Щукин, Сергей Иванович

Щукин Сергей Иванович
Род деятельности:	купец и коллекционер произведений искусства
Место рождения:	Москва, Российская империя
Отец:	Иван Васильевич Щукин
Мать:	Екатерина Петровна Боткина
Супруга:	Лидия Григорьевна Коренева, Надежда Афанасьевна Конюс
Дети:	Георгий (1887—1910), Иван (1886—1975), Сергей (1888—1905), Екатерина (1890—1977), Ирина (1915—1994)

Серге́й Ива́нович Щу́кин (1854, Москва — 1936, Париж) — московский купец и коллекционер искусства, собрание которого положило начало коллекциям французской модернистской живописи в Эрмитаже и ГМИИ.

Биография

Сергей Иванович Щукин родом из купеческой старообрядческой семьи. Сын известного в Москве фабриканта — старообрядца Ивана Васильевича Щукина. Брат Дмитрия, Ивана и Петра Щукиных.

В детстве не обучался в учебных заведениях из-за заикания; только после лечения у доктора Денгарта он учился и окончил Высшую коммерческую академию в Гере, Тюрингия (1876). В торговом доме «И. В. Щукин с сыновьями» он стал преемником своего отца.

В 1884 году женился на Лидии Григорьевне Кореневой (1863—1907), дочери екатеринославского помещика; в семье было три сына – Иван, Сергей и Григорий – и дочь Екатерина. В доме Щукиных в Большом Знаменском переулке (№ 8) устраивались вечера камерной музыки.

В 1915 году С. И. Щукин женился вторично — на Надежде Афанасьевне Конюс (урождённая Миротворцева) (1871—1954)

В августе 1918 года эмигрировал в Германию, затем поселился в Ницце.

Скончался в Париже в 1936 году. Похоронен на кладбище Монмартр.

Коллекция

Начало собирательства

После покупки в 1882 году особняка князей Трубецких в Большом Знаменском переулке С. И. Щукин распродал княжеские коллекции оружия и картины передвижников, приобретя взамен несколько норвежских пейзажей Ф. Таулова, которые положили начало его будущей коллекции.

Из пяти своих братьев-коллекционеров Сергей Иванович Щукин стал коллекционером последним; до 1887 года, когда он начал целенаправленно приобретать картины, он занимался коммерческой деятельностью. В отличие от большинства других русских коллекционеров рубежа XIX—XX вв., С. И. Щукин покупал картины на свой вкус, предпочитая импрессионистов, а затем и постимпрессионистов. За короткое время он стал одним из самых любимых клиентов парижских галеристов. Щукин поддерживал контакты с известнейшим из них, Полем Дюран-Рюэлем, а у Амбруаза Воллара Щукин приобрёл большую часть своих картин Сезанна (всего у него их было 8).

Щукину удалось собрать лучшие образцы современного ему французского искусства. Он признавался своей дочери:

Если, увидев картину, ты испытываешь психологический шок — покупай её.

Формирование коллекции прошло в два этапа: в 1897—1906 годах Сергей Щукин приобретал картины импрессионистов, в 1906—1914 годах его интересы перешли к постимпрессионизму. Сергей Щукин часто бывал в Париже и перевёл крупную сумму на отдельный банковский счёт в Берлине, чтобы оперативно оплачивать покупки. Этими деньгами Сергей Щукин позднее мог пользоваться, когда был вынужден эмигрировать.

В 1908 году в журнале «Русская мысль» появилась статья П. П. Муратова «Щукинская галерея — очерк по истории новейшей живописи», в которой был впервые указан состав собрания и обнародована воля владельца о передаче в будущем этой коллекции в дар Третьяковской галерее. С 1909 года С. И. Щукин открыл свой особняк для посещения всех желающих ознакомиться с коллекцией, что вызвало определённую тревогу у преподавателей Московского училища живописи за своих учеников.

После Февральской революции Щукин, в отличие от И. А. Морозова, согласился показать свои картины французским депутатам-социалистам Мариусу Мутэ и Марселю Кашену. По воспоминаниям П. А. Бурышкина, бывшего тогда товарищем городского головы, Мутэ сказал:

Вот видите, наша буржуазия все эти сокровища пропустила, и её не трогают, а ваша их собрала, и вас преследуют.

Позднее, когда Щукин уже жил в Париже, один из крупных торговцев картинами предлагал ему передать бесплатно картины некоторых художников, чтобы те могли заявить, что известный коллекционер собирает их произведения. Щукин отказался. По словам П. А. Бурышкина, Сергей Иванович говорил, что если бы он ещё коллекционировал, то собирал бы картины Рауля Дюфи. В конце 20-х годов, когда некоторые из русских эмигрантов начали судебные процессы о собственности на предметы искусства, оставшиеся в России, прошёл слух, что и Щукин будет по суду требовать свою коллекцию. По свидетельству Бурышкина, Щукин в разговоре с ним опроверг это утверждение, сказав: «…я собирал не только и не столько для себя, а для своей страны и своего народа. Что бы на нашей земле ни было, мои коллекции должны оставаться там».

• Paul Cézanne 060.jpg

  «Пьеро и Арлекин», Поль Сезанн, ГМИИ

• Eh quoi! Tu es jaloux? by Paul Gauguin.jpg

  «А, ты ревнуешь?»,
  Поль Гоген, ГМИИ

• Edgar Germain Hilaire Degas 076.jpg

  «Голубые танцовщицы», Эдгар Дега, ГМИИ

• Renoir Девушки в черном.jpg

  «Девушки в чёрном», Огюст Ренуар, ГМИИ

Картины Моне

Считается, что первое полотно Моне, купленное им в ноябре 1898 года — «Скалы в Бель-Иль» (ГМИИ). Это была первая картина Моне, появившаяся в России.

К середине 1900-х годов он приобрел одиннадцать полотен мастера (среди них — «Сирень на солнце» и «Скалы в Бель-Иль»).

Впоследствии его собрание обогатилось полотнами Дж. Уистлера, Пюви де Шаванна, П. Синьяка, Анри Руссо.

Картины Матисса

Особенно тесное сотрудничество сложилось у Щукина с Анри Матиссом, которому Щукин заказал панно «Музыка» и «Танец», а также «Гармонию в красном (Красную комнату)», специально заказанную Щукиным в 1908 г. для столовой.

Картины Матисса в особняке, включая «Игроков в шары», были размещены под наблюдением самого художника во время его приезда в Москву.

Картины Гогена

В столовой особняка Щукина висело 16 картин Гогена в плотной развеске — они были сдвинуты одна к другой так тесно, что сначала зритель даже не отмечал, где кончается одна и начинается другая. Создавалось впечатление фрески, иконостаса, как отмечал журнал «Аполлон». 11 из них происходило из собрания Густава Файе, Щукин купил их оптом в галерее Дрюэ. Правда, оценить этого художника Щукин смог лишь после некоторого усилия: купив первое полотно, он повесил его в своем кабинете и долго привыкал к нему, рассматривая в одиночестве. Зато, распробовав, скупил почти весь таитянский цикл.

Картины Пикассо

Так как Пикассо отказывался экспонироваться, с его работами Щукин познакомился, посещая частные дома, в частности, «салон» Гертруды Стайн и собрания её братьев Лео и Майкла. В число покупок Щукина вошли: «Любительница абсента», «Старый еврей с мальчиком», «Портрет поэта Сабартеса», другие работы розового и голубого периодов, а также кубистические «Женщину с веером», «Фабрику в селении Хорта де Эбро». Собрание Щукина пополнили «пикассо» из собрания Стайнов, распроданного в 1913 году.

Судьба коллекции

• 1918, осень — опубликован декрет Ленина о национализации галереи Сергея Ивановича Щукина, к тому времени уже эмигрировавшего. Хранителем назначена дочь Щукина — Екатерина Сергеевна Келлер.
• 1919, весна — коллекция открыта для посещения под названием «Первый музей новой западной живописи».
• 1929 — коллекцию соединяют с морозовским собранием («Вторым музеем новой западной живописи») и перемещают в бывший особняк Ивана Морозова, который получает название ГМНЗИ (Государственный музей нового западного искусства).
• 1948 — ГМНЗИ расформировывают на волне кампании борьбы с космополитизмом. Многие полотна оказываются под угрозой уничтожения. Но все же их делят между Эрмитажем и ГМИИ.

Оценки стоимости

По оценкам аукционного дома Сотбис, стоимость коллекции Сергея Ивановича Щукина на 2012 год составляла 8,5 млрд долларов США.

Литература

• Демская А. А., Семенова Н. Ю. У Щукина на Знаменке… — М.: Арена, 1993. — ISBN 5-87474-009-0
• Горбушина Н. В. Щукин и его братья // Краеведы Москвы (Историки и знатоки Москвы). — М.: «Книжный сад», 1997. — С. 111—113. — 464 с.
• Бурышкин П. А. Москва купеческая. — М.: Столица, 1990. ISBN 5-7055-1136-1. с. 140—143.
• Наталия Семёнова «Жизнь и коллекция Сергея Ивановича Щукина». — М.: Трилистник, 2002. — ISBN 5-89480-046-3 ([www.rusiskusstvo.ru/books/new/a385 аннотация] в журнале «Русское искусство»)
• Наталия Семёнова «Московские коллекционеры». — М.: Молодая Гвардия, 2010. — ISBN 978-5-235-03319-1
• Олег Неверов «Частные коллекции Российской Империи». — М., 2004. — ISBN 5-85050-833-3

Ссылки

• [www.museum.ru/gmii/exh.asp?last=111 К стопятидесятилетию московского коллекционера] // сайт ГМИИ.
• Луков Вл. А. [modfrancelit.ru/shhukin-sergey-ivanovich/ Щукин Сергей Иванович]. Электронная энциклопедия «Современная французская литература» (2011). Проверено 13 ноября 2011. [www.webcitation.org/65jZFIIzB Архивировано из первоисточника 26 февраля 2012].
• [www.rg.ru/2004/09/22/matiss.html Скандальный внук гениального деда] // «Российская газета». — Федеральный выпуск № 3584.
• [r-g-d.org/forum/lofiversion/index.php/t14227.html Щукины в Истории]
• [leonidparfenov.ru/glaz-bozhij-1-seriya/ Глаз Божий (1 серия)] // Леонид Парфёнов.

Отрывок, характеризующий Щукин, Сергей Иванович

Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.
В продолжение всей недели, в которую она вела эту жизнь, чувство это росло с каждым днем. И счастье приобщиться или сообщиться, как, радостно играя этим словом, говорила ей Аграфена Ивановна, представлялось ей столь великим, что ей казалось, что она не доживет до этого блаженного воскресенья.
Но счастливый день наступил, и когда Наташа в это памятное для нее воскресенье, в белом кисейном платье, вернулась от причастия, она в первый раз после многих месяцев почувствовала себя спокойной и не тяготящеюся жизнью, которая предстояла ей.
Приезжавший в этот день доктор осмотрел Наташу и велел продолжать те последние порошки, которые он прописал две недели тому назад.
– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.
Окончив ектенью, дьякон перекрестил вокруг груди орарь и произнес:
– «Сами себя и живот наш Христу богу предадим».
«Сами себя богу предадим, – повторила в своей душе Наташа. – Боже мой, предаю себя твоей воле, – думала она. – Ничего не хочу, не желаю; научи меня, что мне делать, куда употребить свою волю! Да возьми же меня, возьми меня! – с умиленным нетерпением в душе говорила Наташа, не крестясь, опустив свои тонкие руки и как будто ожидая, что вот вот невидимая сила возьмет ее и избавит от себя, от своих сожалений, желаний, укоров, надежд и пороков.
Графиня несколько раз во время службы оглядывалась на умиленное, с блестящими глазами, лицо своей дочери и молилась богу о том, чтобы он помог ей.
Неожиданно, в середине и не в порядке службы, который Наташа хорошо знала, дьячок вынес скамеечку, ту самую, на которой читались коленопреклоненные молитвы в троицын день, и поставил ее перед царскими дверьми. Священник вышел в своей лиловой бархатной скуфье, оправил волосы и с усилием стал на колена. Все сделали то же и с недоумением смотрели друг на друга. Это была молитва, только что полученная из Синода, молитва о спасении России от вражеского нашествия.
– «Господи боже сил, боже спасения нашего, – начал священник тем ясным, ненапыщенным и кротким голосом, которым читают только одни духовные славянские чтецы и который так неотразимо действует на русское сердце. – Господи боже сил, боже спасения нашего! Призри ныне в милости и щедротах на смиренные люди твоя, и человеколюбно услыши, и пощади, и помилуй нас. Се враг смущаяй землю твою и хотяй положити вселенную всю пусту, восста на ны; се людие беззаконии собрашася, еже погубити достояние твое, разорити честный Иерусалим твой, возлюбленную тебе Россию: осквернити храмы твои, раскопати алтари и поругатися святыне нашей. Доколе, господи, доколе грешницы восхвалятся? Доколе употребляти имать законопреступный власть?
Владыко господи! Услыши нас, молящихся тебе: укрепи силою твоею благочестивейшего, самодержавнейшего великого государя нашего императора Александра Павловича; помяни правду его и кротость, воздаждь ему по благости его, ею же хранит ны, твой возлюбленный Израиль. Благослови его советы, начинания и дела; утверди всемогущною твоею десницею царство его и подаждь ему победу на врага, яко же Моисею на Амалика, Гедеону на Мадиама и Давиду на Голиафа. Сохрани воинство его; положи лук медян мышцам, во имя твое ополчившихся, и препояши их силою на брань. Приими оружие и щит, и восстани в помощь нашу, да постыдятся и посрамятся мыслящий нам злая, да будут пред лицем верного ти воинства, яко прах пред лицем ветра, и ангел твой сильный да будет оскорбляяй и погоняяй их; да приидет им сеть, юже не сведают, и их ловитва, юже сокрыша, да обымет их; да падут под ногами рабов твоих и в попрание воем нашим да будут. Господи! не изнеможет у тебе спасати во многих и в малых; ты еси бог, да не превозможет противу тебе человек.