Торжественная лига и Ковенант

Торжественная лига и Ковенант (англ. Solemn League and Covenant) — религиозно-политический договор, заключенный между Шотландией и английским парламентом в период Английской революции XVII века, оформивший союз двух британских государств и заложивший основу для объединения церквей Англии и Шотландии на базе пресвитерианства.

Предпосылки

Предпосылки для сближения англиканской и пресвитерианской церквей возникли в ходе развития Английской революции и ковенантского движения в Шотландии. В «Долгом парламенте» Англии большинство перешло к пуританам, чьи религиозные воззрения были близки пресвитерианству. Начавшаяся в 1642 г. гражданская война между сторонниками короля и парламента и первые победы роялистов, помощь которым оказали ирландские католики, заставила английский парламент обратиться за поддержкой к Шотландии. Первоначально, благодаря влиянию маркиза Гамильтона, шотландское правительство заняло позицию невмешательства в гражданскую войну в Англии и проявляло лояльность королю Карлу I. Однако значительная часть шотландского общества, прежде всего духовенство и радикально настроенная часть дворянства и горожан, симпатизировала борьбе английского парламента против королевского абсолютизма. Кроме того, в отличие от национального, по-преимуществу, характера англиканства, пресвитерианское вероисповедание имело ярко выраженную универсалистскую окраску. Одним из центральных догматов шотландского пресвитерианства, заложенных в «Национальном ковенанте» 1638 г., являлся тезис о мессианстве шотландского народа, призванного нести «истинную веру» миру. Поэтому обещания комиссаров английского парламента об осуществлении в Англии пресвитерианских реформ были с восторгом восприняты в Шотландии.

Подробнее об истории идеи Ковенанта см. Национальный ковенант.

Утверждение

17 августа 1643 г. Александр Хендерсон, один из авторов Национального ковенанта 1638 г. и признанный лидер пресвитерианской церкви, представил на рассмотрение генеральной ассамблеи Шотландии и представителей английского парламента разработанный им проект англо-шотландского договора, получивший название «Торжественная лига и Ковенант». 25 сентября договор был утвержден английским парламентом, а вскоре был согласован и порядок участия Шотландии в военных действиях против короля. Шотландия должна была предоставить в распоряжение парламента Англии армию, численностью в 18 тысяч человек пехоты и 2 тысяч человек кавалерии. Для координации военных операций в начале 1644 г. был создан Комитет обоих королевств, в который вошли представители английского и шотландского парламентов. «Торжественная лига и Ковенант» была объявлена обязательной к подписанию гражданами Англии и Шотландии и с небольшими модификациями утверждена Вестминстерской ассамблеей богословов 1643 г., разработавшей основополагающие документы пресвитерианской религии.

Содержание

«Торжественная лига и Ковенант» 1643 г. имела двойную направленность. С одной стороны, это был договор о военно-политическом союзе Шотландии и английского парламента, а с другой, религиозный манифест, направленный на утверждение пресвитерианства в обоих британских государствах. В документе устанавливались гарантии сохранения пресвитерианской религии в Шотландии и предусматривалось, что Англия и Ирландия должны реформировать свои церковные догматы, обряды и систему церковного управления «в соответствии со Словом Божьим и по образцу лучшей из реформатских церквей». В дальнейшем церковные организации Шотландии, Англии и Ирландии должны были объединиться, при этом все остатки «папизма и прелатства» подлежали беспощадному искоренению. Кроме того, «Торжественная лига и Ковенант» предусматривала сохранение прав и привилегий парламентов и свобод всех британских королевств. В политической сфере между Англией и Шотландией устанавливались союзнические отношения с обязательством совместных действий в защиту «истинной религии» против роялистов и короля.

Значение

Военно-политическая составляющая «Торжественной лиги» имела большое значение для Англии. Вступление Шотландии в английскую гражданскую войну в 1643 г. во многом способствовало перелому в ходе военных действий и конечной победе парламента над роялистами. Шотландские войска под предводительством графа Ливена внесли решающий вклад в разгром роялистов в битве при Марстон-Муре, взятие Йорка и Ньюкасла.

Религиозная сторона договора играла для Англии гораздо меньшую роль. Несмотря на определенные мероприятия по сближению англиканского и пресвитерианского богослужения и церковных догматов (работа Вестминстерской ассамблеи, упразднение епископального устройства), в целом англичане отрицательно относились к идее пресвитерианских реформ. Для Англии, с её традициями парламентаризма и секуляризма, принципы пресвитерианской системы, предполагающие ведующую роль в обществе пресвитерианских священнослужителей и богословов, оказалась неприемлемой. Возможности для затягивания Англией согласованных церковных реформ по шотландскому образцу были заложены в самом тексте «Торжественной лиги и Ковенанта»: по настоянию Генри Вена вместо прямой ссылки на пресвитерианскую церковь Шотландии в договоре была включена расплывчатая формулировка о том, что реформирование английской церкви должно идти по образцу «лучшей из реформатских церквей». В результате, после прихода в 1646 г. к власти в Англии «индепендентов» во главе с Оливером Кромвелем, процесс пресвитерианских преобразований был заморожен. Реставрация Стюартов в 1660 г. окончательно похоронила идею англо-шотландской церковной унии на основе пресвитерианства.

Для Шотландии «Торжественная лига и Ковенант» имела гораздо большее значение. Заключение военного союза с английским парламентом привело к окончательному расколу ковенантского движения и гражданской войне 1644—1646 гг, победу в которой одержали сторонники «Торжественной лиги». Более того, надежда на англо-шотландское объединение на основе пресвитерианской веры надолго стала главной движущей силой национального движения в Шотландии. Деятельность «Вестминстерской ассамблеи», созванной в развитие идей «Торжественной лиги и Ковенанта», обеспечила разработку основополагающих документов пресвитерианской религии: «Вестминстерского исповедания», «Большого» и «Малого катехизисов», «Руководства для богослужения» и «Формы церковного управления», которые позднее были утверждены шотландской генеральной ассамблеей и парламентом страны.

Дальнейшая судьба

После поражения роялистов в гражданской войне в Англии, король Карл I был вынужден в конце 1647 г. подписать «Ингейджмент» с шотландскими ковенантерами, в соответствии с которым шотландцы обязались оказать королю военную помощь в борьбе с «индепендентами», а король гарантировал принятие в Англии пресвитерианства на три года. Поражение шотландской армии в битве при Престоне в 1648 г. и казнь короля по приказу Кромвеля в 1649 г. помешали реализации этого замысла. В 1650 г. сын и наследник казненного короля Карл II заключил с шотландским правительством Бредский договор, которым утвердил «Торжественную лигу и Ковенант» взамен на его признание королём Шотландии. Разгром армии Карла II в битве при Вустере и оккупация Шотландии войсками Оливера Кромвеля в 1651 г. означали поражение сторонников «Торжественной лиги». После Реставрации Стюартов в 1660 г. английский парламент принял акт о недействительности «Торжественной лиги и Ковенанта» и запретил её приверженцам занимать государственные должности в Англии.

Внешние ссылки

[www.covenanter.org/Westminster/solemnleague.htm Текст «Торжественной лиги и Ковенанта» (английский язык)]

Отрывок, характеризующий Торжественная лига и Ковенант

Через неделю в Москве уже было пятнадцать тысяч жителей, через две было двадцать пять тысяч и т. д. Все возвышаясь и возвышаясь, число это к осени 1813 года дошло до цифры, превосходящей население 12 го года.
Первые русские люди, которые вступили в Москву, были казаки отряда Винцингероде, мужики из соседних деревень и бежавшие из Москвы и скрывавшиеся в ее окрестностях жители. Вступившие в разоренную Москву русские, застав ее разграбленною, стали тоже грабить. Они продолжали то, что делали французы. Обозы мужиков приезжали в Москву с тем, чтобы увозить по деревням все, что было брошено по разоренным московским домам и улицам. Казаки увозили, что могли, в свои ставки; хозяева домов забирали все то, что они находили и других домах, и переносили к себе под предлогом, что это была их собственность.
Но за первыми грабителями приезжали другие, третьи, и грабеж с каждым днем, по мере увеличения грабителей, становился труднее и труднее и принимал более определенные формы.
Французы застали Москву хотя и пустою, но со всеми формами органически правильно жившего города, с его различными отправлениями торговли, ремесел, роскоши, государственного управления, религии. Формы эти были безжизненны, но они еще существовали. Были ряды, лавки, магазины, лабазы, базары – большинство с товарами; были фабрики, ремесленные заведения; были дворцы, богатые дома, наполненные предметами роскоши; были больницы, остроги, присутственные места, церкви, соборы. Чем долее оставались французы, тем более уничтожались эти формы городской жизни, и под конец все слилось в одно нераздельное, безжизненное поле грабежа.
Грабеж французов, чем больше он продолжался, тем больше разрушал богатства Москвы и силы грабителей. Грабеж русских, с которого началось занятие русскими столицы, чем дольше он продолжался, чем больше было в нем участников, тем быстрее восстановлял он богатство Москвы и правильную жизнь города.
Кроме грабителей, народ самый разнообразный, влекомый – кто любопытством, кто долгом службы, кто расчетом, – домовладельцы, духовенство, высшие и низшие чиновники, торговцы, ремесленники, мужики – с разных сторон, как кровь к сердцу, – приливали к Москве.
Через неделю уже мужики, приезжавшие с пустыми подводами, для того чтоб увозить вещи, были останавливаемы начальством и принуждаемы к тому, чтобы вывозить мертвые тела из города. Другие мужики, прослышав про неудачу товарищей, приезжали в город с хлебом, овсом, сеном, сбивая цену друг другу до цены ниже прежней. Артели плотников, надеясь на дорогие заработки, каждый день входили в Москву, и со всех сторон рубились новые, чинились погорелые дома. Купцы в балаганах открывали торговлю. Харчевни, постоялые дворы устраивались в обгорелых домах. Духовенство возобновило службу во многих не погоревших церквах. Жертвователи приносили разграбленные церковные вещи. Чиновники прилаживали свои столы с сукном и шкафы с бумагами в маленьких комнатах. Высшее начальство и полиция распоряжались раздачею оставшегося после французов добра. Хозяева тех домов, в которых было много оставлено свезенных из других домов вещей, жаловались на несправедливость своза всех вещей в Грановитую палату; другие настаивали на том, что французы из разных домов свезли вещи в одно место, и оттого несправедливо отдавать хозяину дома те вещи, которые у него найдены. Бранили полицию; подкупали ее; писали вдесятеро сметы на погоревшие казенные вещи; требовали вспомоществований. Граф Растопчин писал свои прокламации.


В конце января Пьер приехал в Москву и поселился в уцелевшем флигеле. Он съездил к графу Растопчину, к некоторым знакомым, вернувшимся в Москву, и собирался на третий день ехать в Петербург. Все торжествовали победу; все кипело жизнью в разоренной и оживающей столице. Пьеру все были рады; все желали видеть его, и все расспрашивали его про то, что он видел. Пьер чувствовал себя особенно дружелюбно расположенным ко всем людям, которых он встречал; но невольно теперь он держал себя со всеми людьми настороже, так, чтобы не связать себя чем нибудь. Он на все вопросы, которые ему делали, – важные или самые ничтожные, – отвечал одинаково неопределенно; спрашивали ли у него: где он будет жить? будет ли он строиться? когда он едет в Петербург и возьмется ли свезти ящичек? – он отвечал: да, может быть, я думаю, и т. д.
О Ростовых он слышал, что они в Костроме, и мысль о Наташе редко приходила ему. Ежели она и приходила, то только как приятное воспоминание давно прошедшего. Он чувствовал себя не только свободным от житейских условий, но и от этого чувства, которое он, как ему казалось, умышленно напустил на себя.
На третий день своего приезда в Москву он узнал от Друбецких, что княжна Марья в Москве. Смерть, страдания, последние дни князя Андрея часто занимали Пьера и теперь с новой живостью пришли ему в голову. Узнав за обедом, что княжна Марья в Москве и живет в своем не сгоревшем доме на Вздвиженке, он в тот же вечер поехал к ней.
Дорогой к княжне Марье Пьер не переставая думал о князе Андрее, о своей дружбе с ним, о различных с ним встречах и в особенности о последней в Бородине.
«Неужели он умер в том злобном настроении, в котором он был тогда? Неужели не открылось ему перед смертью объяснение жизни?» – думал Пьер. Он вспомнил о Каратаеве, о его смерти и невольно стал сравнивать этих двух людей, столь различных и вместе с тем столь похожих по любви, которую он имел к обоим, и потому, что оба жили и оба умерли.
В самом серьезном расположении духа Пьер подъехал к дому старого князя. Дом этот уцелел. В нем видны были следы разрушения, но характер дома был тот же. Встретивший Пьера старый официант с строгим лицом, как будто желая дать почувствовать гостю, что отсутствие князя не нарушает порядка дома, сказал, что княжна изволили пройти в свои комнаты и принимают по воскресеньям.
– Доложи; может быть, примут, – сказал Пьер.
– Слушаю с, – отвечал официант, – пожалуйте в портретную.
Через несколько минут к Пьеру вышли официант и Десаль. Десаль от имени княжны передал Пьеру, что она очень рада видеть его и просит, если он извинит ее за бесцеремонность, войти наверх, в ее комнаты.
В невысокой комнатке, освещенной одной свечой, сидела княжна и еще кто то с нею, в черном платье. Пьер помнил, что при княжне всегда были компаньонки. Кто такие и какие они, эти компаньонки, Пьер не знал и не помнил. «Это одна из компаньонок», – подумал он, взглянув на даму в черном платье.
Княжна быстро встала ему навстречу и протянула руку.
– Да, – сказала она, всматриваясь в его изменившееся лицо, после того как он поцеловал ее руку, – вот как мы с вами встречаемся. Он и последнее время часто говорил про вас, – сказала она, переводя свои глаза с Пьера на компаньонку с застенчивостью, которая на мгновение поразила Пьера.
– Я так была рада, узнав о вашем спасенье. Это было единственное радостное известие, которое мы получили с давнего времени. – Опять еще беспокойнее княжна оглянулась на компаньонку и хотела что то сказать; но Пьер перебил ее.
– Вы можете себе представить, что я ничего не знал про него, – сказал он. – Я считал его убитым. Все, что я узнал, я узнал от других, через третьи руки. Я знаю только, что он попал к Ростовым… Какая судьба!
Пьер говорил быстро, оживленно. Он взглянул раз на лицо компаньонки, увидал внимательно ласково любопытный взгляд, устремленный на него, и, как это часто бывает во время разговора, он почему то почувствовал, что эта компаньонка в черном платье – милое, доброе, славное существо, которое не помешает его задушевному разговору с княжной Марьей.
Но когда он сказал последние слова о Ростовых, замешательство в лице княжны Марьи выразилось еще сильнее. Она опять перебежала глазами с лица Пьера на лицо дамы в черном платье и сказала:
– Вы не узнаете разве?
Пьер взглянул еще раз на бледное, тонкое, с черными глазами и странным ртом, лицо компаньонки. Что то родное, давно забытое и больше чем милое смотрело на него из этих внимательных глаз.