Шеллинг, Каролина

Каролина Шеллинг

Каролина Шеллинг (нем. Caroline Schelling, урожд. Михаэлис, в первом браке Бёмер, во втором — Шлегель; 2 сентября 1763, Гёттинген — 7 сентября 1809, Маульбронн) — немецкая писательница и переводчица. Дочь профессора Гёттингенского университета Иоганна Давида Михаэлиса. Супруга Августа Вильгельма Шлегеля и Фридриха Вильгельма Шеллинга. Муза нескольких поэтов и мыслителей эпохи романтизма.

Биография

Полное имя — Доротея Каролина Альбертина Михаэлис. С ранних лет общалась в гёттингенских учёных кругах и дружила с Терезой Гейне и её будущим супругом Георгом Форстером. 15 июня 1784 года вышла замуж за друга юности, клаустальского врача Иоганна Франца Вильгельма Бёмера. 28 апреля 1785 года родился их первый ребёнок Августа Бёмер. Вторая дочь Тереза родилась 23 апреля 1787 года. 4 февраля 1788 года муж Каролины умер от инфекции, попавшей в рану. Беременная третьим ребёнком Каролина вернулась с дочерьми в родительский дом в Гёттинген, где в августе 1788 года у неё родился сын Вильгельм, проживший лишь несколько недель. В Гёттингене Каролина познакомилась с Георгом Эрнстом Таттером, сопровождавшим английского принца, и влюбилась в него. Весной 1789 года Каролина с дочерьми переехала к своему сводному брату профессору медицины Кристиану Фридриху Михаэлису в Марбург. 17 декабря 1789 года умерла дочь Тереза, и осенью 1789 года Каролина с дочерью Августой вернулись в Гёттинген.

В 1791 году умер отец Каролины, её мать переехала в Брауншвейг, родительский дом в Гёттингене был продан. В марте 1792 года «кокетливая молодая вдова», как себя называла Каролина, перебралась с дочерью в Майнц, где приняла в свой дом бежавшую от брака из Гёттингена Мету Форкель и много общалась с Георгом Форстером и Терезой Гейне, поженившимися в 1785 году.

В октябре 1792 года Майнц был занят французской революционной армией под управлением Кюстина. Каролина и раньше не скрывала своих демократически-революционных взглядов. Между Терезой Форстер и другом дома Людвигом Фердинандом Губером возникли интимные отношения, с которыми Георг Форстер смирился. Впоследствии Тереза Форстер с согласия своего супруга переехала с Губером в Швейцарию в декабре 1792 года. В городе стали поговаривать об отношениях между Каролиной и Форстером.

18 марта 1793 года была провозглашена Майнцская республика, которая спустя три дня присоединилась к революционной Франции. В это время Каролина забеременела от 19-летнего лейтенанта Жана Батиста Дюбуа-Крансе. 25 марта 1793 года Форстер по поручению Майнцской республики был направлен в Париж вести дальнейшие политические переговоры. Оставшись одна и опасаясь того, что Майнц вскоре будет отвоеван прусскими войсками, Каролина вместе с матерью спустя пять дней покинула Майнц.

На следующий день Каролина Бёмер вместе с сопровождавшими её майнцскими якобинцами была задержана в Оппенхайме прусскими военными и затем была арестована на основании её связей с лидерами майнцских якобинцев. Сначала Каролину поместили в крепость Кёнигштайн в Таунусе, а затем доставили в таунусский Кронберг под домашний арест. Каролина скрывала свою беременность и была готова убить себя, если о ней станет известно.

Друзья, знакомые и родственники пытались добиться её освобождения. Брат Готфрид Филипп Михаэлис обратился с прошением напрямую к королю Фридриху Вильгельму II, и это принесло результат. После оплаты расходов Каролина и Августа были освобождены 5 июля 1793 года. Август Вильгельм Шлегель перевёз её из Кронберга в Лейпциг, а затем в соседний городок Луку. Там под чужим именем 3 ноября 1793 года Каролина родила сына Вильгельма Юлиуса. Несколько раз её посещал Фридрих Шлегель, заботился о ней и стал крёстным ребёнка. В то время состоять в связи с офицером революционной Франции было опасно. Хотя Каролина и осмеливалась переписываться с отцом ребёнка, но дала отказ на его предложение руки и сердца. Она также отказалась передать ребёнка отцу на усыновление во Франции. Вместо этого в январе 1794 года Каролина оставила сына на воспитание в Луке, а сама уехала с дочерью Августой сначала к друзьям Готтерам в Готу. Из её переписки следует, что и она, и Августа были очень привязаны к мальчику, однако Каролине больше не было суждено увидеть сына, который умер 30 апреля 1795 года от инфекционного заболевания.

После освобождения Каролина подвергалась в Германии как «легкомысленная» женщина и «демократка» общественному порицанию и дискриминации со стороны властей. В Гёттингене был издан декрет о нежелательности появления Каролины. На планировавшийся переезд в Дрезден был получен запрет. Даже старые друзья отвернулись от Каролины или подвергались давлению. В 1795 году Каролина с дочерью нашли прибежище в доме матери в Брауншвейге. Туда спустя несколько месяцев прибыл из Амстердама Август Вильгельм Шлегель. Находясь в тяжёлом экономическом и социальном положении, Каролина вышла за него замуж 1 июля 1796 года, спустя неделю супруги переехали в Йену, где были приняты местными академическими кругами. 17 июля Каролине неожиданно нанёс визит Гёте, а в декабре Каролина и Август Вильгельм съездили на несколько дней в Веймар. Тем не менее, политическое преследование не прекращалось, и неудивительно, что Каролина обсуждала планы переезда со Шлегелем в Америку. Но братья Шлегели стали играть центральную роль в йенском романтизме, и второй брак Каролины в конце концов обеспечил ей возвращение в буржуазное общество. Она принимала живое участие в литературном творчестве.

На этот период приходится совместная работа Каролины и Шлегеля над переводом сочинений Шекспира. Шлегель обсуждал с супругой проблемы перевода, она подбирала варианты перевода и записывала на чистовик. Её упрекали, что её улучшения только ухудшали переводы и что она позволяла себе большие вольности с оригиналом, но в общем и целом её работа оказала помощь находившемуся в цейтноте Шлегелю. Вместе с супругой в 1797—1799 годах Шлегель перевёл шесть наиболее значимых произведений Шекспира: «Юлий Цезарь», «Двенадцатая ночь», «Ромео и Джульетта», «Буря», «Гамлет», «Венецианский купец».

В 1798 году в Йену прибыл философ Фридрих Вильгельм Йозеф Шеллинг. Как и Новалис и Людвиг Тик, он вскоре также стал частым гостем в доме Шлегелей. Между ним и Каролиной возникла любовная связь, к которой её супруг отнёсся спокойно. В начале марта 1800 года Каролина тяжело заболела «нервной горячкой» (вероятно, тифом) и в течение шести недель находилась между жизнью и смертью. Поправить здоровье она отправилась во франконский Бад-Боклет, где её в июне посетили Шеллинг и дочь Августа. Каролина выздоровела, но заботившаяся о ней Августа внезапно заболела дизентерией и умерла 12 июля 1800 года. Ранняя смерть Августы потрясла Каролину. Она запретила себе любить Шеллинга и хотела видеть в нём только духовного сына. Его духовным отцом она видела Гёте.

В конце 1800 года Август Вильгельм Шлегель был переведён из Йены в Берлин. Каролина осталась, их отношения разладились. Она «полуофициально» сошлась с Шеллингом. Супруги Шлегели договорились развестись, и развод был оформлен 17 мая 1803 года. 26 июня 1803 года Каролина Шлегель вышла замуж за Фридриха Шеллинга в Мурхардте. В том же году Шеллинги переехали в Вюрцбург. Когда в 1806 году по Пресбургскому миру Вюрцбург отошёл Фердинанду Габсбургу, ставшему великим герцогом Вюрцбурга, Шеллинг отказался присягать новому правительству. В мае 1808 года Шеллинг получил должность генерального секретаря учреждённой в Мюнхене Академии изобразительных искусств, что обеспечило ему достаточно комфортное существование. В Мюнхене Шеллинги поддерживали связи с Клеменсом и Беттиной Брентано, а также с Людвигом Тиком и его сестрой, которые в это время проживали в Мюнхене.

7 сентября 1809 года Каролина умерла в Маульбронне, находясь в гостях у родителей Шеллинга, как и её дочь Августа, от дизентерии.

Литература

• Шеллинг, Каролина // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• Schelling, Karoline  (англ.)

Отрывок, характеризующий Шеллинг, Каролина

– Должно быть, очень интересно, – сказал Десаль. – Князь в состоянии знать…
– Ах, очень интересно! – сказала m llе Bourienne.
– Подите принесите мне, – обратился старый князь к m llе Bourienne. – Вы знаете, на маленьком столе под пресс папье.
M lle Bourienne радостно вскочила.
– Ах нет, – нахмурившись, крикнул он. – Поди ты, Михаил Иваныч.
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.


Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.