Франсуа де Монморанси-Бутвиль

Франсуа де Монморанси-Бутвиль фр. François de Montmorency-Bouteville<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Портрет Франсуа де Монморанси-Бутвиля. Даниель Дюмустье</td></tr>
Сеньор де Бутвиль
1615 — 1627
Предшественник:	Луи де Монморанси-Бутвиль
Преемник:	Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль
Суверенный граф де Люсс
1616 — 1627
Предшественник:	Анри де Монморанси-Бутвиль
Преемник:	Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль
Рождение:	1600(1600)
Смерть:	22 июня 1627(1627-06-22) Париж
Род:	Монморанси
Отец:	Луи де Монморанси-Бутвиль
Мать:	Шарлотта Катрин де Люсс

Франсуа де Монморанси (фр. François de Montmorency; 1600 — 22 июня 1627, Париж) — сеньор де Бутвиль, суверенный граф де Люсс, французский аристократ, казненный Людовиком XIII и кардиналом Ришелье за нарушение эдикта, запрещавшего дуэли.

Биография

Второй сын Луи де Монморанси-Бутвиля и Шарлотты Катрин де Люсс.

После смерти бездетного старшего брата унаследовал графство Люсс в Нижней Наварре и должности бальи и губернатора Санлиса.

Отличился в Сентонже и Лангедоке во время Первой гугенотской войны (1620—1622). В 1621 участвовал во взятии Сен-Жан-д'Анжели, в 1622 — Монтобана. Направленного в подкоп лично королём Людовиком, его едва успели вытащить оттуда при обрушении подпорок.

Дуэль с Понжибо

Вернувшись в Париж, прославился как дуэлист, всегда выходивший победителем из поединков. На пасху 1624 года бился против графа де Понжибо из дома де Люд. Поскольку ссора произошла в трактире, и дуэлянты не имели при себе ни шпаг, ни кинжалов, они вооружились позаимствованными в заведении остро отточенными ножами, и послали лакеев привести друзей. Секундантом Бутвиля был барон де Рабютен-Шанталь, отец мадам де Севинье, а Понжибо сопровождал граф де Салль. Друзья развели дерущихся, и те едва успели скрыться с места дуэли в экипаже, запряженном шестеркой лошадей, в сопровождении эскорта из двухсот бойцов, прикрывавших отступление.

Парижский парламент 24 апреля за оскорбление величества божественного и человеческого приговорил дуэлянтов к повешению на Гревской площади, лишению всех титулов и званий; их тела должны были быть подвешены на Монфоконе, а дома срыты и разрушены.

Поскольку приговоренные скрылись, постановление было вывешено на Гревской площади, но толпа дворян и их слуг ночью сорвала его. Парламент принял новое постановление, обязав губернатора Парижа герцога де Монбазона принять меры против организаторов беспорядков.

Бреда и Ла-Рошель

Не в состоянии долго оставаться без дела, и желая уехать подальше от правосудия Ришелье, Монморанси воспользовался перерывом в гражданской войне, и в 1624 отправился вместе с принцем Нассау оборонять Бреду, осажденную испанцами. После сдачи города в следующем году, кузен Франсуа герцог де Монморанси отозвал его из Нидерландов для участия в экспедиции против Ла-Рошели, где Франсуа де Бутвиль снова сумел отличиться в боях на острове Ре и Олероне.

Бегство в Брюссель

Едва удалось, благодаря громкому имени Монморанси и военным подвигам Франсуа, замять дело о дуэли с Понжибо, как Бутвиль в 1625 убил маркиза Депорта, а 25 марта 1626 дрался с графом де Ториньи на пустыре за монастырем картезианцев, и также убил своего противника. Маркиз де Ла-Фретт, близкий знакомый Бутвиля, упрекнул его в том, что граф не взял его на тот поединок в качестве секунданта. Ссора закончилась дуэлью, состоявшейся между Сен-Жермен и Пуасси. Ла-Фретт был ранен, а Монморанси пришлось спасаться бегством от городской стражи. Вместе со своим постоянным секундантом Франсуа де Ромадеком, графом де Шапелем, он отправился в Брюссель, где был с почетом принят эрцгерцогиней Изабеллой, напрасно просившей короля Людовика о помиловании.

Узнав, что Людовик отказал, Монморанси воскликнул: «Поскольку король отказывается меня помиловать, я поеду в Париж драться на Королевской площади». Ги д'Аркур, маркиз де Бёврон, желавший отомстить за своего родственника Ториньи, приехал в Брюссель, чтобы вызвать Бутвиля на поединок. Эрцгерцогиня добилась формального примирения противников, но, когда они по-дружески обнялись, Аркур прошептал: «Я буду удовлетворен, только увидев вас со шпагой в руке».

Дуэль на Королевской площади

Выяснить отношения на испанской территории было невозможно, так как эрцгерцогиня предоставила Монморанси убежище, взяв с него обещание не драться в Нидерландах. 10 мая 1627 Бутвиль и Ромадек прибыли в Париж, и в 9 часов вечера встретились с Бёвроном на Королевской площади, чтобы обсудить условия. Было решено биться трое на трое.

Дуэль состоялась на Королевской площади 12 мая 1627 между двумя и тремя часами пополудни. Секундантами Бёврона были его оруженосец Буке и Анри де Клермон, маркиз де Бюсси д'Амбуаз, едва оправившийся от болезни. Бутвиля сопровождали Ромадек и Ла Берт.

Бились на шпагах и кинжалах. Оказавшись примерно равными фехтовальщиками, Бутвиль и Бёврон, не сумевшие достать друг друга с помощью шпаг, отбросили их и продолжили поединок на кинжалах. Бутвиль крикнул Бёврону: «Давай разведем наших друзей, наш бой и так веселый», но тем временем Ромадек убил Бюсси д'Амбуаза, а Буке опасно ранил Ла Берта. Приближение стражников вынудило противников прервать дуэль и спасаться бегством.

Арест и казнь

Бёврон скрылся в Англии, а Бутвиль и Ромадек на лошадях умчались из Парижа в Мо, но затем имели неосторожность задержаться в Витри (городе, где был губернатором Бюсси д'Амбуаз), где их настиг великий прево Франции Ла Трусс, посланный лично королём с тремя ротами швейцарских гвардейцев маршала Бассомпьера. Ромадек собирался драться и с ними, но Монморанси уговорил своего приятеля сдаться.

В Париж арестованных доставили только 30 мая, после того как часть бойцов Дома короля была размещена этапами по пути следования, дабы предотвратить попытку отбить задержанных, которую готовили люди Гастона Орлеанского. Для большей безопасности Бутвиля и Ромадека перевозили ночью. В Париже их посадили в Бастилию, а 21 июня перевели в Консьержери. В тот же день парламент вынес приговор. Представители высшей знати, беременная жена Бутвиля, отправившаяся в Лувр в сопровождении принцессы Конде, герцогинь Монморанси, Ангулем и Вантадур, напрасно умоляли короля о снисхождении. Ришелье настоял на показательной казни Бутвиля, сумевшего в короткий срок 23 раза нарушить королевский эдикт, и кардинала не смогло смягчить даже ходатайство племянницы, мадам де Комбале.

Людовик отказался помиловать приговоренных, ответив: «Их гибель огорчает меня так же, как и вас, но совесть не позволяет даровать прощение».

22 июня 1627 Монморанси и Ромадек были обезглавлены на Гревской площади в Париже. Умерли они так же мужественно, как и жили, потребовав от палача не завязывать глаза.

Ришелье, оправдываясь перед современниками и потомками, пишет в своем «Политическом завещании», что решение о казни Бутвиля далось ему нелегко:

...положить конец беспрерывной череде дуэлей могло только примерное наказание гг. Бутвиля и Шапелля. Признаюсь, никогда я не находился в большем душевном смятении, чем в том случае, и едва не уступил всеобщему сочувствию, которое вызывала во всех сердцах трагическая участь двух молодых дворян, едва не пошёл навстречу ходатайствам самых высокопоставленных особ двора и настойчивым просьбам моих самых близких родственников. Слёзы их жён тронули меня до глубины души, но мысль о потоках крови Вашего дворянства, унять которые можно было, только пролив кровь этих двух молодых людей, придала мне силы, помогла овладеть собой и убедить Ваше Величество отдать приказ о казни ради пользы государства, пусть даже и вопреки почти единодушному мнению света и моим собственным чувствам.

Сын Франсуа де Бутвиля, знаменитый маршал Люксембург, родился через шесть месяцев после казни отца. Герцог Монморанси, поднявший в 1632 мятеж против короля и кардинала, выставил в качестве одной из причин отказ Людовика принять его просьбу о помиловании кузена.

Семья

Жена (17.03.1617): Элизабет-Анжелика де Вьен (1607—5.08.1696), дочь Жана де Вьена, президента парижской счетной палаты, и Элизабет Долю

Дети:

• Мари-Луиза де Монморанси-Бутвиль (09.1625—09.1684). Муж (1641): Доминик д'Этамп, маркиз де Валансе (1595—1691)
• Элизабет-Анжелика де Монморанси-Бутвиль (8.03.1627—24.01.1695), называемая Прекрасная Бутвиль. Муж 1) (26.02.1645): Гаспар IV де Колиньи, герцог де Шатийон (1620—1649); 2) (2.11.1663): герцог Кристиан Людвиг I Мекленбургский (1633—1692)
• Франсуа-Анри де Монморанси-Бутвиль (7.01.1628—4.01.1695), герцог де Пине-Люксембург и Бофор-Монморанси, маршал Франции. Жена (7.11.1661): Мадлен-Шарлотта-Бонна-Тереза де Клермон-Тоннер, герцогиня де Пине, принцесса де Тенгри (1635—1701), дочь графа Шарля-Анри де Клермон-Тоннера и герцогини Маргариты-Шарлотты де Пине-Люксембург

Предки Франсуа де Монморанси

16. Ролан де Монморанси (ум. 1506) барон де Фоссё               8. Клод де Монморанси (ум. 1546) барон де Фоссё                       17. Луиза д'Оржемон (ум. после 1529) дама де Байе-сюр-Эш               4. Франсуа I де Монморанси (ум. после 1559) сеньор де Алло                             18. Ферри д’Омон (ум. 1526)               9. Анна д’Омон (ум. 1559) дама де Мерю                       19. Франсуаза де Ферьер дама де Данжю               2. Луи де Монморанси-Бутвиль (ок. 1560—1615)                                   10. Троилюс де Мондрагон сеньор де Алло                       5. Жанна де Мондрагон                             22. Франсуа де Ла-Палю               11. Франсуаза де Ла-Палю                       23. Маргарита де Керимерк               1. Франсуа де Монморанси                                         24. Жан III де Люкс (1470 — ок. 1507)               12. Жан IV де Люкс (1494—1559)                       25. Габриель д'Изальгьер дама де Сент-Ливрад               6. Шарль де Люкс (1535—1604)                             26. Роже де Грамон (ум. 1519)               13. Изабо де Грамон (1509—1579)                       27. Леонора де Беарн де Фуа               3. Шарлотта Катрин де Люкс                                   28. Александр де Сен-Желе (ум. 1522)               14. Луи де Сен-Желе (1513—1589) сеньор де Лансак                       29. Жакетта де Лансак               7. Клод де Сен-Желе                             30. Филипп де Ла-Рошешандри               15. Жанна де Ла-Рошешандри (ок. 1525—1563)                       31. Жанна де Бомон

Литература

• Père Anselme. Histoire généalogique et chronologique de la maison royale de France. T. III. — P.: Companie des Librairies, 1728, p. 588
• Lamoureux J. Bouteville (François de Montmorency, comte souverain de Luxe (en basse Navarre), seigneur de) // Nouvelle Biographie générale. T. VII. — P.: Firmin Didot frères, 1853., coll. 128—131
• Bouteville (François, comte de) // Biographie universelle ancienne et moderne. T. V. — P., 1843., p. 346
• L'art de vérifier les dates des faits historiques, des chartes, des chroniques, et autres anciens monuments, depuis la naissance de Notre-Seigneur. T. XII. — P.: C. F. Patris, 1818., p. 63 [books.google.fr/books?id=GEUQAAAAYAAJ&printsec=frontcover&hl=ru#v=onepage&q&f=false]
• Du Chesne A. Histoire genealogique de la maison de Montmorency et de Laval. — P.: Cramoisy, 1624., pp. 319–320 [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k132541r]
• Nobiliaire universel de France, ou Recueil général des généalogies historiques des maisons nobles de ce royaume. T. III, première partie. — P.: Librairie Bachelin-Deflorenne, 1873, p. 291
• Ségur P. de. La jeunesse du maréchal de Luxembourg (1628—1668). — P.: Calmann Lévy, 1900.

Ссылки

• [jnmasselot.free.fr/Histoire%202/1627%20Montmorency-Bouteville.pdf Montmorency-Bouteville]

Отрывок, характеризующий Франсуа де Монморанси-Бутвиль

Илья Андреич одобривал сзади кружка; некоторые бойко поворачивались плечом к оратору при конце фразы и говорили:
– Вот так, так! Это так!
Пьер хотел сказать, что он не прочь ни от пожертвований ни деньгами, ни мужиками, ни собой, но что надо бы знать состояние дел, чтобы помогать ему, но он не мог говорить. Много голосов кричало и говорило вместе, так что Илья Андреич не успевал кивать всем; и группа увеличивалась, распадалась, опять сходилась и двинулась вся, гудя говором, в большую залу, к большому столу. Пьеру не только не удавалось говорить, но его грубо перебивали, отталкивали, отворачивались от него, как от общего врага. Это не оттого происходило, что недовольны были смыслом его речи, – ее и забыли после большого количества речей, последовавших за ней, – но для одушевления толпы нужно было иметь ощутительный предмет любви и ощутительный предмет ненависти. Пьер сделался последним. Много ораторов говорило после оживленного дворянина, и все говорили в том же тоне. Многие говорили прекрасно и оригинально.
Издатель Русского вестника Глинка, которого узнали («писатель, писатель! – послышалось в толпе), сказал, что ад должно отражать адом, что он видел ребенка, улыбающегося при блеске молнии и при раскатах грома, но что мы не будем этим ребенком.
– Да, да, при раскатах грома! – повторяли одобрительно в задних рядах.
Толпа подошла к большому столу, у которого, в мундирах, в лентах, седые, плешивые, сидели семидесятилетние вельможи старики, которых почти всех, по домам с шутами и в клубах за бостоном, видал Пьер. Толпа подошла к столу, не переставая гудеть. Один за другим, и иногда два вместе, прижатые сзади к высоким спинкам стульев налегающею толпой, говорили ораторы. Стоявшие сзади замечали, чего не досказал говоривший оратор, и торопились сказать это пропущенное. Другие, в этой жаре и тесноте, шарили в своей голове, не найдется ли какая мысль, и торопились говорить ее. Знакомые Пьеру старички вельможи сидели и оглядывались то на того, то на другого, и выражение большей части из них говорило только, что им очень жарко. Пьер, однако, чувствовал себя взволнованным, и общее чувство желания показать, что нам всё нипочем, выражавшееся больше в звуках и выражениях лиц, чем в смысле речей, сообщалось и ему. Он не отрекся от своих мыслей, но чувствовал себя в чем то виноватым и желал оправдаться.
– Я сказал только, что нам удобнее было бы делать пожертвования, когда мы будем знать, в чем нужда, – стараясь перекричать другие голоса, проговорил он.
Один ближайший старичок оглянулся на него, но тотчас был отвлечен криком, начавшимся на другой стороне стола.
– Да, Москва будет сдана! Она будет искупительницей! – кричал один.
– Он враг человечества! – кричал другой. – Позвольте мне говорить… Господа, вы меня давите…


В это время быстрыми шагами перед расступившейся толпой дворян, в генеральском мундире, с лентой через плечо, с своим высунутым подбородком и быстрыми глазами, вошел граф Растопчин.
– Государь император сейчас будет, – сказал Растопчин, – я только что оттуда. Я полагаю, что в том положении, в котором мы находимся, судить много нечего. Государь удостоил собрать нас и купечество, – сказал граф Растопчин. – Оттуда польются миллионы (он указал на залу купцов), а наше дело выставить ополчение и не щадить себя… Это меньшее, что мы можем сделать!
Начались совещания между одними вельможами, сидевшими за столом. Все совещание прошло больше чем тихо. Оно даже казалось грустно, когда, после всего прежнего шума, поодиночке были слышны старые голоса, говорившие один: «согласен», другой для разнообразия: «и я того же мнения», и т. д.
Было велено секретарю писать постановление московского дворянства о том, что москвичи, подобно смолянам, жертвуют по десять человек с тысячи и полное обмундирование. Господа заседавшие встали, как бы облегченные, загремели стульями и пошли по зале разминать ноги, забирая кое кого под руку и разговаривая.
– Государь! Государь! – вдруг разнеслось по залам, и вся толпа бросилась к выходу.
По широкому ходу, между стеной дворян, государь прошел в залу. На всех лицах выражалось почтительное и испуганное любопытство. Пьер стоял довольно далеко и не мог вполне расслышать речи государя. Он понял только, по тому, что он слышал, что государь говорил об опасности, в которой находилось государство, и о надеждах, которые он возлагал на московское дворянство. Государю отвечал другой голос, сообщавший о только что состоявшемся постановлении дворянства.
– Господа! – сказал дрогнувший голос государя; толпа зашелестила и опять затихла, и Пьер ясно услыхал столь приятно человеческий и тронутый голос государя, который говорил: – Никогда я не сомневался в усердии русского дворянства. Но в этот день оно превзошло мои ожидания. Благодарю вас от лица отечества. Господа, будем действовать – время всего дороже…
Государь замолчал, толпа стала тесниться вокруг него, и со всех сторон слышались восторженные восклицания.
– Да, всего дороже… царское слово, – рыдая, говорил сзади голос Ильи Андреича, ничего не слышавшего, но все понимавшего по своему.
Из залы дворянства государь прошел в залу купечества. Он пробыл там около десяти минут. Пьер в числе других увидал государя, выходящего из залы купечества со слезами умиления на глазах. Как потом узнали, государь только что начал речь купцам, как слезы брызнули из его глаз, и он дрожащим голосом договорил ее. Когда Пьер увидал государя, он выходил, сопутствуемый двумя купцами. Один был знаком Пьеру, толстый откупщик, другой – голова, с худым, узкобородым, желтым лицом. Оба они плакали. У худого стояли слезы, но толстый откупщик рыдал, как ребенок, и все твердил:
– И жизнь и имущество возьми, ваше величество!
Пьер не чувствовал в эту минуту уже ничего, кроме желания показать, что все ему нипочем и что он всем готов жертвовать. Как упрек ему представлялась его речь с конституционным направлением; он искал случая загладить это. Узнав, что граф Мамонов жертвует полк, Безухов тут же объявил графу Растопчину, что он отдает тысячу человек и их содержание.
Старик Ростов без слез не мог рассказать жене того, что было, и тут же согласился на просьбу Пети и сам поехал записывать его.
На другой день государь уехал. Все собранные дворяне сняли мундиры, опять разместились по домам и клубам и, покряхтывая, отдавали приказания управляющим об ополчении, и удивлялись тому, что они наделали.



Наполеон начал войну с Россией потому, что он не мог не приехать в Дрезден, не мог не отуманиться почестями, не мог не надеть польского мундира, не поддаться предприимчивому впечатлению июньского утра, не мог воздержаться от вспышки гнева в присутствии Куракина и потом Балашева.
Александр отказывался от всех переговоров потому, что он лично чувствовал себя оскорбленным. Барклай де Толли старался наилучшим образом управлять армией для того, чтобы исполнить свой долг и заслужить славу великого полководца. Ростов поскакал в атаку на французов потому, что он не мог удержаться от желания проскакаться по ровному полю. И так точно, вследствие своих личных свойств, привычек, условий и целей, действовали все те неперечислимые лица, участники этой войны. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу. Такова неизменная судьба всех практических деятелей, и тем не свободнее, чем выше они стоят в людской иерархии.
Теперь деятели 1812 го года давно сошли с своих мест, их личные интересы исчезли бесследно, и одни исторические результаты того времени перед нами.
Но допустим, что должны были люди Европы, под предводительством Наполеона, зайти в глубь России и там погибнуть, и вся противуречащая сама себе, бессмысленная, жестокая деятельность людей – участников этой войны, становится для нас понятною.
Провидение заставляло всех этих людей, стремясь к достижению своих личных целей, содействовать исполнению одного огромного результата, о котором ни один человек (ни Наполеон, ни Александр, ни еще менее кто либо из участников войны) не имел ни малейшего чаяния.
Теперь нам ясно, что было в 1812 м году причиной погибели французской армии. Никто не станет спорить, что причиной погибели французских войск Наполеона было, с одной стороны, вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны, характер, который приняла война от сожжения русских городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе. Но тогда не только никто не предвидел того (что теперь кажется очевидным), что только этим путем могла погибнуть восьмисоттысячная, лучшая в мире и предводимая лучшим полководцем армия в столкновении с вдвое слабейшей, неопытной и предводимой неопытными полководцами – русской армией; не только никто не предвидел этого, но все усилия со стороны русских были постоянно устремляемы на то, чтобы помешать тому, что одно могло спасти Россию, и со стороны французов, несмотря на опытность и так называемый военный гений Наполеона, были устремлены все усилия к тому, чтобы растянуться в конце лета до Москвы, то есть сделать то самое, что должно было погубить их.
В исторических сочинениях о 1812 м годе авторы французы очень любят говорить о том, как Наполеон чувствовал опасность растяжения своей линии, как он искал сражения, как маршалы его советовали ему остановиться в Смоленске, и приводить другие подобные доводы, доказывающие, что тогда уже будто понята была опасность кампании; а авторы русские еще более любят говорить о том, как с начала кампании существовал план скифской войны заманивания Наполеона в глубь России, и приписывают этот план кто Пфулю, кто какому то французу, кто Толю, кто самому императору Александру, указывая на записки, проекты и письма, в которых действительно находятся намеки на этот образ действий. Но все эти намеки на предвидение того, что случилось, как со стороны французов так и со стороны русских выставляются теперь только потому, что событие оправдало их. Ежели бы событие не совершилось, то намеки эти были бы забыты, как забыты теперь тысячи и миллионы противоположных намеков и предположений, бывших в ходу тогда, но оказавшихся несправедливыми и потому забытых. Об исходе каждого совершающегося события всегда бывает так много предположений, что, чем бы оно ни кончилось, всегда найдутся люди, которые скажут: «Я тогда еще сказал, что это так будет», забывая совсем, что в числе бесчисленных предположений были делаемы и совершенно противоположные.
Предположения о сознании Наполеоном опасности растяжения линии и со стороны русских – о завлечении неприятеля в глубь России – принадлежат, очевидно, к этому разряду, и историки только с большой натяжкой могут приписывать такие соображения Наполеону и его маршалам и такие планы русским военачальникам. Все факты совершенно противоречат таким предположениям. Не только во все время войны со стороны русских не было желания заманить французов в глубь России, но все было делаемо для того, чтобы остановить их с первого вступления их в Россию, и не только Наполеон не боялся растяжения своей линии, но он радовался, как торжеству, каждому своему шагу вперед и очень лениво, не так, как в прежние свои кампании, искал сражения.
При самом начале кампании армии наши разрезаны, и единственная цель, к которой мы стремимся, состоит в том, чтобы соединить их, хотя для того, чтобы отступать и завлекать неприятеля в глубь страны, в соединении армий не представляется выгод. Император находится при армии для воодушевления ее в отстаивании каждого шага русской земли, а не для отступления. Устроивается громадный Дрисский лагерь по плану Пфуля и не предполагается отступать далее. Государь делает упреки главнокомандующим за каждый шаг отступления. Не только сожжение Москвы, но допущение неприятеля до Смоленска не может даже представиться воображению императора, и когда армии соединяются, то государь негодует за то, что Смоленск взят и сожжен и не дано пред стенами его генерального сражения.
Так думает государь, но русские военачальники и все русские люди еще более негодуют при мысли о том, что наши отступают в глубь страны.