Homo Soveticus

Homo soveticus или Homo sovieticus (Хо́мо сове́тикус, Го́мо сове́тикус, «человек советский») — саркастическое и критическое псевдолатинское название советского человека. В форме homo socialisticus словосочетание было впервые употреблено в 1918 году православным философом С. Булгаковым для описания революционных солдат и матросов. Выражение «советский человек» широко использовалось в СССР в официальной печати для подчёркивания положительных качеств, присущих гражданам СССР и возникших, как должно было быть видно из названия, благодаря советской власти; напротив, словосочетание homo soveticus могло использоваться лишь неофициально, в приватных беседах и служило для указания на отрицательные черты советских людей, возникшие также из-за советской власти. Некоторые из этих черт активно высмеивались официальной советской сатирой, но гипотеза о том, что недостатки («отдельные», в официальной советской терминологии) могли быть вызваны самим советским строем, цензурой не допускалась. Специалист по советской политической системе историк М. Я. Геллер дал следующее определение гомо советикусу:

Гомо советикус — комплекс качеств, черт характера, которые имеются — в разной пропорции — у всех людей, живущих в Советском Союзе, […]. В условиях системы советского типа, в результате социальной дрессировки, эти качества, эти черты начинают развиваться, расти, становятся доминирующими.

Черты Гомо Советикус по Леваде

В своих статьях и лекциях известный учёный-социолог Юрий Левада и члены его группы, подводя итог многолетним исследованиям феномена советского человека, отнесли к его типичным отрицательным чертам следующие:

• безразличие к качеству своего труда;
• воровство с рабочих мест;
• отсутствие инициативы и уклонение от любой личной ответственности;
• заниженные амбиции;
• безропотное подчинение любым действиям властей, приспособленчество;
• готовность выполнять любые, даже безнравственные распоряжения;
• склонность к пьянству;
• подозрительность;
• лукавство.

История термина

Термин берёт своё начало с попыток большевиков создать «нового человека». Основатели советской системы неоднократно указывали, что для построения коммунизма потребуется создание «нового человека». Это описывал Максим Горький: « … большевики во главе с Лениным производят жесточайший научный опыт над живым телом России, русского народа, русского пролетариата. […] цель „опыта“: переделка живой человеческой материи.»

В форме homo socialisticus термин был впервые употреблён в 1918 году С. Булгаковым в книге «На пиру богов» в отношении революционных солдат:

Вы обратите внимание, как изменился даже внешний вид солдата, — он стал каким-то звероподобным, страшным, особенно матрос. Признаюсь вам, что «товарищи» кажутся мне иногда существами, вовсе лишенными духа и обладающими только низшими душевными способностями, особой разновидностью дарвиновских обезьян — homo socialisticus.

Затем, термин получил распространение на Западе, вероятно, попав туда с русскими эмигрантами первой волны, среди которых был и С. Н. Булгаков, высланный из страны на «философском пароходе».

Близкие к homo soveticus по смыслу понятия — шариков, шариковщина — появились после издания повести «Собачье сердце» Михаила Булгакова. Филолог Александр Васильев также проводит аналогии между творчеством Булгакова и Владимира Набокова, который говорил о «человекоподобных» и «микроцефалах», и описал пародийную страну всеобщего равенства Зоорландию.

В СССР термин приобрёл широкую известность уже в позднесоветское время, после того, как в 1981 году советский социолог и писатель А. А. Зиновьев написал в эмиграции в Мюнхене одноимённую остросатирическую книгу «Гомо советикус», хотя упоминал в ней, что термин использовался на Западе и раньше. Зиновьев также использовал аббревиатуру гомосос, шутливо объясняя это своей, имеющейся у всех «гомососов», любовью к сокращению слов. В своей книге, посвящённой во многом советской интеллигенции, Зиновьев, в частности, пишет:

Взгляните на этого [советского] человека! Он неглуп и образован. Его никто не оболванивал, не запугивал, не развращал. Скорее наоборот, он сам это делал в отношении других людей, которые, однако, не считают себя оболваненными, запуганными, развращёнными. Советских людей вообще нет надобности подвергать такой обработке, так как они сами способны кого угодно оболванить, запугать, развратить. Это — их натура, и потому им приятно это делать как в отношении себя, так и других.

Безнравственно требовать от человека быть нравственным, если нет минимума жизненных условий для того, чтобы от человека можно было требовать нравственности. […] Гомососы рождаются, воспитываются и живут в таких условиях, что их в такой же мере нелепо обвинять в безнравственности или приписывать им нравственные добродетели, в какой нелепо рассматривать с моральной точки зрения поведение орд Чингисхана…

Критика термина

По мнению российского учёного-педагога Н. Д. Никандрова, выражение Homo Soveticus есть придуманное критиками советской власти оскорбительное название «нового человека», упоминавшегося классиками марксизма-ленинизма в качестве составляющей новой исторической общности, построение которой было декларировано в СССР («советский народ»).

А. Юрчак описывает употребление homo sovieticus как лексическое проявление предположения о том, что социализм «плох» и «аморален»^{[нет в источнике]}К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан). Он цитирует бывшего лектора университета Лидса Ф. Эллиса: «Homo sovieticus не мог быть более, чем рупором для партийных идей и лозунгов, это не столько человеческое существо, сколько сосуд, который наполнялся и опорожнялся по указанию партии».

Социолог М. Габович сравнивает Homo sovieticus с первородным грехом, на который принято списывать разные непорядки в человеческом обществе.

Исследования Левада-Центра

Вероятно, единственное крупномасштабное социологическое исследование феномена советского человека и присущих ему качеств проводилось известным учёным-социологом Юрием Левадой. В своих статьях, а затем в лекции, подытожившей многолетнее исследование, Левада перечислил отрицательные личные качества, присущие советскому человеку и высказал уверенность, что советский человек как тип личности никуда не исчез с распадом СССР, а продолжает существовать в современной России и воспроизводиться в новых поколениях. Более того, по мнению учёного, к таким отрицательным чертам, как социальное лицемерие, патернализм, подозрительность и изоляционизм добавились цинизм и повышение уровня агрессии. По мнению Левады, эти негативные изменения снова стали результатом ограничения общественных свобод, а также искажённых экономических и моральных стимулов, внедряемых новыми российскими властями. Как показал один из опросов исследования, к 2004 году значительно сократилось число людей, считающих, что россияне ничем не отличаются от жителей других стран и выросло число тех, кто считает Россию «осаждённой крепостью», окружённой врагами.

Критика исследования

Социолог М. Е. Габович отмечает, что исследователи не пытались эмпирически установить существование «советского человека», а просто без какого-либо обоснования объявили советское общество сложенным из людей определённого «антропологического типа», в противоположность западному обществу, где принято выделять разные типы. Целью исследований при этом стал не вопрос об удельном весе какого-либо типа в популяции, а лишь описание его черт. По мнению Габовича, тезис о самом существовании левадовской концепции советского человека следовало сначала доказать путём эмпирических исследований, а не постулировать. По Габовичу, задачей Левады и его сотрудников является «доказательство немодернизации России», связанное с идеализацией Запада, сохранившейся у них с 1970-х годов, когда «вся умственная работа в интеллигентских кругах укладывалась в рамки невротического сравнения своей реальной жизни и смутно представляемой, но казавшейся разумной и упорядоченной жизни „там“, в „нормальном обществе“».

Мнение The Economist

По мнению британского еженедельника The Economist, посвятившего в 2011 году большую статью понятию homo soveticus, после падения коммунизма в 1991, как в России, так и на Западе появилась надежда, что в России укоренятся западные моральные ценности, и страна со временем войдёт в число развитых стран мира. Но, как считают журналисты, такая точка зрения не учитывала степени разрушения экономики России, величины психического истощения людей и глубины морального разложения за 70 лет советской власти. Никто не имел представления, какой тип государства заменит СССР и что значит «быть русским».

Литература

• Cambra, Fernando P. de. Homo sovieticus. La vida actual en Rusia. — Barcelona : Ediciones Petronio, 1975. — 296 p. ISBN 84-7250-399-2
• Александр Зиновьев. Homo sovieticus. — Grove/Atlantic, 1986. — ISBN 0-87113-080-7.
• Edward J. O'Boyle (January 1993). «Work Habits and Customer Service in Post-Communist Poland». International Journal of Social Economics 20 (1).
•  (польск.) Józef Tischner. Etyka solidarności oraz Homo sovieticus. — Kraków: Znak, 2005. — P. 295. — ISBN 83-240-0588-9.
• Ragozin, Leonid. [news.bbc.co.uk/2/hi/europe/4529073.stm Thorny legacy of 'Soviet Man'], BBCRussian.com (9 May 2005).
• [www.economist.com/node/21541444 «The long life of Homo sovieticus»] — The Economist, Dec 10th 2011
• Юрий Левада. [polit.ru/article/2004/04/15/levada/ «Человек советский» — публичная лекция] (2004)
• Михаил Геллер. [www.krotov.info/history/11/geller/gell_21.htm Машина и винтики. История формирования советского человека]. — Москва: "МИК", 1994. — 336 с. — ISBN 5-87902-084-3.
• Сергей Гогин. [www.istpravda.ru/bel/digest/3801/ «Совок» живее всех живых?] // «Историческая правда», 27.11.2015

Отрывок, характеризующий Homo Soveticus

– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.
Пройдя с голодными, разутыми солдатами, без дороги, по горам, в бурную ночь сорок пять верст, растеряв третью часть отсталыми, Багратион вышел в Голлабрун на венско цнаймскую дорогу несколькими часами прежде французов, подходивших к Голлабруну из Вены. Кутузову надо было итти еще целые сутки с своими обозами, чтобы достигнуть Цнайма, и потому, чтобы спасти армию, Багратион должен был с четырьмя тысячами голодных, измученных солдат удерживать в продолжение суток всю неприятельскую армию, встретившуюся с ним в Голлабруне, что было, очевидно, невозможно. Но странная судьба сделала невозможное возможным. Успех того обмана, который без боя отдал венский мост в руки французов, побудил Мюрата пытаться обмануть так же и Кутузова. Мюрат, встретив слабый отряд Багратиона на цнаймской дороге, подумал, что это была вся армия Кутузова. Чтобы несомненно раздавить эту армию, он поджидал отставшие по дороге из Вены войска и с этою целью предложил перемирие на три дня, с условием, чтобы те и другие войска не изменяли своих положений и не трогались с места. Мюрат уверял, что уже идут переговоры о мире и что потому, избегая бесполезного пролития крови, он предлагает перемирие. Австрийский генерал граф Ностиц, стоявший на аванпостах, поверил словам парламентера Мюрата и отступил, открыв отряд Багратиона. Другой парламентер поехал в русскую цепь объявить то же известие о мирных переговорах и предложить перемирие русским войскам на три дня. Багратион отвечал, что он не может принимать или не принимать перемирия, и с донесением о сделанном ему предложении послал к Кутузову своего адъютанта.
Перемирие для Кутузова было единственным средством выиграть время, дать отдохнуть измученному отряду Багратиона и пропустить обозы и тяжести (движение которых было скрыто от французов), хотя один лишний переход до Цнайма. Предложение перемирия давало единственную и неожиданную возможность спасти армию. Получив это известие, Кутузов немедленно послал состоявшего при нем генерал адъютанта Винценгероде в неприятельский лагерь. Винценгероде должен был не только принять перемирие, но и предложить условия капитуляции, а между тем Кутузов послал своих адъютантов назад торопить сколь возможно движение обозов всей армии по кремско цнаймской дороге. Измученный, голодный отряд Багратиона один должен был, прикрывая собой это движение обозов и всей армии, неподвижно оставаться перед неприятелем в восемь раз сильнейшим.