Chevrolet Vega

Chevrolet Vega

Chevrolet Vega на Викискладе

Общие данные

Производитель:

General Motors Chevrolet Division

Годы пр-ва:

1971—1977

Сборка:

Lordstown Assembly Лордстаун, штат Огайо; Sainte-Thérèse Assembly Квебек, Канада

Класс:

Subcompact Car / малый

Иные обозначения:

Vega 2300

Дизайн

Тип(ы) кузова:

2‑дв. купе (4‑мест.) 3‑дв. универсал (4‑мест.) 3‑дв. хетчбэк (4‑мест.) 2‑дв. фургон (2‑мест.)

Платформа:

GM H-body

Компоновка:

классическая

Колёсная формула:

4 × 2

Двигатели

OHC, 2,0 л или 2,3 л l4

Трансмиссия

мех. 3-, 4- или 5-ступ.
авт. 2- или 3-ступ.
полуавтоматич.

Характеристики

Массово-габаритные

Длина:

4310 мм

Ширина:

1661 мм

Высота:

1295 мм

Колёсная база:

2464 мм

Масса:

2 181…2 270 фунтов (989…1 030 кг) /на 1970 год/

На рынке

Преемник Преемник Chevrolet Monza Chevrolet Chevette

Другое

Дизайнер:

Билл Митчел

Chevrolet VegaChevrolet Vega

Chevrolet Vega — американский субкомпактный автомобиль, выпускавшийся с 1971 по 1977 модельный год подразделением Chevrolet компании General Motors.

История

Во второй половине 1960-х годов Северную Америку буквально захлестнула волна недорогих автомобилей, импортировавшихся из стран Европы и Азии — последователей знаменитого «Жука», нашедшего путь за океан ещё в предыдущем десятилетии. Будучи существенно меньше даже так называемых «компактных» автомобилей местного производства (в те годы по размеру напоминавших советскую «Волгу»), они — в особенности немецкие и японские модели — были как минимум не хуже по качеству изготовления, имели хорошую управляемость, очень высокую топливную экономичность и были дёшевы в обслуживании. Благодаря этим чертам «импорты» быстро приобрели широкий круг почитателей, сформировав тем самым новый, ранее пустовавший сегмент американского рынка — сегмент субкомпактных автомобилей.

В 1967 году Эд Коул, президент корпорации General Motors, представил топ-менеджменту компании разработанный под его началом в инициативном порядке проект субкомпактной модели, рассчитанной на освоение в серийном производстве к началу 70-х годов. Под обозначением XP-887 его детище одержало уверенную победу над конкурентными проектами подразделений Chevrolet и Pontiac, и вскоре было амбициозно окрещено «убийцей импортов». Официально о готовности GM в ближайшие годы поставить на конвейер автомобиль этого класса было заявлено в 1968 году, а рекламная кампания началась в мае 1970. Изначальная идея предполагала автомобиль массой в 2 000 фунтов и с розничной ценой 2 000 долларов. В соответствии с господствовавшими на момент начала её разработки в американском автопроме тенденциями, для будущей «Веги» была выбрана спортивная, «мускулистая» стилистика в духе Chevrolet Camaro также готовившегося в то время к выпуску второго поколения. В результате на свет появился автомобиль, по размеру соответствовавший европейским малолитражкам, вроде Ford Cortina Mark II, но при этом по внешности и пропорциям скорее напоминавший европейские спорткары того времени, такие, как Fiat 124 Coupé или Ferrari 365 GT. Платой за внешнюю спортивность оказался сравнительно тесный из-за длинных свесов и низкой крыши салон, что, впрочем, на тот момент не считалось существенным недостатком — в находящейся на гребне волны экономического роста Америке рубежа 60-х и 70-х годов модели этого класса как правило покупали либо молодые начинающие водители, ещё не озабоченные проблемой размещения в автомобиле семейства, либо на роль второй-третьей машины в семье.

Гамма предлагаемых типов кузова включала в себя двухдверное купе-нотчбэк (с небольшим выступающим багажником), официально обозначенный как Hatchback Coupe трёхдверный хетчбэк с более покатой, однако сохраняющей намёк на трётий объём задней частью кузова, и достаточно элегантный трёхдверный универсал, получивший фирменное обозначение Kammback в честь швейцарца Юнибальда Камма, ещё в 30-х годах предложившего подобную форму кузова (сегодня кузов, основанный на разработках Камма, стал стандартом де-факто для небольших автомобилей). Также на базе «каммбэка» было построено некоторое количество развозных фургонов с глухими панелями вместо задних стёкол.

Хотя первоначально свой дебют модель произвела под условным обозначением Gemini (игра слов: GM Mini — GeMini), но в конце концов для неё было выбрано имя «Вега» — в честь яркой звезды в созвездии Лиры. С инженерной точки зрения, проектирование автомобиля по сути велось вокруг его двигателя, к разработке которого приступили ещё до принятия окончательного решения о создании будущей «Веги». В то время как раз планировалась к снятию с производства устаревшая заднемоторная компактная модель Chevrolet Corvair, которая имела алюминиевые картеры двигателя и трансмиссии. С целью сохранения высвобождавшихся при этом производственных мощностей и уникальных технологий алюминий был выбран и в качестве материала для блока цилиндров двигателя «Веги». Традиционная для алюминиевых двигателей конструкция предполагала наличие запрессованных в блок чугунных гильз, материал которых, в отличие от мягкого алюминия, обладал достаточно большой твёрдостью для того, чтобы служить непосредственно внутренней стенкой цилиндра, соприкасающейся при работе двигателя с поршнем (именно так были устроены, к примеру, двигатели «Волги» и «Москвича-412», некоторых моделей BMW и Jaguar V12).

Однако подсчёты показали, что если избавится от гильз, экономия составит порядка 8 долларов на каждый двигатель — существенная цифра с учётом того, что планировалось выпустить миллионы экземпляров нового автомобиля. В результате было найдено, как тогда казалось, оптимальное решение: в сплав, из которого отливался блок цилиндров, было добавлено 17 % кремния, что в сочетании со специальной упрочняющей обработкой зеркала цилиндра (химическим травлением — специально подобранного состава кислота вымывала алюминий с поверхности стенки, не трогая кристаллы кремния, что создавало их повышенную концентрацию) обеспечило приемлемую твёрдость и износостойкость. Результатом стал первый в мире двигатель с алюминиевым блоком без гильз. Как ни странно, но головка цилиндров по тем же самым соображениям экономии была сделана из чугуна, в то время, как даже на большинстве двигателей с чугунным блоком она в то время делалась из алюминия — алюминиевая головка блока для «Веги» была спроектирована, но до серийного производства так и не дожила. Так что выигрыш в 25 кг веса, полученный за счёт алюминиевого блока, в значительной степени аннулировался.

Тестовая обкатка нового силового агрегата производилась на «мулах», собранных на основе закупленных в Италии Fiat 124, для тестирования же трансмиссии использовались всевозможные «Опели».

Двигатель имел сравнительно большой рабочий объём — 2,3 литра, длинный ход поршня и очень гибкую моментную характеристику (136 футо-фунтов / 185 Н·м при 2400 об./мин) при невысокой максимальной мощности (90 bhp / 80 л.с. при 4400 об./мин), что копировало характерное поведение традиционных американских V8. В сочетании с небывало «длинной» главной парой заднего моста, имеющей передаточное отношение 2,53:1, этот двигатель позволял автомобилю развивать типичную для американских хайвеев тех лет скорость в 70 миль в час (112 км/ч) всего при 2 600 об./мин, при этом сохраняя вполне достаточный запас мощности для манёвра скоростью. Однако большой и лёгкий четырёхцилиндровый двигатель оказался плохо сбалансирован, и при работе достаточно сильно вибрировал, особенно при неправильной настройке карбюратора — балансировочные валы в его конструкции отсутствовали в силу всё той же экономии.

Это, впрочем, оказалось далеко не единственной проблемой автомобиля, возникшей по вине этого мотора. Вскоре после начала продаж начались обращения по гарантийным случаям, связанным с разрушением глушителя на автомобилях с двигателем модели L11, имевшим двухкамерный карбюратор. Оказалось, что из-за сильной вибрации регулировочные винты карбюратора разбалтывались, смесь чрезмерно обогащалась, и машина «стреляла» в глушитель, разрушая его. Это повлекло за собой отзыв 130 тысяч «Вег». Второй отзыв летом 1972 года коснулся 350 тысяч автомобилей со стандартным двигателем и карбюратором Rochester, привод дросселя которого заклинивало в открытом положении. Постоянными проблемами двигателей первых выпусков стали повышенный расход масла и хронический перегрев из-за слишком маленьких каналов рубашки охлаждения блока. В свою очередь, из-за небольшой ёмкости масляного поддона картера перегрева или существенного падения уровня масла в процессе эксплуатации часто оказывалось достаточно для того, чтобы хрупкие алюминиевые стенки блока повреждались и мотор преждевременно выходил из строя, требуя дорогостоящего ремонта в виде замены блока. В итоге двигатель заполучил крайне дурную репутацию, которая вскоре распространилась и на автомобиль в целом.

Всё это оказалось следствием слишком раннего запуска ещё «сырого», не готового к серийному производству автомобиля вместе с остальными моделями 1971 года (осенью 1970 календарного). В сущности, первые покупатели выступали в роли испытателей, выявлявших недоделки оказавшейся на редкость «проблемной» конструкции. К этому добавилась характерное для США более, чем халатное отношение к техническому обслуживанию автомобилей, которого «Вега» ввиду вышеупомянутых деталей конструкции не прощала. Позднее заводские испытатели автомобиля вспоминали, что в те годы программа испытаний не предполагала проверки автомобиля на «защиту от дурака», и в ходе тестов они не имели никаких проблем с двигателем, потому что перед каждой сменой проверяли уровень масла и охлаждающей жидкости, — если бы во время испытаний случился перегрев, ответственный за автомобиль испытатель был бы скорее всего просто уволен. В результате двигатель никогда даже не тестировался на поведение в таких экстремальных ситуациях.

Изначально также существовали планы установки роторного двигателя Ванкеля, лицензия на производство которого была приобретена GM за большие деньги, но его так и не сумели довести до требуемого уровня надёжности и соответствия новым стандартам по выбросам в атмосферу, и к 1975 году от него окончательно отказались. Не имели серийного воплощения и работы над «горячей» версий «Веги», оснащённой специально разработанным 283-кубовым (4,6 л) алюминиевым V8, с которым машина даже с автоматической трансмиссией «выезжала» из 14 секунд на квотере (1/4 мили или ок. 400 м).

Вопреки спортивной внешности, базовым вариантом коробки передач для «Веги» из соображений всё той же экономии стала отнюдь не способствовавшая динамичной езде трёхступенчатая «механика», причём с не самым удачным подбором передаточных чисел — вспоминают, что с места машина трогалась вяло, как будто на второй передаче (впрочем, на такой оценке в значительной степени сказались завышенные ожидания, основанные на опыте вождения автомобилей с моторами куда большего рабочего объёма и с намного большим крутящим моментом), а огромный разрыв в передаточных отношениях между 1-2 и 2-3 скоростями коробки делал управление во многих ситуациях малокомфортным. Ничуть не лучше были отзывы и об устанавливавшейся на автомобиль за доплату примитивной двухступенчатой автоматической коробке передач модели PowerGlide. Четырёхступенчатая коробка передач предлагалась также лишь за доплату, и долгое время оставалась наименее популярным выбором. Современный трёхступенчатый «автомат» модели Turbo-Hydramatic стал доступен только в 1972 модельном году, а в наибольшей степени подходящую ему пятиступенчатую механическую коробку передач на автомобиль стали устанавливать по заказу лишь в последние два года его выпуска.

Наряду с конструктивными недостатками, рано проявили себя и проблемы с коррозионной стойкостью кузова. GM очень гордилась новой технологией обработки кузова перед покраской, получившей коммерческое название Elpo и включавшей электрофорезное осаждение грунта методом погружения в ванну в сочетании с обработкой стального листа фосфатом цинка, — ровно до тех пор, пока не выяснилось, что кузова «Веги» оказались, вопреки ожиданиям, более склонны к ржавлению, чем традиционно подготовленные и окрашенные. Выяснилось, что, хотя в теории в ходе процесса подготовки к окраске грунт должен был проникнуть в каждую скрытую полость кузова, на практике во многих местах, например — в полостях передних крыльев, при погружении в грунтовочную ванну образовывались воздушные карманы, и эти места оказывались вообще не защищены слоем грунтовки. В ходе эксплуатации грязь, мусор и дорожная соль забивались в щели между брызговиками крыльев и щитом моторного отсека, в результате чего передние крылья прогнивали до сквозных дыр за несколько лет. Изначальный проект включал пластиковые подкрылки, которые должны были предотвратить такое развитие событий, однако каждый подкрылок стоил бы $1,14 — вдвое больше в расчёте на автомобиль, что руководство компании сочло неприемлемым и в серию «Вега» пошла без них. В итоге в 1974 году подкрылки всё же начали устанавливать, а компании пришлось потратить миллионы на гарантийную замену кузовных деталей на машинах раннего выпуска. Впрочем, склонны к развитию коррозии оказались не только передние крылья, но и также внешние пороги и короба кузова, нижние части дверей, панель под лобовым стеклом. Также очень быстро ржавели болты, при помощи которых регулировались углы установки передних колёс, что в конечном итоге не давало осуществить регулировку.

К явным проблемам с качеством добавлялась и критика, связанная с чрезмерно грубой и спартанской отделкой салона автомобиля, который был полностью обшит исключительно дешёвым жёстким пластиком, включая целиком отштампованные из него декоративные панели дверей. Со временем пластик становился хрупким и трескался, так что на редкой машине салон сохранился в своём первозданном виде. Оборудование его было также более, чем примитивным, вплоть до того, что на панели приборов отсутствовал даже перчаточный ящик. В принципе, бюджетная отделка салона была характерна и для более крупных «Шевроле», за вычетом самых дорогих комплектаций — однако в данном случае она слишком уж явно составляла неприятный контраст с весьма аккуратной отделкой салонов конкурировавших с «Вегой» европейских и японских автомобилей тех лет, особенно с учётом того, что «Вега» была не так уж и дешева, — хорошо «упакованный» каммбэк по цене вплотную подбирался к BMW 2002.

Единственными однозначно сильными сторонами «Веги» были управляемость, которую обеспечивала достаточно продвинутая по сравнению со всё ещё использовавшими листовые рессоры на задней оси моделями конкурентов пружинная подвеска, и опелевские дисковые передние тормоза, также весьма выгодно отличавшиеся от бывших в те времена стандартом на недорогих американских автомобилях «барабанов» по кругу.

При всём при этом, изначально продажи «Веги» были весьма хороши, особенно после начала бензинового кризиса в 1973 году, вообще подстегнувшего продажи небольших, экономичных автомобилей. Пресса была благосклонна, и в 1971 «Вега» стала Автомобилем года по версии журнала Motor Trend. Продолжалось это до 1974 года, то есть, до того времени, когда стали очевидны конструктивные дефекты силового агрегата и кузова. После этого «Вегу» не спасли ни хорошая экономичность, ни сравнительно неплохая динамика — 12,2 с. до 100 км/ч в базовом варианте, ни эталонная по американским меркам управляемость, ни низкая цена, ни пятилетняя гарантия на двигатель, появившаяся после его обширной модернизации в 1976 году (Dura-Built 140): были увеличены пропускные каналы в рубашке охлаждения блока и появился новый водяной насос, что решило проблему перегрева, появились переработанная головка с новыми гидравлическими толкателями клапанов, изменёнными направляющими клапанов и маслосъёмными кольцами, что снизило расход масла примерно на 50 %, новая прокладка ГБЦ, новый термостат, и так далее. С ней «умер» и этот уникальный двигатель, хотя впоследствии та же технология была доведена до совершенства европейскими фирмами, такими, как Porsche, Mercedes-Benz и BMW, в результате в настоящее время безгильзовые алюминиевые блоки стали привычным явлением (стоит, впрочем, отметить, что современные двигатели такого типа рассчитаны на совершенно иной уровень технического обслуживания, а также снабжены эффективным электронными системами предупреждения о неисправности, отсутствовавшими на «Веге»).

Прямого последователя в модельном ряду GM «Вега» не имела: выпускавшийся параллельно с ней с 1975 года и имевший с «Вегой» общую платформу субкомпакт Chevrolet Monza был больше по размеру и имел более откровенную спортивную ориентацию (вплоть до того, что первоначально единственным вариантом кузова было хетчбэк-купе вместимостью 2+2), в то время, как представленный в 1977 году Chevrolet Chevette был построен на платформе Opel Kadett C и, напротив, был существенно компактнее. Правда, в 1978 году остававшиеся кузова хетчбэков были использованы в качестве основы для «временной» модели — Chevrolet Monza S, которая имела кузов «Веги» с передком от «Монцы» и предлагалась как сверхбюджетный вариант последней. Точно такое же «посмертие» обрели и универсалы на базе «Веги», в 1978-79 годах предлагавшиеся с новым оформлением передка в рамках модельного ряда Monza.

Устройство

Характеристики двигателя

/как заявлено производителем/

Год	Стандартный вариант	Пакеты опций L-11 и GT / Z29 /двухкамерный карбюратор/	Пакет опций ZO9 /тюнинг от Cosworth/
1971	90 л.с. при 4400 об./мин 136 футо-фунтов при 2400 об./мин	110 л.с. при 4800 об./мин 138 футо-фунтов при 3200 об./мин
1972	80 л.с. при 4400 об./мин 121 футо-фунтов при 2400 об./мин	90 л.с. при 4800 об./мин 121 футо-фунтов при 2800 об./мин
1973	72 л.с. при 4400 об./мин 100 футо-фунтов при 2000 об./мин	85 л.с. при 4800 об./мин 115 футо-фунтов при 2400 об./мин
1974	75 л.с. при 4400 об./мин 115 футо-фунтов при 2400 об./мин	85 л.с. при 4400 об./мин 122 футо-фунтов при 2400 об./мин
1975	78 л.с. при 4200 об./мин 120 футо-фунтов при 2000 об./мин	87 л.с. при 4400 об./мин 122 футо-фунтов при 2800 об./мин	110 л.с. при 5600 об./мин 107 футо-фунтов при 4800 об./мин
1976	70 л.с. при 4200 об./мин 120 футо-фунтов при 2000 об./мин	84 л.с. при 4400 об./мин 122 футо-фунтов при 2800 об./мин	110 л.с. при 5600 об./мин 107 футо-фунтов при 4800 об./мин
1977		84 л.с. при 4400 об./мин 122 футо-фунтов при 2800 об./мин

примечание: после 1972 года приведены значения мощности в SAE Net hp, до — в bhp; двигатель L-11 стал стандартным в 1977 году.

Производство

Всего в 1971-77 модельных годах было выпущено 1 966 157 автомобилей, включая 3 508 с тюнингом от Cosworth. Пик производства пришёлся на период после начала бензинового кризиса 1973 года. В наиболее успешные годы в день собиралось около 2,5 тысяч «Вег». С 1973-74 года к производству машины подключился второй завод — Sainte-Thérèse Assembly в канадском Квебеке.

Модельный год	Купе	Хетчбэк	Каммбэк	Фургон	Cosworth	Итого
1971	58,800	168,300	42,800	7,800	—	277,700
1972	55,800	262,700	72,000	4,114	—	394,592
1973	?	?	?	?	—	395,792
1974	63,591	271,682	113,326	4,287	—	452,886
1975	35,143	112,912	56,133	1,525	2,061	206,239
1976	27,619	77,409	46,114	—	1,446	160,523
1977	12,365	37,395	25,181	—	—	78,402
						1,966,157

Отрывок, характеризующий Chevrolet Vega

– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.


Вернувшись в Москву из армии, Николай Ростов был принят домашними как лучший сын, герой и ненаглядный Николушка; родными – как милый, приятный и почтительный молодой человек; знакомыми – как красивый гусарский поручик, ловкий танцор и один из лучших женихов Москвы.
Знакомство у Ростовых была вся Москва; денег в нынешний год у старого графа было достаточно, потому что были перезаложены все имения, и потому Николушка, заведя своего собственного рысака и самые модные рейтузы, особенные, каких ни у кого еще в Москве не было, и сапоги, самые модные, с самыми острыми носками и маленькими серебряными шпорами, проводил время очень весело. Ростов, вернувшись домой, испытал приятное чувство после некоторого промежутка времени примеривания себя к старым условиям жизни. Ему казалось, что он очень возмужал и вырос. Отчаяние за невыдержанный из закона Божьего экзамен, занимание денег у Гаврилы на извозчика, тайные поцелуи с Соней, он про всё это вспоминал, как про ребячество, от которого он неизмеримо был далек теперь. Теперь он – гусарский поручик в серебряном ментике, с солдатским Георгием, готовит своего рысака на бег, вместе с известными охотниками, пожилыми, почтенными. У него знакомая дама на бульваре, к которой он ездит вечером. Он дирижировал мазурку на бале у Архаровых, разговаривал о войне с фельдмаршалом Каменским, бывал в английском клубе, и был на ты с одним сорокалетним полковником, с которым познакомил его Денисов.
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он часто рассказывал о государе, о своей любви к нему, давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что то еще есть в его чувстве к государю, что не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование ангела во плоти.
В это короткое пребывание Ростова в Москве, до отъезда в армию, он не сблизился, а напротив разошелся с Соней. Она была очень хороша, мила, и, очевидно, страстно влюблена в него; но он был в той поре молодости, когда кажется так много дела, что некогда этим заниматься, и молодой человек боится связываться – дорожит своей свободой, которая ему нужна на многое другое. Когда он думал о Соне в это новое пребывание в Москве, он говорил себе: Э! еще много, много таких будет и есть там, где то, мне еще неизвестных. Еще успею, когда захочу, заняться и любовью, а теперь некогда. Кроме того, ему казалось что то унизительное для своего мужества в женском обществе. Он ездил на балы и в женское общество, притворяясь, что делал это против воли. Бега, английский клуб, кутеж с Денисовым, поездка туда – это было другое дело: это было прилично молодцу гусару.
В начале марта, старый граф Илья Андреич Ростов был озабочен устройством обеда в английском клубе для приема князя Багратиона.
Граф в халате ходил по зале, отдавая приказания клубному эконому и знаменитому Феоктисту, старшему повару английского клуба, о спарже, свежих огурцах, землянике, теленке и рыбе для обеда князя Багратиона. Граф, со дня основания клуба, был его членом и старшиною. Ему было поручено от клуба устройство торжества для Багратиона, потому что редко кто умел так на широкую руку, хлебосольно устроить пир, особенно потому, что редко кто умел и хотел приложить свои деньги, если они понадобятся на устройство пира. Повар и эконом клуба с веселыми лицами слушали приказания графа, потому что они знали, что ни при ком, как при нем, нельзя было лучше поживиться на обеде, который стоил несколько тысяч.
– Так смотри же, гребешков, гребешков в тортю положи, знаешь! – Холодных стало быть три?… – спрашивал повар. Граф задумался. – Нельзя меньше, три… майонез раз, – сказал он, загибая палец…
– Так прикажете стерлядей больших взять? – спросил эконом. – Что ж делать, возьми, коли не уступают. Да, батюшка ты мой, я было и забыл. Ведь надо еще другую антре на стол. Ах, отцы мои! – Он схватился за голову. – Да кто же мне цветы привезет?
– Митинька! А Митинька! Скачи ты, Митинька, в подмосковную, – обратился он к вошедшему на его зов управляющему, – скачи ты в подмосковную и вели ты сейчас нарядить барщину Максимке садовнику. Скажи, чтобы все оранжереи сюда волок, укутывал бы войлоками. Да чтобы мне двести горшков тут к пятнице были.
Отдав еще и еще разные приказания, он вышел было отдохнуть к графинюшке, но вспомнил еще нужное, вернулся сам, вернул повара и эконома и опять стал приказывать. В дверях послышалась легкая, мужская походка, бряцанье шпор, и красивый, румяный, с чернеющимися усиками, видимо отдохнувший и выхолившийся на спокойном житье в Москве, вошел молодой граф.
– Ах, братец мой! Голова кругом идет, – сказал старик, как бы стыдясь, улыбаясь перед сыном. – Хоть вот ты бы помог! Надо ведь еще песенников. Музыка у меня есть, да цыган что ли позвать? Ваша братия военные это любят.
– Право, папенька, я думаю, князь Багратион, когда готовился к Шенграбенскому сражению, меньше хлопотал, чем вы теперь, – сказал сын, улыбаясь.
Старый граф притворился рассерженным. – Да, ты толкуй, ты попробуй!
И граф обратился к повару, который с умным и почтенным лицом, наблюдательно и ласково поглядывал на отца и сына.
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.
– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
– Ежели бы не было Багратиона, il faudrait l'inventer, [надо бы изобрести его.] – сказал шутник Шиншин, пародируя слова Вольтера. Про Кутузова никто не говорил, и некоторые шопотом бранили его, называя придворною вертушкой и старым сатиром. По всей Москве повторялись слова князя Долгорукова: «лепя, лепя и облепишься», утешавшегося в нашем поражении воспоминанием прежних побед, и повторялись слова Ростопчина про то, что французских солдат надо возбуждать к сражениям высокопарными фразами, что с Немцами надо логически рассуждать, убеждая их, что опаснее бежать, чем итти вперед; но что русских солдат надо только удерживать и просить: потише! Со всex сторон слышны были новые и новые рассказы об отдельных примерах мужества, оказанных нашими солдатами и офицерами при Аустерлице. Тот спас знамя, тот убил 5 ть французов, тот один заряжал 5 ть пушек. Говорили и про Берга, кто его не знал, что он, раненый в правую руку, взял шпагу в левую и пошел вперед. Про Болконского ничего не говорили, и только близко знавшие его жалели, что он рано умер, оставив беременную жену и чудака отца.


3 го марта во всех комнатах Английского клуба стоял стон разговаривающих голосов и, как пчелы на весеннем пролете, сновали взад и вперед, сидели, стояли, сходились и расходились, в мундирах, фраках и еще кое кто в пудре и кафтанах, члены и гости клуба. Пудренные, в чулках и башмаках ливрейные лакеи стояли у каждой двери и напряженно старались уловить каждое движение гостей и членов клуба, чтобы предложить свои услуги. Большинство присутствовавших были старые, почтенные люди с широкими, самоуверенными лицами, толстыми пальцами, твердыми движениями и голосами. Этого рода гости и члены сидели по известным, привычным местам и сходились в известных, привычных кружках. Малая часть присутствовавших состояла из случайных гостей – преимущественно молодежи, в числе которой были Денисов, Ростов и Долохов, который был опять семеновским офицером. На лицах молодежи, особенно военной, было выражение того чувства презрительной почтительности к старикам, которое как будто говорит старому поколению: уважать и почитать вас мы готовы, но помните, что всё таки за нами будущность.
Несвицкий был тут же, как старый член клуба. Пьер, по приказанию жены отпустивший волоса, снявший очки и одетый по модному, но с грустным и унылым видом, ходил по залам. Его, как и везде, окружала атмосфера людей, преклонявшихся перед его богатством, и он с привычкой царствования и рассеянной презрительностью обращался с ними.
По годам он бы должен был быть с молодыми, по богатству и связям он был членом кружков старых, почтенных гостей, и потому он переходил от одного кружка к другому.
Старики из самых значительных составляли центр кружков, к которым почтительно приближались даже незнакомые, чтобы послушать известных людей. Большие кружки составлялись около графа Ростопчина, Валуева и Нарышкина. Ростопчин рассказывал про то, как русские были смяты бежавшими австрийцами и должны были штыком прокладывать себе дорогу сквозь беглецов.
Валуев конфиденциально рассказывал, что Уваров был прислан из Петербурга, для того чтобы узнать мнение москвичей об Аустерлице.
В третьем кружке Нарышкин говорил о заседании австрийского военного совета, в котором Суворов закричал петухом в ответ на глупость австрийских генералов. Шиншин, стоявший тут же, хотел пошутить, сказав, что Кутузов, видно, и этому нетрудному искусству – кричать по петушиному – не мог выучиться у Суворова; но старички строго посмотрели на шутника, давая ему тем чувствовать, что здесь и в нынешний день так неприлично было говорить про Кутузова.
Граф Илья Андреич Ростов, озабоченно, торопливо похаживал в своих мягких сапогах из столовой в гостиную, поспешно и совершенно одинаково здороваясь с важными и неважными лицами, которых он всех знал, и изредка отыскивая глазами своего стройного молодца сына, радостно останавливал на нем свой взгляд и подмигивал ему. Молодой Ростов стоял у окна с Долоховым, с которым он недавно познакомился, и знакомством которого он дорожил. Старый граф подошел к ним и пожал руку Долохову.
– Ко мне милости прошу, вот ты с моим молодцом знаком… вместе там, вместе геройствовали… A! Василий Игнатьич… здорово старый, – обратился он к проходившему старичку, но не успел еще договорить приветствия, как всё зашевелилось, и прибежавший лакей, с испуганным лицом, доложил: пожаловали!
Раздались звонки; старшины бросились вперед; разбросанные в разных комнатах гости, как встряхнутая рожь на лопате, столпились в одну кучу и остановились в большой гостиной у дверей залы.
В дверях передней показался Багратион, без шляпы и шпаги, которые он, по клубному обычаю, оставил у швейцара. Он был не в смушковом картузе с нагайкой через плечо, как видел его Ростов в ночь накануне Аустерлицкого сражения, а в новом узком мундире с русскими и иностранными орденами и с георгиевской звездой на левой стороне груди. Он видимо сейчас, перед обедом, подстриг волосы и бакенбарды, что невыгодно изменяло его физиономию. На лице его было что то наивно праздничное, дававшее, в соединении с его твердыми, мужественными чертами, даже несколько комическое выражение его лицу. Беклешов и Федор Петрович Уваров, приехавшие с ним вместе, остановились в дверях, желая, чтобы он, как главный гость, прошел вперед их. Багратион смешался, не желая воспользоваться их учтивостью; произошла остановка в дверях, и наконец Багратион всё таки прошел вперед. Он шел, не зная куда девать руки, застенчиво и неловко, по паркету приемной: ему привычнее и легче было ходить под пулями по вспаханному полю, как он шел перед Курским полком в Шенграбене. Старшины встретили его у первой двери, сказав ему несколько слов о радости видеть столь дорогого гостя, и недождавшись его ответа, как бы завладев им, окружили его и повели в гостиную. В дверях гостиной не было возможности пройти от столпившихся членов и гостей, давивших друг друга и через плечи друг друга старавшихся, как редкого зверя, рассмотреть Багратиона. Граф Илья Андреич, энергичнее всех, смеясь и приговаривая: – пусти, mon cher, пусти, пусти, – протолкал толпу, провел гостей в гостиную и посадил на средний диван. Тузы, почетнейшие члены клуба, обступили вновь прибывших. Граф Илья Андреич, проталкиваясь опять через толпу, вышел из гостиной и с другим старшиной через минуту явился, неся большое серебряное блюдо, которое он поднес князю Багратиону. На блюде лежали сочиненные и напечатанные в честь героя стихи. Багратион, увидав блюдо, испуганно оглянулся, как бы отыскивая помощи. Но во всех глазах было требование того, чтобы он покорился. Чувствуя себя в их власти, Багратион решительно, обеими руками, взял блюдо и сердито, укоризненно посмотрел на графа, подносившего его. Кто то услужливо вынул из рук Багратиона блюдо (а то бы он, казалось, намерен был держать его так до вечера и так итти к столу) и обратил его внимание на стихи. «Ну и прочту», как будто сказал Багратион и устремив усталые глаза на бумагу, стал читать с сосредоточенным и серьезным видом. Сам сочинитель взял стихи и стал читать. Князь Багратион склонил голову и слушал.