Торговый дом Хомякова

Здание
Торговый дом А. С. Хомякова
Дом в 2015 году
Страна	Россия
Москва	Улица Кузнецкий Мост, 6/3, стр. 2 — Улица Петровка, 3/6
Автор проекта	И. И. Иванов-Шиц, М. К. Геппенер
Строительство	1898—1900 годы
Основные даты: 1931 — Надстройка двумя этажами

Торговый дом А. С. Хомякова — исторический доходный дом в Москве на пересечении улиц Кузнецкий Мост и Петровка. Построен в 1900 году архитектором И. А. Ивановым-Шицем. Здание является редким сохранившимся памятником, выполненным в Москве в стилистике венского модерна.

В 1931 году дом был надстроен двумя этажами. По своему градостроительному положению дом визуально замыкает центральную часть улицы. Первоначальный проект предполагал строительство более грандиозного сооружения, однако в натуре это выполнено не было. Фасад здания богато украшен скульптурными и декоративными деталями, заимствованными Ивановым-Шицем из языка греческой классики. Во внешнем облике доходного дома выделяются также большие окна и доминирующие членения, подчёркнутые использованием различных материалов,— камня, штукатурки и керамической плитки, что характерно для московского модерна. В целом стилистика здания определяется искусствоведами как «благородный „Style nouveau“ греческого типа a la Отто Вагнер». В композиции здания акцентирована его угловая часть, в которой устроен гранёный эркер со входом, увенчанным полуротондой во втором этаже, служащей, в свою очередь, балконом третьего этажа. Первоначально угловую и боковые части дома венчали мощные аттики, утерянные в ходе реконструкции. Надстройка здания значительно исказила его первоначальный облик и художественную целостность. Были утрачены и некоторые декоративные детали: металлический фриз углового эркера, декоративные вазы и парапеты над сандриками окон третьего этажа, маски женских голов в угловой части четвёртого этажа, львиные маски карниза и картуша. Частично сохранилась первоначальная отделка входного вестибюля со стороны Кузнецкого Моста. Планировка здания изначально предусматривала серию зальных помещений, легко приспосабливаемых для конторских или торговых целей. Первый этаж здания занимал банк Г. Волкова с сыновьями, на втором и третьем этажах находился мебельный отдел магазина «Мюр и Мерилиз», ряд других контор. Часть помещений сдавались под комфортабельные квартиры. К дому со стороны Петровки примыкает ещё одно принадлежавшее Хомяковым здание — построенный по проекту О. Бове главный дом усадьбы, в котором жил известный публицист, философ и математик А. С. Хомяков, которого посещали здесь А. С. Пушкин, А. Мицкевич, Н. В. Гоголь и другие. У Хомякова жили Н. М. Языков и Б. Н. Чичерин.

До постройки современного здания на этом месте стоял деревянный дом. Первый этаж дома занимали справочная контора, кондитерская Иости, перешедшая позднее к Люке, а затем к Дубле. Большой популярностью пользовались книжный магазин И. И. Глазунова, магазин редкостей и книг Г. Волкова с сыновьями и их банкирская контора, магазин и мастерская золотых дел мастера И. Фульда, магазины дамских мод и уборов Дарэанса, Равеля. В доме располагались дешёвые меблированные комнаты «Ницца» (позднее «Тулон»), где жили многие артисты Большого и Малого театров, в том числе, в середине 1890-х годов, Е. Д. Турчанинова. Здесь же размещался популярный в театральных кругах трактир «Щербаки». В 1891 году обширный земельный участок отошёл к внучатому племяннику и полному тёзке публициста — А. С. Хомякову. В 1898 году деревянный дом сгорел. Перед сгоревшим зданием находился треугольный участок, сильно сужавший Кузнецкий переулок. Городская дума попыталась выкупить его у Хомякова, однако последний за участок в 250 м² заломил немыслимую цену в 100 тыс. рублей. Хомяков огородил спорный участок железным забором и насадил там несколько кустиков, прозванных москвичами «Хомяковой рощей». Владельца участка остро критиковали в печати, в одном из изданий появилась карикатура: осёл с лицом Хомякова гуляет в роще. В конце концов после двенадцатилетней тяжбы и постановления Думы о принудительном отчуждении участка Хомяков согласился уступить его за 38,5 тыс. рублей, что также превышало его рыночную стоимость.

В советское время в здании размещались: трест «Текстильимпорт», Московское отделение здравоохранения (1920-е годы), затем Наркомвод СССР, Министерство речного флота РСФСР, Ассоциация советских международных автомобильных перевозчиков, Главное управление международных автомобильных сообщений (Совтрансавто). В разное время в доме жили: оперный певец Н. А. Шевелёв, артисты МХТ Л. М. Леонидов и М. П. Болдуман, исследователь и писатель В. А. Обручев. В этом доме снимались сцены комедии Э. Рязанова «Служебный роман»: именно здесь размещалось возглавляемое Калугиной (А. Фрейндлих) «Статистическое учреждение», в котором работали Новосельцев (А. Мягков), Самохвалов (О. Басилашвили), секретарша Верочка (Л. Ахеджакова) и другие персонажи фильма. В настоящее время большую часть здания занимает Федеральное агентство морского и речного транспорта. В доме находится также ресторан группы компаний А. Новикова «Большой». В 2008 году проведена реставрация фасада здания.

Доходный дом Хомякова, 1902 г.	«Хомякова роща» на углу с Петровкой, начало 1900-х гг.	Фрагмент фасада, 2015 год

Литература

• Федосюк Ю. А. Москва в кольце Садовых. — М.: Астрель, АСТ, 2009. — С. 52—62. — 448 с. — 3000 экз. — ISBN 5-239-01139-7.
• [www.outdoors.ru/book/msk/msk_strit1.php?str=136 Москва: Архитектурный путеводитель] / И. Л. Бусева-Давыдова, М. В. Нащокина, М. И. Астафьева-Длугач. — М.: Стройиздат, 1997. — 512 с. — ISBN 5-274-01624-3.
• Нащокина М. В. Московский модерн. — 2-е изд. — М.: Жираф, 2005. — С. 228—229, 343, 387—398, 400, 483. — 560 с. — 2500 экз. — ISBN 5-89832-042-3.
• Нащокина М. B. Архитекторы московского модерна. Творческие портреты. — Издание 3-е. — М.: Жираф, 2005. — С. 68, 91, 222—225, 412, 482, 504, 511—512. — 2 500 экз. — ISBN 5-89832-043-1.
• Сорокин В. В. [mos-nj.narod.ru/1990_/nj9102/B/index.htm Памятные места на древней дороге в село Высокое] // Наука и жизнь. — 1991а. — № 2. — С. 75—76.

Отрывок, характеризующий Торговый дом Хомякова

– Что толкаешься то, – про тебя одного огонь, что ли? Вишь… развалился.
Из за устанавливающегося молчания послышался храп некоторых заснувших; остальные поворачивались и грелись, изредка переговариваясь. От дальнего, шагов за сто, костра послышался дружный, веселый хохот.
– Вишь, грохочат в пятой роте, – сказал один солдат. – И народу что – страсть!
Один солдат поднялся и пошел к пятой роте.
– То то смеху, – сказал он, возвращаясь. – Два хранцуза пристали. Один мерзлый вовсе, а другой такой куражный, бяда! Песни играет.
– О о? пойти посмотреть… – Несколько солдат направились к пятой роте.


Пятая рота стояла подле самого леса. Огромный костер ярко горел посреди снега, освещая отягченные инеем ветви деревьев.
В середине ночи солдаты пятой роты услыхали в лесу шаги по снегу и хряск сучьев.
– Ребята, ведмедь, – сказал один солдат. Все подняли головы, прислушались, и из леса, в яркий свет костра, выступили две, держащиеся друг за друга, человеческие, странно одетые фигуры.
Это были два прятавшиеся в лесу француза. Хрипло говоря что то на непонятном солдатам языке, они подошли к костру. Один был повыше ростом, в офицерской шляпе, и казался совсем ослабевшим. Подойдя к костру, он хотел сесть, но упал на землю. Другой, маленький, коренастый, обвязанный платком по щекам солдат, был сильнее. Он поднял своего товарища и, указывая на свой рот, говорил что то. Солдаты окружили французов, подстелили больному шинель и обоим принесли каши и водки.
Ослабевший французский офицер был Рамбаль; повязанный платком был его денщик Морель.
Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.