Фишер, Карл Андреевич

Запрос «Карл Фишер» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Карл Андреевич Фишер
Род деятельности:	фотография издательское дело
Дата рождения:	1859(1859)
Подданство:	Пруссия
Дата смерти:	после 1923
Место смерти:	Москва

Карл Андреевич Фишер (1859 — после 1923, Москва) — известный фотограф, прусский подданный; владелец одного из крупнейших фотографических заведений в Москве «К.Фишер, бывшая Дьяговченко». Член Московского общества любителей художеств (с 1893), один из основателей и член Русского фотографического общества (с 1894), член Совета Московского отделения Русского общества деятелей печатного дела (1905—1908).

Биография

Профессиональную деятельность фотографа Карл Фишер начал в 1878 году в Оренбурге. В 1889 году стал «преемником Придворной фотографии И. Дьяговченко». Это заведение досталось ему от вдовы Дьяговченко — Матрёны Яковлевны. До 1895 года на вывеске значилось слово «преемник», а затем заведение стало именоваться «Фотография К. А. Фишера, бывшая И. Дьяговченко», вероятно в связи с тем, что Фишер выкупил ателье у вдовы. С 1892 года стал «фотографом императорских театров», что ознаменовало последующий творческий расцвет мастера, продолжавшийся два десятилетия.

В 1894 году в Москве было основано Русское фотографическое общество (РФО), Фишер был одним из его основателей, а позднее и председателем (1898—1907), после чего был удостоен звания почётного члена РФО (с 1907).

После революции К. А. Фишер продолжал работать, хотя ателье его было уже закрыто. Последнее упоминание о Карле Андреевиче относится к 1923 году, когда он передал А. С. Голубкиной имеющиеся у него снимки А. Н. Островского для проекта памятника великому драматургу, впоследствии поставленному в Москве, у Малого театра. Дальнейшая судьба К. А. Фишера неизвестна.

Фотоателье К. А. Фишера

Фотоателье Фишера располагалось на Кузнецком мосту в доме Тверского архиерейского подворья (в д. 11, позже в д. 21/5). В 1892 году Фишер расширил ассортимент услуг, открыв при ателье художественную фототипию, цинкографию и фотолитографию «для всякого рода изданий». В ателье работали фотографы М. А. Сахаров, В. И. Улитин, Д. Р. Вассерман, М. А. Бартошевич, ретушёры К. К. Краузе, А. Т. Трофимов и другие.

Карлом Фишером и его работниками была создана портретная галерея многих деятелей русской культуры рубежа XIX—XX веков. Среди них артисты (М. Н. Ермолова, И. М. Москвин, В. Э. Мейерхольд), писатели (Л. Н. Толстой, Л. Н. Андреев, А. П. Чехов), художники (И. Е. Репин, В. И. Суриков, М. А. Врубель), композиторы (П. И. Чайковский, С. В. Рахманинов) и многие другие.

Кроме московского, Фишер имел филиал фотографии в Мариинском театре в Петербурге. Ателье Фишера занималось не только портретной съёмкой, но и театральной, архитектурной, хроникальной.

В 1890—1910-х гг. мастера фотографии Фишера достигли значительных успехов в съёмке театральных сцен, представлявших в то время определённые трудности, в связи с несовершенством фототехники. Фишеру удалось сделать снимки спектаклей Большого и Малого театров, Московского художественного театра, Московской частной русской оперы С. И. Мамонтова и «Оперы С. И. Зимина».

Фишер сотрудничал с Третьяковской галереей, где в 1898—1913 пользовался преимущественным правом на изготовление фотографий. По особой договорённости с дирекцией в здании галереи он имел комнату-магазин для продажи по контракту фотографий её экспонатов, к 1900 году его фотоателье завершило съёмку экспозиции всех залов музея.

Также ателье Фишера регулярно выполняло заказы Императорского Московского археологического общества (ИМАО) по съёмке археологических и реставрационных работ. Несмотря на такое сотрудничество, единственным мастером, удостоенным звания фотографа ИМАО остался И. Ф. Барщевский.

Ателье Фишера просуществовало более двадцати лет и было закрыто в 1915 году.

Издания К. А. Фишера

Деятельность К. А. Фишера как издателя каталогов, открыток, альбомов фотографий очень обширна и содержит много новаторства. С 1890-х годов в журналах «Нива», «Всемирная иллюстрация», а также в фотоальбомах публиковались хроникальные снимки московских событий, выполненные Фишером и его фотографами. Среди них можно отметить ежегодные войсковые парады, открытие памятника императору Александру III и другие исторические события того времени. Тогда же появились бланки открытых писем с видами городов России, архитектурных памятников, театральных спектаклей, портреты выдающихся деятелей России. Фишер издавал фотоработы не только своего ателье, но и других авторов, среди которых были А. О. Карелин, М. П. Дмитриев, С. А. Толстая, В. Г. Чертков.

Карл Фишер первым в России начал выпускать фототипные издания каталогов и альбомов экспозиций музеев и периодических художественных выставок. Среди прочих изданий можно отметить альбом «25-летие Товарищества передвижников. 1872—1897» (1899), «Каталог художественных произведений Городской галереи П. и С. Третьяковых» (1899), «Иллюстрированный каталог картинной галереи Московского публичного и Румянцевского музея».

После смерти Л. Н. Толстого в 1910 году фотограф по инициативе и при содействии вдовы писателя — Софьи Андреевны — издал несколько памятных альбомов фототипий, в которых были собраны почти все прижизненные снимки писателя, портреты его родных и знакомых.

Для массового потребителя Фишер предлагал огромное количество открыток с видами московских улиц, храмов, соборов и других достопримечательностей. Для театралов им печатались открытки с портретами артистов императорских театров и сценами из спектаклей.

Литература

Исковский А. Е. Карл Фишер. Фотограф в Оренбурге. — Оренбург: ООО "Издательство «Оренбургская книга», 2015. — 128 с., ил. ISBN 978-5-94529-053-2

Ссылки

• [www.photographer.ru/resources/names/photographers/190.htm Карл Андреевич Фишер на photographer.ru]

Отрывок, характеризующий Фишер, Карл Андреевич

– Да, вот вы опять холостяк и жених, – сказала княжна Марья.
Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.
Пьер внимательно посмотрел на нее.
– Да, и больше ничего, – подтвердила Наташа.
– Неправда, неправда, – закричал Пьер. – Я не виноват, что я жив и хочу жить; и вы тоже.
Вдруг Наташа опустила голову на руки и заплакала.
– Что ты, Наташа? – сказала княжна Марья.
– Ничего, ничего. – Она улыбнулась сквозь слезы Пьеру. – Прощайте, пора спать.
Пьер встал и простился.

Княжна Марья и Наташа, как и всегда, сошлись в спальне. Они поговорили о том, что рассказывал Пьер. Княжна Марья не говорила своего мнения о Пьере. Наташа тоже не говорила о нем.
– Ну, прощай, Мари, – сказала Наташа. – Знаешь, я часто боюсь, что мы не говорим о нем (князе Андрее), как будто мы боимся унизить наше чувство, и забываем.
Княжна Марья тяжело вздохнула и этим вздохом признала справедливость слов Наташи; но словами она не согласилась с ней.
– Разве можно забыть? – сказала она.
– Мне так хорошо было нынче рассказать все; и тяжело, и больно, и хорошо. Очень хорошо, – сказала Наташа, – я уверена, что он точно любил его. От этого я рассказала ему… ничего, что я рассказала ему? – вдруг покраснев, спросила она.
– Пьеру? О нет! Какой он прекрасный, – сказала княжна Марья.
– Знаешь, Мари, – вдруг сказала Наташа с шаловливой улыбкой, которой давно не видала княжна Марья на ее лице. – Он сделался какой то чистый, гладкий, свежий; точно из бани, ты понимаешь? – морально из бани. Правда?
– Да, – сказала княжна Марья, – он много выиграл.
– И сюртучок коротенький, и стриженые волосы; точно, ну точно из бани… папа, бывало…
– Я понимаю, что он (князь Андрей) никого так не любил, как его, – сказала княжна Марья.
– Да, и он особенный от него. Говорят, что дружны мужчины, когда совсем особенные. Должно быть, это правда. Правда, он совсем на него не похож ничем?