«Взгляд» — битлы перестройки

Битлы перестройки
«Взгляд» — битлы перестройки
Обложка второго издания книги
Автор:	Евгений Додолев
Жанр:	публицистика
Язык оригинала:	русский
Оригинал издан:	Русский
Оформление:	Денис Барковский
Серия:	TVlution
Издатель:	«Зебра Е», Москва
Выпуск:	2011
Страниц:	320
Носитель:	твёрдая копия
ISBN:	9785470001726
Следующая:	«Влад Листьев. Пристрастный реквием»

«„Взгляд“ — битлы перестройки» — книга Евгения Додолева о программе «Взгляд», «в которой подробно анализируется феномен самого успешного российского телепроекта». Слоган «Они играли на кремлёвских нервах». Это рассказы «про ведущих „Взгляда“, нашпигованные телебайками и развенчивающие некоторые мифы о телепрограмме».

О книге

Предисловие написал Михаил Леонтьев, который лаконично изложил концепцию:

Эта книга — собрание свидетельских показаний, по сути, перекрёстных допросов, препарированных автором. Это не только про «Взгляд» и взглядовцев. Это книга о журналистике. Через историю легендарного «Взгляда» и взгляд самих участников на эту историю.

Рецензенты подчеркивали: «„архив по теме“ собирался долго: беседы со „взглядовцами“ Женя Додолев записывал и публиковал начиная с конца 80-х».

Изначально планировался выход книги в издательстве «АСТ», но в результате интриг некоторых персонажей произведения издатель поменял планы, и первый тираж был напечатан издательством «Зебра-Е» в августе 2011 года. Выход был приурочен к началу 24-й Московской международной книжной выставки-ярмарки.

В интервью газете «Комсомольская правда», посвящённом второму переизданию книги, автор отметил, что название придумано с подачи Эдуарда Сагалаева. По словам журналиста, медиамагнат «упомянул об этом публично, в студии АСБ-4, где собрались телевизионщики для траурного эфира» после убийства Влада Листьева. «Книжное обозрение» согласилось, что «„Взгляд“ и The Beatles — действительно в чём-то очень схожи… и тех, и других было четверо, одних называли „ливерпульской четвёркой“, других — „взглядовской четвёркой“», и у телевизионщиков был свой Брайан Эпстайн.

«Комсомольская правда», называя автора «иконой перестроечной журналистики», писала, что «Додолев — и сам рок-звезда журналистики 90-х — заработал право выставлять оценки коллегам». Рецензентами отмечалось:

Додолев сравнивает знаменитых ведущих «Взгляда» с «Битлз». И это сравнение осмысленно. И даже провести параллели ведущих с музыкантами будет несложно. Кто-то… точно заметил: «Мир музыкой можно изменить только один раз. И это сделали „Битлз“». Так и «Взгляд» изменили телевидение и представление о журналистике.

К весне 2012 года при запросе в поисковых системах слова «битлы», первой строкой предлагалось название книги, о чём автор рассказал в своём блоге на сайте газеты «Московский комсомолец». Поздравляя с 75-летием одного из героев «Битлов перестройки» Анатолия Лысенко (в апреле 2012 года), телевизионщики наградили его этим титулом («вот они, как скажут позже, „Битлы перестройки“ — дух и сердце легендарной программы»). Газета «Правда», ошибочно приписавшая авторство книги Владу Листьеву (убитому за 16 лет до её выхода) писала (23.07.2012): «и он сам, и прочие „битлы“ называли Лысенко „папой“». При этом сам Евгений Додолев утверждает, что «пара фигурантов проявляли крайнюю обеспокоенность своим присутствием в книге». Ряд эпизодов и фотографий были купированы и позднее опубликованы в журналах.

В репортаже программы «Время» с книжной ярмарки автор рассказал почему он взялся за работу над книгой:

Мне… надоело читать про «Взгляд», что это передача разрушила СССР… история переписывается на глазах, и этот проект становится каким-то мифом, и мифом неадекватным.

В [www.youtube.com/watch?v=hzxZtaNoZnE сюжете] о выставке-ярмарке Додолев утверждал, что хочет демифологизировать передачу «Взгляд».

Второе издание последовало спустя два месяца после первого — в ноябре 2011 года.

• 2011-02-03 Владимир Путин с коллективом Первого канала (7).jpeg

  Константин Эрнст

• Listiev.jpeg

  Влад Листьев

• Ljubimov Aleksandr.jpg

  Александр Любимов

• Иван-Демидов.jpg

  Иван Демидов

На презентации второго издания в Торговом Доме «Библио-Глобус» один из героев книги Владимир Мукусев упрекнул автора в том, что на обложке книги представоены не только ведущие «Взгляда», но и режиссёры проекта, после закрытия передачи возглавившие телеканалы — ТВ-6 (Иван Демидов) и ОРТ (Константин Эрнст). Мукусева в полемике поддержал и Александр Политковский, считающий, что этим персонажам «не место» на обложке мемуаров о программе. Рецензенты отмечали при этом, что «книга написана с нежностью» про «юных, талантливых, ярких, самоотверженных, обаятельных, что выросли, перестроились и удобно приспособились к миру, в котором место светлых мечтаний занято баблом, все погибли».

Рецензии

В наше время развелось немало «исследователей», которые готовы писать о ком угодно, не имея при этом ни малейшего понятия о сути той деятельности, которой занимался объект их повествования. В отличие от них, Евгений Додолев лично знал Владислава Листьева, сотрудничал с программой «Взгляд», сам был инициатором множества успешных медийных проектов, общался с виднейшими деятелями горбачёвской и ельцинской эпохи. Так что в его компетентности и умении интересно изложить известные ему факты читатель может не сомневаться

Из рецензии Николая Гульбинского

В выпуске передачи «Рождённые в СССР», посвящённом выходу книги, ведущий Владимир Глазунов [www.youtube.com/watch?v=7O_mN4WnkAk обратил] внимание зрителей, что Воеводин причисляет автора к «литературным экстремистам». Дмитрий Быков представлял автора как «без преувеличения легенду нашего цеха, одного из тех, кто создал современный облик российской прессы».

Антон Антонов-Овсеенко в своей рецензии акцентировал внимание на «точных, убийственных характеристиках Влада Листьева и других теле-кумиров».

Татьяна Москвина в газете «Аргументы недели» писала:

Это довольно сумбурный, но увлекательный рассказ о самой популярной перестроечной телепередаче, в которой когда-то и сам автор участвовал лично. Неповторимое перестроечное телевидение делалось занятными людьми, и читать о них интересно. Славное героическое прошлое бросает на их — ныне потускневшие — лица красочные и горячие отсветы.

Александр Кондрашов в своей рецензии («Литературная газета») отметил:

Эта книга мне так понравилась, что захотелось написать о ней книгу. О том времени, которому она посвящена. Уже много написано, но ещё одну. Вдохновил автор. Первое, что вдохновляет: произведение Евгения Додолева пропитано любовью. К тем людям, которые друг друга не любили. Но каждый из которых был-есть достоин любви. И ненависти. И зависти, иногда и презрения. И скорби. Она прошита страстным желанием рассказать правду.

Отар Кушанашвили охарактеризовал книгу как «конфуциански-магометанский конгломерат» и утверждает, что автор пишет о каждом из персонажей так, что «причиняет приливы крови к голове».

Игорь Воеводин в отклике на книгу подчеркнул:

От Додолева ждали скандала, а получили Рабле, впавшего в целомудрие.

В продолжение была выпущена книга «Влад Листьев. Пристрастный реквием», в рецензии на которою Андрей Добров отметил, что автор ушёл «от понятия каноничности», описывая героя повествования и отмечает:

Место этой книге на полке учебников по журналистике — как по фактуре, в ней собранной, как по осмыслению этой фактуры, так и по стилю. Евгений Додолев пишет, как говорится, «с яйцами» — из текста так и «прёт мужик». И поэтому автор часто принимает правила чисто мужской игры — описывая не столько людей, участвовавших в Перестройке ЦТ, сколько образы, которые они в тот момент создавали

Рецензенты констатировали: «здесь нет сведения счетов и попыток обозначить роль личности автора в истории» и «даны удивительно точные характеристики».

Кирилл Разлогов утверждает:

Книга читается как занимательный роман, чем-то напоминая «Берлин Александерплац» Альфреда Дёблина, рваный монтаж книг Джона Дос-Пассоса или отечественную экспериментальную литературу постоктябрьского времени. Этот своеобразный авангардизм является признаком, с одной стороны, авторской позиции, а с другой — нового мозаичного телевизионного контекста, в котором Евгений Додолев прожил значительную часть своей жизни. Эта технология ещё и показательна как своеобразное разбитое на осколки зеркало нашего времени.

«Литературная газета» писала, что «после прекрасных, пристрастных „Битлов перестройки“ это грустное исследование (расследование) должно было появиться. Не могло не появиться… „Низкие истины“ второй „битловской“ книги Евгения Додолева о жизни и смерти „Взгляда“ не низкие, а просто истины. Печальные, вечные».

При этом «Комсомольская правда» подчеркивала: что эта вещь — «никак не разоблачительные мемуары».

«Парламентская газета» охарактеризовала обе книги как «сенсационные».

Критика

• «Частный Корреспондент» обратил внимание, что Евгений Додолев «откровенно пишет об алкогольных пристрастиях своих коллег», но при этом не упоминает о кокаине.
• Кирилл Мартынов подчеркнул, что события в книге изложены сумбурно и что автор необъективен в отношении Ивана Демидова:

Больше всего Додолева раздражают неподлинность, неискренность существования современных авторов, пишущих в ЖЖ и Твиттер. Этим формам досуга он противопоставляет высокую школу репортажа «Взгляда» и бескомпромиссную борьбу за эфир.

• Блогер отметил и неграмотную вёрстку, из-за которой не всегда понятно, где речь автора, а где цитаты из интервью персонажей книги.
• Владимир Марочкин в своей рецензии написал, что «Взгляд» — это «Ласковый май» перестройки, а не «Битлз», его приговор: «четверка „взглядовских“ ведущих в нашей стране была популярнее, чем даже The Beatles, но „битловские“ песни по-прежнему знают, а вот о чём говорили в программе „Взгляд“, теперь уже мало кто помнит».
• Владимир Мукусев говорил, что многие детали у автора «не верны — наверное, потому, что Женя не работал во „Взгляде“ с самого начала».

См. также

• «Новый взгляд»
• Библиография Е. Ю. Додолева
• Новая журналистика

Ссылки

• [www.kp.ru/daily/25816.3/2794192/ Интервью «Комсомольской правде»]
• [svpressa.ru/all/article/43592/ Интервью «Свободной прессе» о работе над книгой «Битлы перестройки»]
• [kp.ru/f/170/arch_file/11/97/29711.mp3 Интервью ТВ «Комсомольской правды» (о выходе книг «Битлы перестройки» и «Влад Листьев. Пристрастный реквием»)]
• [eg.ru/daily/cadr/31088/ Интервью «Экспресс-газете»]
• [www.newlookmedia.ru/IDNV/knigi.html Сайт издательства «Новый Взгляд»]
• [www.zebrae.net/ Сайт издательства «Зебра-Е»]

Отрывок, характеризующий «Взгляд» — битлы перестройки

Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.
И с приемами петербургской деловой барыни, умеющей пользоваться временем, Анна Михайловна послала за сыном и вместе с ним вышла в переднюю.
– Прощай, душа моя, – сказала она графине, которая провожала ее до двери, – пожелай мне успеха, – прибавила она шопотом от сына.
– Вы к графу Кириллу Владимировичу, ma chere? – сказал граф из столовой, выходя тоже в переднюю. – Коли ему лучше, зовите Пьера ко мне обедать. Ведь он у меня бывал, с детьми танцовал. Зовите непременно, ma chere. Ну, посмотрим, как то отличится нынче Тарас. Говорит, что у графа Орлова такого обеда не бывало, какой у нас будет.


– Mon cher Boris, [Дорогой Борис,] – сказала княгиня Анна Михайловна сыну, когда карета графини Ростовой, в которой они сидели, проехала по устланной соломой улице и въехала на широкий двор графа Кирилла Владимировича Безухого. – Mon cher Boris, – сказала мать, выпрастывая руку из под старого салопа и робким и ласковым движением кладя ее на руку сына, – будь ласков, будь внимателен. Граф Кирилл Владимирович всё таки тебе крестный отец, и от него зависит твоя будущая судьба. Помни это, mon cher, будь мил, как ты умеешь быть…
– Ежели бы я знал, что из этого выйдет что нибудь, кроме унижения… – отвечал сын холодно. – Но я обещал вам и делаю это для вас.
Несмотря на то, что чья то карета стояла у подъезда, швейцар, оглядев мать с сыном (которые, не приказывая докладывать о себе, прямо вошли в стеклянные сени между двумя рядами статуй в нишах), значительно посмотрев на старенький салоп, спросил, кого им угодно, княжен или графа, и, узнав, что графа, сказал, что их сиятельству нынче хуже и их сиятельство никого не принимают.
– Мы можем уехать, – сказал сын по французски.
– Mon ami! [Друг мой!] – сказала мать умоляющим голосом, опять дотрогиваясь до руки сына, как будто это прикосновение могло успокоивать или возбуждать его.
Борис замолчал и, не снимая шинели, вопросительно смотрел на мать.
– Голубчик, – нежным голоском сказала Анна Михайловна, обращаясь к швейцару, – я знаю, что граф Кирилл Владимирович очень болен… я затем и приехала… я родственница… Я не буду беспокоить, голубчик… А мне бы только надо увидать князя Василия Сергеевича: ведь он здесь стоит. Доложи, пожалуйста.
Швейцар угрюмо дернул снурок наверх и отвернулся.
– Княгиня Друбецкая к князю Василию Сергеевичу, – крикнул он сбежавшему сверху и из под выступа лестницы выглядывавшему официанту в чулках, башмаках и фраке.
Мать расправила складки своего крашеного шелкового платья, посмотрелась в цельное венецианское зеркало в стене и бодро в своих стоптанных башмаках пошла вверх по ковру лестницы.
– Mon cher, voue m'avez promis, [Мой друг, ты мне обещал,] – обратилась она опять к Сыну, прикосновением руки возбуждая его.
Сын, опустив глаза, спокойно шел за нею.
Они вошли в залу, из которой одна дверь вела в покои, отведенные князю Василью.
В то время как мать с сыном, выйдя на середину комнаты, намеревались спросить дорогу у вскочившего при их входе старого официанта, у одной из дверей повернулась бронзовая ручка и князь Василий в бархатной шубке, с одною звездой, по домашнему, вышел, провожая красивого черноволосого мужчину. Мужчина этот был знаменитый петербургский доктор Lorrain.
– C'est donc positif? [Итак, это верно?] – говорил князь.
– Mon prince, «errare humanum est», mais… [Князь, человеку ошибаться свойственно.] – отвечал доктор, грассируя и произнося латинские слова французским выговором.
– C'est bien, c'est bien… [Хорошо, хорошо…]
Заметив Анну Михайловну с сыном, князь Василий поклоном отпустил доктора и молча, но с вопросительным видом, подошел к ним. Сын заметил, как вдруг глубокая горесть выразилась в глазах его матери, и слегка улыбнулся.
– Да, в каких грустных обстоятельствах пришлось нам видеться, князь… Ну, что наш дорогой больной? – сказала она, как будто не замечая холодного, оскорбительного, устремленного на нее взгляда.
Князь Василий вопросительно, до недоумения, посмотрел на нее, потом на Бориса. Борис учтиво поклонился. Князь Василий, не отвечая на поклон, отвернулся к Анне Михайловне и на ее вопрос отвечал движением головы и губ, которое означало самую плохую надежду для больного.
– Неужели? – воскликнула Анна Михайловна. – Ах, это ужасно! Страшно подумать… Это мой сын, – прибавила она, указывая на Бориса. – Он сам хотел благодарить вас.
Борис еще раз учтиво поклонился.
– Верьте, князь, что сердце матери никогда не забудет того, что вы сделали для нас.
– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.