Якубовская, Ванда

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Ванда Якубовская
польск. Wanda Jakubowska

Ванда Якубовская на съёмках фильма «Белая мазурка»
Дата рождения:

10 октября 1907(1907-10-10)

Место рождения:

Варшава, Царство Польское, Российская империя

Дата смерти:

25 февраля 1998(1998-02-25) (90 лет)

Место смерти:

Варшава, Польша

Гражданство:

Российская империя Российская империя
Польша Польша

Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

с 1933 по 1988

Направление:

драма

Награды:

«Хрустальный Глобус», Кинофестиваль в Карловых Варах

Ванда Якубовская (польск. Wanda Jakubowska; 19071998) — одна из самых ярких женщин-режиссёров послевоенного польского кинематографа, «бабушка польского кино»[1]. В годы Второй мировой войны попала в Освенцим, пережила ужасы лагерей смерти и вернулась в кино.





Биография

Ванда Якубовская родилась 10 октября 1907 года в Варшаве в еврейской семье. После учёбы, вопреки желанию родителей, она бросает архитектуру и посвящает свою жизнь кино. В 30-х годах прошлого столетия Ванда становится одним из активнейших участников польского «Общества любителей художественного кино» (сокращенно названного по первым буквам польского названия — «Старт»). После небольших документальных лент («Репортаж номер 1», 1932 совместно с Эугениушем Ценкальским, «Море», 1933 и «Улица Эдисона», 1937) Ванда снимает свой первый художественный фильм в 1937—1939 годах по роману Элизы Ожешко «Над Неманом». Но начало Второй мировой войны нарушает планы, и фильм так и не выходит на экраны (премьера должна была состояться 5 сентября 1939 года в кинотеатре «Колизей»[2]). Негатив ленты был в годы войны утерян, как считается, во время немецкой бомбардировки.

После захвата нацистами Польши, Ванда в 1942 году попадает в концлагерь Освенцим, а затем в 1945 году в Равенсбрюк. Чудом выжив в лагерях смерти Якубовская по завершении войны реализует свою яркую мечту, позволявшую ей уцелеть в нацистских «фабриках смерти» и создать художественный фильм об ужасах нацистских концлагерей.

В 1948 году появляется её первая полнометражная лента «Последний этап», ставший первой в истории мирового кино художественной лентой о правде Освенцима. Этой же теме режиссёр посвятила и другую свою картину «Конец нашего света».

Фильм «Последний этап» до съемок и особенно после выхода на экраны знаменитого спилберговского «Списка Шиндлера» был привечен за океаном, и Якубовская даже была приглашена на Кинофестиваль еврейского кино в Сан-Франциско и Беркли (1994)[3].

Показ трагедии и подвига простого народа в годы войны режиссёру удалось реализовать и в других лентах «Приглашение» (1985) и «Встреча в темноте» (1960), тема истории своей страны (через судьбу Людвига Варинского) нашла отражение в картине «Белая мазурка» (1978).

Среди интерсеных работ в эти годы — экранизация повести Януша Корчака «Король Матиуш I», одной из самых ярких и добрых произведений мировой классики для детей.

Последний фильм о творчестве поэта Владислава Оркана режиссёр сняла в возрасте 81 год — «Цветы любви».

В последние годы жизни работу в кино Ванда Якубовская дополняла педагогической деятельностью, будучи профессором знаменитой Государственной Высшей школы кино, телевидения и театра в Лодзи (1949—1974). Была художественным руководителем творческого кинематографического объединения «Старт» (1955—1968). Ванда Якубовская прожила долгую и яркую творческую жизнь, по словам самой Ванды, смерть не касалась её, так как она была заговорена в Освенциме.

Ванда Якубовская похоронена на муниципальном кладбище на Повязках (Варшава) напротив другого режиссёра и сподвижника возрождения польского кино — Ежи Тёплица.[4]

Избранная фильмография как режиссёра

Признание и награды

Напишите отзыв о статье "Якубовская, Ванда"

Литература

  • Маркулан, Янина Казимировна. Кино Польши. — Ленинград-Москва: «Искусство», 1967. — С. 292+4 п.л. альб.. — ISBN 81514167.
  • Юбилей Ванды Якубовской. — Иностранная литература. — Москва: Иностранная литература, 1983. — С. 124.
  • Karcz, Danuta. Wanda Jakubowska. — Berlin: Henschelverlag, 1967. — С. 36.

Примечания

  1. [wyborcza.pl/alehistoria/1,141950,16895645,Babcia_polskiego_kina.html?utm_source=facebook.com&utm_medium=SM&utm_campaign=FB_Gazeta_Wyborcza Wyborcza.pl]
  2. [www.stopklatka.pl/wydarzenia/wydarzenie.asp?wi=2282 Сайт stopklatka.pl]
  3. [www.kulturaihistoria.umcs.lublin.pl/archives/179#7 статья «Kto ratuje jedno życie…», Kino, nr 10/94, s. 38.]
  4. [www.opoka.org.pl/biblioteka/P/PK/klapsy.html Сайт opoka.org.pl]

Ссылки

  • [www.filmpolski.pl/fp/index.php/115927 Ванда Якубовская на сайте Польское кино]
  • [[imdbname:{{{id}}}|Ванда Якубовская]] (англ.) на сайте Internet Movie Database
  • [www.stopklatka.pl/wydarzenia/wydarzenie.asp?wi=2282Интервью С Вандой Якубовской в канун 90-летия в газете «Rzeczpospolitej»]

Отрывок, характеризующий Якубовская, Ванда

– Подойди, подойди, любезный! Я и отцу то твоему правду одна говорила, когда он в случае был, а тебе то и Бог велит.
Она помолчала. Все молчали, ожидая того, что будет, и чувствуя, что было только предисловие.
– Хорош, нечего сказать! хорош мальчик!… Отец на одре лежит, а он забавляется, квартального на медведя верхом сажает. Стыдно, батюшка, стыдно! Лучше бы на войну шел.
Она отвернулась и подала руку графу, который едва удерживался от смеха.
– Ну, что ж, к столу, я чай, пора? – сказала Марья Дмитриевна.
Впереди пошел граф с Марьей Дмитриевной; потом графиня, которую повел гусарский полковник, нужный человек, с которым Николай должен был догонять полк. Анна Михайловна – с Шиншиным. Берг подал руку Вере. Улыбающаяся Жюли Карагина пошла с Николаем к столу. За ними шли еще другие пары, протянувшиеся по всей зале, и сзади всех по одиночке дети, гувернеры и гувернантки. Официанты зашевелились, стулья загремели, на хорах заиграла музыка, и гости разместились. Звуки домашней музыки графа заменились звуками ножей и вилок, говора гостей, тихих шагов официантов.
На одном конце стола во главе сидела графиня. Справа Марья Дмитриевна, слева Анна Михайловна и другие гостьи. На другом конце сидел граф, слева гусарский полковник, справа Шиншин и другие гости мужского пола. С одной стороны длинного стола молодежь постарше: Вера рядом с Бергом, Пьер рядом с Борисом; с другой стороны – дети, гувернеры и гувернантки. Граф из за хрусталя, бутылок и ваз с фруктами поглядывал на жену и ее высокий чепец с голубыми лентами и усердно подливал вина своим соседям, не забывая и себя. Графиня так же, из за ананасов, не забывая обязанности хозяйки, кидала значительные взгляды на мужа, которого лысина и лицо, казалось ей, своею краснотой резче отличались от седых волос. На дамском конце шло равномерное лепетанье; на мужском всё громче и громче слышались голоса, особенно гусарского полковника, который так много ел и пил, всё более и более краснея, что граф уже ставил его в пример другим гостям. Берг с нежной улыбкой говорил с Верой о том, что любовь есть чувство не земное, а небесное. Борис называл новому своему приятелю Пьеру бывших за столом гостей и переглядывался с Наташей, сидевшей против него. Пьер мало говорил, оглядывал новые лица и много ел. Начиная от двух супов, из которых он выбрал a la tortue, [черепаховый,] и кулебяки и до рябчиков он не пропускал ни одного блюда и ни одного вина, которое дворецкий в завернутой салфеткою бутылке таинственно высовывал из за плеча соседа, приговаривая или «дрей мадера», или «венгерское», или «рейнвейн». Он подставлял первую попавшуюся из четырех хрустальных, с вензелем графа, рюмок, стоявших перед каждым прибором, и пил с удовольствием, всё с более и более приятным видом поглядывая на гостей. Наташа, сидевшая против него, глядела на Бориса, как глядят девочки тринадцати лет на мальчика, с которым они в первый раз только что поцеловались и в которого они влюблены. Этот самый взгляд ее иногда обращался на Пьера, и ему под взглядом этой смешной, оживленной девочки хотелось смеяться самому, не зная чему.
Николай сидел далеко от Сони, подле Жюли Карагиной, и опять с той же невольной улыбкой что то говорил с ней. Соня улыбалась парадно, но, видимо, мучилась ревностью: то бледнела, то краснела и всеми силами прислушивалась к тому, что говорили между собою Николай и Жюли. Гувернантка беспокойно оглядывалась, как бы приготавливаясь к отпору, ежели бы кто вздумал обидеть детей. Гувернер немец старался запомнить вое роды кушаний, десертов и вин с тем, чтобы описать всё подробно в письме к домашним в Германию, и весьма обижался тем, что дворецкий, с завернутою в салфетку бутылкой, обносил его. Немец хмурился, старался показать вид, что он и не желал получить этого вина, но обижался потому, что никто не хотел понять, что вино нужно было ему не для того, чтобы утолить жажду, не из жадности, а из добросовестной любознательности.


На мужском конце стола разговор всё более и более оживлялся. Полковник рассказал, что манифест об объявлении войны уже вышел в Петербурге и что экземпляр, который он сам видел, доставлен ныне курьером главнокомандующему.
– И зачем нас нелегкая несет воевать с Бонапартом? – сказал Шиншин. – II a deja rabattu le caquet a l'Autriche. Je crains, que cette fois ce ne soit notre tour. [Он уже сбил спесь с Австрии. Боюсь, не пришел бы теперь наш черед.]
Полковник был плотный, высокий и сангвинический немец, очевидно, служака и патриот. Он обиделся словами Шиншина.
– А затэ м, мы лосты вый государ, – сказал он, выговаривая э вместо е и ъ вместо ь . – Затэм, что импэ ратор это знаэ т. Он в манифэ стэ сказал, что нэ можэ т смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэ зопасност империи, достоинство ее и святост союзов , – сказал он, почему то особенно налегая на слово «союзов», как будто в этом была вся сущность дела.
И с свойственною ему непогрешимою, официальною памятью он повторил вступительные слова манифеста… «и желание, единственную и непременную цель государя составляющее: водворить в Европе на прочных основаниях мир – решили его двинуть ныне часть войска за границу и сделать к достижению „намерения сего новые усилия“.
– Вот зачэм, мы лосты вый государ, – заключил он, назидательно выпивая стакан вина и оглядываясь на графа за поощрением.
– Connaissez vous le proverbe: [Знаете пословицу:] «Ерема, Ерема, сидел бы ты дома, точил бы свои веретена», – сказал Шиншин, морщась и улыбаясь. – Cela nous convient a merveille. [Это нам кстати.] Уж на что Суворова – и того расколотили, a plate couture, [на голову,] а где y нас Суворовы теперь? Je vous demande un peu, [Спрашиваю я вас,] – беспрестанно перескакивая с русского на французский язык, говорил он.
– Мы должны и драться до послэ днэ капли кров, – сказал полковник, ударяя по столу, – и умэ р р рэ т за своэ го импэ ратора, и тогда всэ й будэ т хорошо. А рассуждать как мо о ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо о ожно менше, – докончил он, опять обращаясь к графу. – Так старые гусары судим, вот и всё. А вы как судитэ , молодой человек и молодой гусар? – прибавил он, обращаясь к Николаю, который, услыхав, что дело шло о войне, оставил свою собеседницу и во все глаза смотрел и всеми ушами слушал полковника.
– Совершенно с вами согласен, – отвечал Николай, весь вспыхнув, вертя тарелку и переставляя стаканы с таким решительным и отчаянным видом, как будто в настоящую минуту он подвергался великой опасности, – я убежден, что русские должны умирать или побеждать, – сказал он, сам чувствуя так же, как и другие, после того как слово уже было сказано, что оно было слишком восторженно и напыщенно для настоящего случая и потому неловко.