Тургенево (Мордовия)

Посёлок городского типа Тургенево Страна РоссияРоссия Субъект Федерации Республика МордовияМордовия Муниципальный район Ардатовский Координаты 54°50′47″ с. ш. 46°19′52″ в. д.54.846502° с. ш. 46.331034° в. д. / 54.846502; 46.331034    ПГТ с 1960 Население ↘4865 человек (2016) Часовой пояс UTC+3 Почтовый индекс 431891 Автомобильный код 13 Код ОКАТО [classif.spb.ru/classificators/view/okt.php?st=A&kr=1&kod=89203555 89 203 555]

Тургенево — посёлок городского типа в Ардатовском районе Республики Мордовия России. Расположено на правом берегу реки Алатырь.

Население — 5,1 тыс. человек (2010).

Расстояние до ближайшей железнодорожной станции Басово 3 км.

История

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Село Тургенево получило своё название по фамилии дворянского рода Тургеневых, владевших им.

Иван Петрович Тургенев — отставной полковник Ярославского пехотного полка, был активным членом новиковского кружка. Кружок этот был масонским, за что Тургенева и выслали в Симбирскую губернию, где у него были имения: в Киндяковке, неподалеку от Симбирска, на берегу Волги, и в Тургеневе Алатырского уезда, на берегу Алатыря.

У Ивана Тургенева были — жена Екатерина Семёновна и четыре сына: Александр, Андрей, Сергей и Николай. Из сыновей самой яркой фигурой был Николай. Он родился в 1789 году, когда грянул гром Великой французской революции. Он кончил Московский университет, был крупнейшим русским экономистом ХIХ века. На антикрепостническое мировоззрение Н. И. Тургенева оказало влияние его близкое знакомство с бытом и жизнью крепостного села Тургенево, что, в частности, видно из его дневника. В нем он описывает труд, бесправие и нищету крестьян. Так 27 июля 1819 года он пишет, что выходом из этого положения может быть освобождение крестьян от ненавистной барщины. 14 августа 1819 года, уезжая в Симбирск, он записал: «Я ещё более почувствовал сделать что-нибудь». Николай Иванович упоминал в дневнике: «В Ахматове и Тургеневе мужики рослые и видные, женщины вообще изрядны. Прогулка на лодке по Алатырю-реке мне очень понравилась: берега прелестные, — и это в вашем владении! Как бы не жить здесь, если бы у вас не было рабства. Фигуры рабов здесь ещё жальче, нежели в Москве». Николай Иванович Тургенев был декабристом и другом А. С. Пушкина, который вывел его в десятой главе «Евгения Онегина» под именем «хромой Тургенев».

Любили наш край и наш народ и братья Николая. Вот что писали 26 августа 1808 года Александр и Сергей Николаю в письме в Геттингем (Германия): «Теперь мы дадим тебе отчет о своем путешествии. Из Москвы мы поехали в Тургенево, где нашли всё в изрядном порядке и с благоговейною грустью вспомнили, что отец наш тут часто проводил дни своего ребячества и своей молодости. Ещё многие мужики его помнят и были товарищами его в детских играх. Прежде мы не знали об этом и не думали, что здесь для нас должно быть так дорого».

Николай Тургенев основал в селе Тургенево первую в уезде больницу для крестьян, по мере своих возможностей облегчал их экономическое положение. Вот что писал после посещения своих имений в Симбирской губернии: «Работа крестьян на господина посредством барщины есть почти то же самое, что работа негров на плантациях, с той только разницей, что негры работают, вероятно, каждый день, а крестьяне наши — только три раза в неделю, хотя, в прочем, есть такие помещики, которые заставляют мужиков работать 4, 5 и даже 6 дней в неделю. Увидев барщину и в нашем Тургеневе, после многих опытов и перемарав несколько листов бумаги, я решился барщину уничтожить и сделать с крестьянами условие, вследствие коего они обязываются платить нам 10000 рублей в год (прежде мы получали от 10 до 16 тысяч рублей)». Это было сделано на 42 года раньше отмены крепостного права!

По своим политическим взглядам Николай Тургенев был сторонником «Союза Благоденствия», являясь одним из его основателей и идейных руководителей. Во время восстания 14 декабря 1825 года на Сенатской площади он находился за границей, тем не менее был заочно приговорён к вечной каторге.

В первые двадцать лет заграничной жизни Тургенева его брат Александр всеми средствами добивался его оправдания. В 1837 году, чтобы устроить материальное положение брата Николая и его семьи, Александр Тургенев продал родовое симбирское имение Тургенево, получив за него весьма значительную сумму; точный размер её неизвестен, но в 1835 году оно было запродано другому лицу за 412000 руб. ассигн. Имение перешло в руки двоюродного брата Бориса Петровича, который дал честное слово «любить и жаловать крестьян», но тем не менее это была всё-таки продажа крестьян, против которой в эпоху Александра I оба брата всегда возмущались. В объяснение (но не в оправдание) этого факта следует, впрочем, упомянуть, что по смерти Александра его брат Николай, как государственный преступник, не мог бы унаследовать имения и остался бы с семьей без всяких средств.

Возвратился он в Россию только в 1857 году, проживал в своём имении в Симбирской губернии. С проведением «Положения об отмене крепостного права» Тургенев выделил крестьянам в долгосрочную аренду по баснословно дешевым ценам того времени: по полтора рубля за десятину.

Н. И. Тургенев умер в 1871 г. и похоронен в Париже. Немало сделал декабрист Николай Тургенев для села Тургенева. Усадьба Н. И. Тургенева находилась на месте Тургеневской средней школы.

До революции это было село Тургенево Ардатовского уезда Симбирской губернии.

Село Тургенево расположено на правом берегу реки Алатырь, впадающей в Суру. Раньше в районе села Тургенево была построена земляная плотина, которая позволяла использовать небольшой запас водной энергии реки. На левом берегу реки раскинулся на несколько сот километров смешанный лес. Этот берег реки местами заболочен, образовались торфяные болота, где добывался в небольшом количестве торф как топливо для местных нужд. Есть песчаные карьеры. Других полезных ископаемых в этом районе не обнаружено. Берега реки Алатырь густо заселены. Село Тургенево постепенно переходит в другое село — в 4 км от которого находится районный центр — гор. Ардатов.

После революции жители Тургенева в основном занимались сельским хозяйством, в Четвертакове были развиты кустарные ремёсла. Некоторые жители Тургенева работали на мукомольной мельнице. В 1889 году алатырским торгово-промышленным товариществом "Попов Н. К. и Ко" была построена мукомольная мельница в селе Тургеневе, вошедшая в состав "Товарищества алатырских паровых и водяных мельниц" (ТАМ). В кирпичном корпусе мельницы было установлено деревянное оборудование. Это явилось причиной появления насекомых, которые портили муку, целыми эшелонами мука возвращалась назад. Мельница была застрахована, и хозяева решили её сжечь. Сгорело ещё и 45 крестьянских домов. Это произошло 12 июля 1902 г.

В 1905 году мельница была вновь пущена в эксплуатацию, но теперь уже с металлическим оборудованием: 2 паровых котла, 1 паровая машина мощностью 350 л.с., один жерновой постав, 18 вальцевых станков. Каждую весну на реке Алатырь начинали работать две водяные турбины в 60 и 100 л.с. Мельница работала круглые сутки и имела два отделения: пшеничное и ржаное. Таким образом, мельничный завод Попова и К представлял собой капиталистическое сельскохозяйственное производство с вывозом продукции в другие районы России и даже значительным экспортом за границу — Голландию, Финляндию, Германию, Чехословакию. Во время революции мельница некоторый срок не работала, потом снова была пущена. Производственная мощность после революции не увеличивалась, поэтому в производстве было занято небольшое количество рабочих, основная масса населения продолжала заниматься сельским хозяйством. В 1918 г. мельница, как и другие многочисленные предприятия товарищества, располагавшиеся на территории города Алатыря, Алатырского и Ардатовского уездов, была национализирована..

В советское время мельница так же продолжала работать. В последние годы до 1948 года мельничный завод работал с большими перебоями (3-4 месяца в год), нетрудно понять, что главной причиной было отсутствие сырья. По решению Совета Министров СССР от 6 апреля 1949 г. в корпусах бывшей Тургеневской мельницы был создан светотехнический завод Министерства электропромышленности.

Статус посёлка городского типа — с 1960 года.

Источники

• Тургенево (Мордовия) — статья из Большой советской энциклопедии.

Отрывок, характеризующий Тургенево (Мордовия)

Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.