松德贊; 742—797) — тридцать восьмой царь (цэнпо) Тибета, правивший в 755—797 гг. Сыграл важную роль в установлении и развитии буддизма в своей стране.

Биография

Тисонг Децэн принял трон у своего отца Тиде Цугтэна (Меагцома), когда Тибетское государство находилось в нестабильном положении, имея ряд нерешённых проблем во внутренней и внешней политике.

Покровительство буддизму

Борьба со сторонниками бона

Как и предшествующие цари, Тисонг Децэн симпатизировал буддизму. Однако у дхармы Будды имелись серьёзные противники внутри Тибета в лице влиятельных министров Машанга Дромпы Кье и Тагды Лугонга — приверженцев религии бон. Во второй половине 750-х годов, пользуясь молодостью и неопытностью цэнпо, они выслали из страны китайских и непальских монахов, разрушили и осквернили построенные при Сонгцэне Гампо и Тиде Цугтэне храмы и вывезли статую Будды Шакьямуни из Лхасы в Манг-юл. Согласно документам времён Тисонга Децэна, «некоторые шанг-лöны были охвачены враждебными намерениями и религия <…> проповедовавшаяся со времён <…> предков, была уничтожена… Затем был издан приказ о том, что ни вне, ни внутри [Тибета] религиозные церемонии не осуществлять».

К счастью для юного правителя, у буддизма нашлись многочисленные защитники: Гой Тисанг, Шанг Ньямсанг, Ба Сэнгши, Ба Сэнанг и другие. Сэнгши и Сэнанг, посланные в Китай ещё при Тиде Цугцэне, вернулись в Тибет с буддийскими текстами и в сопровождении китайских буддийских монахов. По возвращении Сэнанг построил два монастыря в верхнем Цанге, а затем отправился в Непал с целью пригласить в «Страну снегов» пандиту Шантаракшиту.

Тисонг Децэн и его приближённые знали, что пробонски настроенные министры должны пойти в последнее решительное наступление, поэтому Машанга хитростью заманили в гробницу и замуровали, а Тагду Лугонга изгнали на север, в пустыню Чанг-тханг. По замечанию В. А. Богословского, победа над сторонниками бона способствовала не только развитию буддизма, но и укреплению авторитета царя, поскольку старая религия Тибета была «флагом», под которым выступали вожди аристократических родов, боровшиеся с цэнпо за господство в политической жизни страны.

Приглашение Шантаракшиты и Падмасамбхавы

Вскоре после указанных событий по приглашению Тисонга Децэна в Тибет стали прибывать известные буддийские учителя из соседних регионов.

Первым приехал Шантаракшита — один из семнадцати великих пандит индийского монастыря-университета Наланды. Он был крупным буддийским учёным, однако, как пишет традиция, его проповеди поначалу не принесли результатов, поскольку «бонские божества были настолько возмущены и раздосадованы, что вызвали грозы, молнии и ливни», что было воспринято тибетцами «как знак того, что новая религия не подходит».

По совету Шантиракшиты, для борьбы с «тёмными силами» царь пригласил из Непала тантрического мастера Падмасамбхаву. Падмасамбхава владел магическими способностями. Приехав в Тибет, он «с помощью могущественных мантр и ритуалов <…> смог подчинить бонских духов <…> и заставил [их] дать клятву защищать новую религию».

Институционализация буддизма

Падмасамбхаве тибетские источники приписывают основание традиции Ньингма, сыгравшей важную роль на первом этапе институционализации буддизма в «Стране снегов». В современной литературе Ньингму называют «школой старых переводов», поскольку её доктринальную основу составляют буддийские сутры и тантры, переведённые с языков Южной и Восточной Азии на тибетский язык в VIII веке (в период царствования Тисонга Децэна), в отличие от других школ, отдающих предпочтение «новым переводам» XI—XV вв. Особое значение в этой традиции приобрело изучение тантрических текстов.

В конце 770-х годов Шантаракшита и Падмасамбхава основали первый в Тибете буддийский монастырь — Самье, в котором поселились первые монахи-тибетцы, а также несколько монахов из Индии. В 779 году в монастыре была открыта школа по изучению санскрита.

В 781 году указом цэнпо буддизм был объявлен государственной религией Тибета.

Диспут в Самье

В 792—794 гг. в монастыре Самье состоялся диспут между буддийскими учёными из Индии и Китая.

Китайские буддисты, представители школы, развившейся впоследствии в чань-буддизм, утверждали, что просветление (пробуждение) может быть достигнуто мгновенно.

Индийские пандиты-сарвастивадины во главе с Камалашилой настаивали, что к просветлению можно прийти только в результате длительного духовного совершенствования под руководством мастера.

Считается, что присутствовавший на этой дискуссии Тисонг Децэн принял сторону сарвастивадинов. По мнению ряда историков, этому могли способствовать политические события того времени, более чем напряжённая ситуация в тибетско-китайских отношениях (см. ниже).

Тисонг Децэн — буддийский царь

В период правления Тисонга Децэна учение Шакьямуни занимает главное место в духовной жизни Тибета, и, безусловно, становится частью государственной идеологии. Начинается формирование буддийских институтов: школ, монастырей, традиций перевода классических индийских сочинений. Более того, буддизм начинает укореняться в тибетском обществе, хоть и остаётся религией преимущественно высших слоёв.

Буддийские тексты называют Тисонга Децэна вторым Царём Дхармы и воплощением бодхисаттвы Манджушри.

Внешняя политика

На протяжении первой половины VIII века Тибет с переменным успехом воевал с Китаем. В это противостояние были вовлечены и соседние народы, преследовавшие свои цели, в том числе тюрки и арабы. С последними тибетцы то объединяли свои силы, то вступали в конфликт. В 730 году Тибет и Китай, обменявшись тяжёлыми ударами, заключили мирный договор. Однако спустя семь лет разгорелась новая, 46-летняя война.

В 763 году Тисонг Децэн в ответ на давление со стороны танцев собрал 200-тысячную армию и направил её на север, дойдя до китайской столицы Чанъаня. Китайский император был вынужден бежать.

В 778 году, заключив союз с царём Наньчжао, Тисонг Децэн предпринял атаку на китайскую территорию в провинции Сычуань.

В 783 году был заключён новый тибетско-китайский договор, по которому за Тибетом закрепились земли в районе Кукунора.

Тисонг Децэн предпринял также походы на запад, достигнув реки Оксус, и столкнулся с арабским халифом Гарун Аль-Рашидом. Халиф смог договориться с китайским императором об альянсе, в результате чего тибетская экспансия была остановлена.

В последующие годы своего правления Тисонг Децэн был занят войной на два фронта — с арабами на западе и с китайцами на севере и на востоке, вплоть до 797 года.

Преемник

Незадолго до смерти Тисонг Децэн передал все государственные дела второму из своих четырёх сыновей — Мунэ Цэнпо.

См. также

• История Тибета
• Тибетский буддизм
• Тибетские цари

Ссылки

• [www.himalayanart.org/search/set.cfm?setID=326 Тханки с изображением Тисонга Децэна]

Отрывок, характеризующий Тисонг Децэн

– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.