Алексеев, Фёдор Яковлевич

Фёдор Яковлевич Алексеев
Место рождения:	Санкт-Петербург
Дата смерти:	11 (23) ноября 1824(1824-11-23)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Подданство:	Российская империя Российская империя
Жанр:	пейзаж
Учёба:	Императорская академия художеств
Влияние:	Каналетто, Беллотто, Бернардо, Клод Жозеф Верне
Влияние на:	Воробьёв М. Н., Щедрин Ф. Ф., Щедрин С. Ф.,
Звания:	академик
Работы на Викискладе

Фёдор Я́ковлевич Алексе́ев (между 1753—1755, Санкт-Петербург — 11 (23) ноября 1824, Санкт-Петербург) — русский живописец, один из основоположников русского городского пейзажа. Современники называли его «русским Каналетто». Крупнейший мастер русской ведуты.

Биография

Сын сторожа Академии наук. В 1764 году был принят по прошению отца в обучение в Императорскую Академию художеств, до этого же учился в гарнизонной школе.

В 1767 в числе учеников класса орнаментной скульптуры, которым руководил Луи Роллан, далее в «живописном классе» у Генриха Фондерминта и А. Перезинотти. Получил золотую медаль, дававшую право на пенсионное продолжение образование за рубежом.

В 1773—1777 совершенствовался как театральный художник в Венеции, где писал и пейзажи («Набережная Скьявони в Венеции», 1775, Художественный музей БССР, Минск, «Внутренний вид двора с садом. Лоджия в Венеции», 1776).

По возвращению в Россию работал декоратором Императорских театров (1779—1786). Свободное время посвящает копированию произведений итальянских мастеров городского пейзажа Дж. А. Каналетто, Б. Беллотто, К. Ж. Верне в Эрмитаже. Эти копии принесли живописцу успех и известность, благодаря чему он смог оставить работу над театральными декорациями и заняться любимым делом — пейзажем.

В 1790-х гг. выступил с пейзажами Петербурга («Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости», 1794, Третьяковская галерея), за которые в 1794 году получил звание академика.

С 1803 и до конца жизни Ф. Я. Алексеев преподавал в пейзажном классе Академии художеств перспективную живопись. Его учениками были М. Н. Воробьёв, Ф. Ф. Щедрин, С. Ф. Щедрин.

«Для снятия видов» художник ездил в Херсон, Николаев, Бахчисарай (1795), Полтаву, Воронеж, Орёл и по акварельным этюдам с натуры затем писал картины («Площадь в г. Николаеве», Русский музей, Санкт-Петербург).

В 1800 Алексеев уезжает в Москву — писать по заказу Павла I виды древнерусской столицы. Находясь в 1800—1802 в Москве, написал с натуры две картины («Красная площадь с собором Василия Блаженного», Музей института русской литературы АН СССР, Ленинград, и «Вид военного госпиталя», не сохранилась) и ряд акварелей. Наиболее значимые работы «московского цикла» хранятся в Третьяковской галерее («Красная площадь в Москве», 1801; «Вид на Воскресенские и Никольские ворота и Неглинный мост от Тверской улицы в Москве», 1811) и в Государственном Историческом музее («Вид в Кремле у Спасских ворот»,1800-е г.г.; «Вид на Московский Кремль со стороны Каменного моста», 1815 г., первый вариант — в Русском музее, Санкт-Петербург).

В 1810-х г.г. создал новую серию петербургских пейзажей («Вид на Стрелку Васильевского острова от Петропавловской крепости», 1810; «Вид Английской набережной», Русский музей).

Алексеев — первый в русской живописи мастер городского пейзажа. В лиричных, с большой тонкостью исполненных картинах он запечатлел строгий облик Петербурга, живописную красоту Москвы, поэзию повседневной городской жизни.

Скончался в бедности 11 ноября 1824 года,через три дня после создания своей последней зарисовки наводнения в Петербурге (у Большого театра) похоронен на Смоленском православном кладбище Санкт-Петербурга. Деньги на похороны и помощь многодетной семье выделила Академия художеств.

Работы

• F.Alexeev. Mikhaylovsky zamok.jpeg

  Вид на Михайловский замок и площадь Коннетабля в Петербурге (Русский музей).

• Алексеев - Внутренний вид двора с садом. Лоджия в Вененции.jpg

  Внутренний вид двора с садом. Лоджия в Вененции; копия картины (Русский музей).

• Red Square in Moscow (1801) by Fedor Alekseev.jpg

  Красная площадь в Москве (картина Алексеева), 1801.

• Алексеев — Вид города Николаева.jpg

  Вид города Николаева, 1799.

• Alexeev vid dvorcovoi.jpg

  Вид Дворцовой набережной от Петропавловской крепости, 1794.

Литература

• Собко Н. Словарь русских художников с древнейших времён до наших дней (XI—XIX вв). В 3-з т. СПб., 1893.
• Фёдоров-Давыдов А. А. Фёдор Яковлевич Алексеев. — М.: Искусство, 1955. — 168, [2] с. — (Живопись. Скульптура. Графика: Монографии). — 10 000 экз.
• Андросова М. И. Фёдор Алексеев, 1753—1824. — Л.: Художник РСФСР, 1979. — 56 с. — (Массовая библиотечка по искусству). — 30 000 экз.
• Большая иллюстрированная энциклопедия живописи. — М.: ОЛМА Медиа-Групп, 2011. — 8 с. — ISBN 978-5-373-03516-3.
• Ильина Т. В., Станюкович-Денисова Е. Ю. Русское искусство 18 века. М., Юрайт, ISBN 978-5-9916-3527-1.

Ссылки

• [www.artonline.ru/encyclopedia/021 Алексеев Федор Яковлевич. Биография и творчество художника]
• [www.staratel.com/pictures/ruspaint/021.htm Алексеев, Фёдор Яковлевич] в библиотеке «Старатель»
• [www.art-drawing.ru/biographies/brief-biographies/41-alekseev-fedor-yakovlevich Ф. Я. Алексеев] [www.art-drawing.ru/gallery/category/10-alekseev-fedor-yakovlevich мастер городского пейзажа]
• [wmuseum.ru/picture-gallery/571-alekseev-fedor-yakovlevich.html Алексеев Федор Яковлевич. Картинная галерея]

Отрывок, характеризующий Алексеев, Фёдор Яковлевич

За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.