Фигнер, Евгения Николаевна

Евгения Николаевна Фигнер
Имя при рождении:	Евгения Николаевна Фигнер
Дата рождения:	1858(1858)
Место рождения:	Мамадыш, Казанская губерния, Российская империя
Дата смерти:	19 ноября 1931(1931-11-19)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	Российская империя Российская империя СССР СССР
Образование:	Акушерские курсы
Вероисповедание:	православие
Партия:	Народная воля
Основные идеи:	народничество,
Род деятельности:	профессиональная революционерка, фельдшер-акушер

Евгения Николаевна Фигнер (по мужу Сажина) (1858, Мамадыш Казанская губерния Российская империя — 19 ноября 1931, Москва СССР) — русская революционерка, народница, член партии «Народная воля».

Биография

Родилась в семье Николая Александровича Фигнера (1817—1870), штабс-капитана в отставке с 1847 года. Служил в Тетюшском уезде Казанской губернии по ведомству Министерства государственных имуществ, получил чин губернского секретаря, затем лесничим в Тетюшском и Мамадышском лесничествах. Был женат на Екатерине Христофоровне Куприяновой (1832—1903). У них было шесть детей: Вера, Лидия, Пётр, Николай, Евгения и Ольга.
Обучалась в Казанском Родионовском институте благородных девиц, при переезде семьи в Казань — в Казанской гимназии, при переезде в Санкт-Петербург продолжила и закончила учёбу в Коломенской гимназии.
После окончания гимназии полгода жила вместе с матерью в Швейцарии, познакомилась с некоторыми политэмигрантами, общение с которыми повлияло на её мировоззрение.
Во второй половине 1876 года вернулась в Петербург.
Обучалась фельдшерскому делу в Царицыне и сдала экзамен на фельдшерицу при Саратовской врачебной управе. Окончила в Петербурге Калинкинские акушерские курсы. После окончания курсов переехала в с. Вязьмино (Петровский уезд Саратовская губерния), где вместе с сестрой Верой работала фельдшером и открыла школу для крестьян.
В марте 1879 года, к сёстрам Фигнер приезжал террорист Соловьёв А. К. перед готовившемся покушением на императора Александра II. После покушения на царя и ареста Соловьёва, сёстры были вынуждены перейти на нелегальное положение.
Осенью 1879 года вступила в партию «Народная воля». Занималась распространением нелегальной литературы, сбором средств для партии и другим. Была хозяйкой конспиративной квартиры в д.13 в Лештуковом переулке (Санкт-Петербург).
27 ноября 1879 года была арестована на квартире. При обыске был найден динамит, номера газеты «Народная воля», типографская бумага и прочее.
На процессе 16-ти проходившем с 25 по 30 октября 1880 года в Санкт-Петербургском военно-окружном суде, приговорена к ссылке в Сибирь на 16 лет. В Иркутске заболела в тюрьме сыпным тифом, а по выздоровлении её отправили в Киренск (Иркутская губерния).
В Киренске вышла замуж на участника народнического движения Михаила Петровича Сажина (1845 −1934).
Вскоре они переехали на Ленские золотые прииски, так как муж получил возможность получить там место. Затем переезжали в Балаганск, в Лиственичный, на Ниманские золотые промысла на притоке Амура — Бурее, после чего жили в Тюмени.
По возвращении из ссылки в 1896 году, жила с мужем в Риге, Нижнем Новгороде, где работала в Обществе распространения народного образования, составляла библиотеки для школ на книжном складе Народного дома, занималась сбором средств для политического Красного Креста, заведовала библиотекой в Обществе помощи молодым девушкам.
С 1906 года жила в Санкт-Петербурге, заведовала библиотекой в рабочем клубе им. Н. А. Некрасова.
После Февральской революции 1917 года принимала участие в работе комитета помощи амнистированным, входила в состав группы, которая издавала листки для народа на темы политического переустройства.
В первой половине октября 1917 года уехала к сыну, работавшему на нефтепромыслах в Грозном.
В июне 1920 года переехала в Москву.
В 1920-х годах работала в Музее каторги и ссылки (Москва) при Обществе бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев, членом которого была.

Похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище.

Муж и дети

• Сажин, Михаил Петрович

Дети: четверо сыновей.

Интересный факт

Обладая прекрасными вокальными данными Евгения Николаевна любила петь. Даже на нелегальном положении, умудрялась под вымышленной фамилией посещать курсы вокала.
Старшая сестра Вера Николаевна Фигнер позже вспоминала:

У Евгении Николаевны был чудный меццо-сопрано, и ей могла предстоять такая же блестящая артистическая карьера, какую десять лет спустя сделал наш брат Николай. Она и начала учиться пению. Но демократические тенденции того времени не допускали подобного рода профессий: они были неприемлемы для социалиста. «Неужели вам превращаться в мешок с золотом?»—говорил Иванчин-Писарев; в том же направлении действовали Богданович и я. В конце концов, вместо оперной знаменитости, вышла скромная фельдшерица-акушерка, при чем фельдшерскому искусству она обучалась в Царицыне у врача Загорского, мужа старшей сестры Перовской, Марии, у которой, надо сказать не было никаких общих черт с нашей Софьей Львовной.

Ссылка

www.rusdeutsch-panorama.ru/jencik_statja.php?mode=view&site_id=34&own_menu_id=2859

Отрывок, характеризующий Фигнер, Евгения Николаевна

– Урра! – зазвучали воодушевленные голоса офицеров.
И старый ротмистр Кирстен кричал воодушевленно и не менее искренно, чем двадцатилетний Ростов.
Когда офицеры выпили и разбили свои стаканы, Кирстен налил другие и, в одной рубашке и рейтузах, с стаканом в руке подошел к солдатским кострам и в величественной позе взмахнув кверху рукой, с своими длинными седыми усами и белой грудью, видневшейся из за распахнувшейся рубашки, остановился в свете костра.
– Ребята, за здоровье государя императора, за победу над врагами, урра! – крикнул он своим молодецким, старческим, гусарским баритоном.
Гусары столпились и дружно отвечали громким криком.
Поздно ночью, когда все разошлись, Денисов потрепал своей коротенькой рукой по плечу своего любимца Ростова.
– Вот на походе не в кого влюбиться, так он в ца'я влюбился, – сказал он.
– Денисов, ты этим не шути, – крикнул Ростов, – это такое высокое, такое прекрасное чувство, такое…
– Ве'ю, ве'ю, д'ужок, и 'азделяю и одоб'яю…
– Нет, не понимаешь!
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.


На следующий день государь остановился в Вишау. Лейб медик Вилье несколько раз был призываем к нему. В главной квартире и в ближайших войсках распространилось известие, что государь был нездоров. Он ничего не ел и дурно спал эту ночь, как говорили приближенные. Причина этого нездоровья заключалась в сильном впечатлении, произведенном на чувствительную душу государя видом раненых и убитых.
На заре 17 го числа в Вишау был препровожден с аванпостов французский офицер, приехавший под парламентерским флагом, требуя свидания с русским императором. Офицер этот был Савари. Государь только что заснул, и потому Савари должен был дожидаться. В полдень он был допущен к государю и через час поехал вместе с князем Долгоруковым на аванпосты французской армии.
Как слышно было, цель присылки Савари состояла в предложении свидания императора Александра с Наполеоном. В личном свидании, к радости и гордости всей армии, было отказано, и вместо государя князь Долгоруков, победитель при Вишау, был отправлен вместе с Савари для переговоров с Наполеоном, ежели переговоры эти, против чаяния, имели целью действительное желание мира.
Ввечеру вернулся Долгоруков, прошел прямо к государю и долго пробыл у него наедине.
18 и 19 ноября войска прошли еще два перехода вперед, и неприятельские аванпосты после коротких перестрелок отступали. В высших сферах армии с полдня 19 го числа началось сильное хлопотливо возбужденное движение, продолжавшееся до утра следующего дня, 20 го ноября, в который дано было столь памятное Аустерлицкое сражение.
До полудня 19 числа движение, оживленные разговоры, беготня, посылки адъютантов ограничивались одной главной квартирой императоров; после полудня того же дня движение передалось в главную квартиру Кутузова и в штабы колонных начальников. Вечером через адъютантов разнеслось это движение по всем концам и частям армии, и в ночь с 19 на 20 поднялась с ночлегов, загудела говором и заколыхалась и тронулась громадным девятиверстным холстом 80 титысячная масса союзного войска.
Сосредоточенное движение, начавшееся поутру в главной квартире императоров и давшее толчок всему дальнейшему движению, было похоже на первое движение серединного колеса больших башенных часов. Медленно двинулось одно колесо, повернулось другое, третье, и всё быстрее и быстрее пошли вертеться колеса, блоки, шестерни, начали играть куранты, выскакивать фигуры, и мерно стали подвигаться стрелки, показывая результат движения.
Как в механизме часов, так и в механизме военного дела, так же неудержимо до последнего результата раз данное движение, и так же безучастно неподвижны, за момент до передачи движения, части механизма, до которых еще не дошло дело. Свистят на осях колеса, цепляясь зубьями, шипят от быстроты вертящиеся блоки, а соседнее колесо так же спокойно и неподвижно, как будто оно сотни лет готово простоять этою неподвижностью; но пришел момент – зацепил рычаг, и, покоряясь движению, трещит, поворачиваясь, колесо и сливается в одно действие, результат и цель которого ему непонятны.
Как в часах результат сложного движения бесчисленных различных колес и блоков есть только медленное и уравномеренное движение стрелки, указывающей время, так и результатом всех сложных человеческих движений этих 1000 русских и французов – всех страстей, желаний, раскаяний, унижений, страданий, порывов гордости, страха, восторга этих людей – был только проигрыш Аустерлицкого сражения, так называемого сражения трех императоров, т. е. медленное передвижение всемирно исторической стрелки на циферблате истории человечества.
Князь Андрей был в этот день дежурным и неотлучно при главнокомандующем.
В 6 м часу вечера Кутузов приехал в главную квартиру императоров и, недолго пробыв у государя, пошел к обер гофмаршалу графу Толстому.
Болконский воспользовался этим временем, чтобы зайти к Долгорукову узнать о подробностях дела. Князь Андрей чувствовал, что Кутузов чем то расстроен и недоволен, и что им недовольны в главной квартире, и что все лица императорской главной квартиры имеют с ним тон людей, знающих что то такое, чего другие не знают; и поэтому ему хотелось поговорить с Долгоруковым.
– Ну, здравствуйте, mon cher, – сказал Долгоруков, сидевший с Билибиным за чаем. – Праздник на завтра. Что ваш старик? не в духе?
– Не скажу, чтобы был не в духе, но ему, кажется, хотелось бы, чтоб его выслушали.
– Да его слушали на военном совете и будут слушать, когда он будет говорить дело; но медлить и ждать чего то теперь, когда Бонапарт боится более всего генерального сражения, – невозможно.
– Да вы его видели? – сказал князь Андрей. – Ну, что Бонапарт? Какое впечатление он произвел на вас?
– Да, видел и убедился, что он боится генерального сражения более всего на свете, – повторил Долгоруков, видимо, дорожа этим общим выводом, сделанным им из его свидания с Наполеоном. – Ежели бы он не боялся сражения, для чего бы ему было требовать этого свидания, вести переговоры и, главное, отступать, тогда как отступление так противно всей его методе ведения войны? Поверьте мне: он боится, боится генерального сражения, его час настал. Это я вам говорю.