Алешковская Сечь

Але́шковская Сечь (Оле́шковская Сечь, укр. Оле́шківська Січ) — одна из Запорожских сечей, административный центр запорожского низового казачества на левом берегу в низовье Днепра на территории Крымского ханства.

Алешковская Сечь основана в 1711 году после уничтожения российскими войсками Старой (Чертомлыкской) Сечи в 1709 году, и разгрома экспедиционным корпусом (дозорным отрядом) Каменской Сечи в 1711 году.

Сечевое укрепление находилось в урочище Але́шки (укр. Оле́шки) на территории древней крепости-порта Олешье, центра одной из эксклавных территорий Древнерусского государства XI—XIII веков, включавшей в себя земли в низовьях р. Днепр, в радиусе 50-60 км от низовьев реки Южный Буг на западе до берегов Каркинитского залива на юге (ныне территория города Алёшки), напротив современного города Херсона (см. карту Древнерусского государства).

Сначала территория Алешковской Сечи была незначительной, с 1712 года, после поражения России в войне с Османской империей, запорожские владения расширились на север до рек Орель и Самара. Из этой Сечи казаки на некоторое время переселялись на место бывшей Каменской Сечи, в мае 1728 года. Там был похоронен кошевой атаман Кость Гордиенко, последний лидер, который сдерживал казаков в османских владениях. Там они и находились до 1734 года, когда казаки переселились из турецких владений на украинские земли и основали Новую (Подпольненскую) Сечь.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Предполагают^[кто?], что Алешковская Сечь просуществовала до 1734 года, так и историк Яворницкий в своей трёхтомной истории запорожского казачества указывает даты с 1711 по 1734 гг. При этом для Каменской Сечи Яворницкий приводит годы существования с 1709 по 1711, а также с 1728 по 1734. Но там же Яворницкий указывает на то, что переселение казаков в Новую (Подпольненскую) Сечь в 1734 году произошло с урочища Каменка. На сегодняшний день, это считается общепринятой хронологией, поскольку такое датирование подтверждено раскопками, произведёнными в 90-х годах прошлого века и в начале 2000-х, как в районе Алешковской, так и Каменской сечей.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Источники

• Эварницкій Д. І. Исторія запорожскихъ козаковъ: в 3-хъ т. — СПб.: 1892−1897.;</br>Яворницький Д. І. Історія запорізьких козаків: у 3-х т. / З російської переклав Іван Сварник. — Львів: «Світ», 1990; К.: «Наукова думка», 1991. (укр.);</br>Яворницкий Д. И. История запорожских казаков: в 3 т. — М.; [www.cossackdom.com/book/bookyvor/ К.: «Наукова думка»], 1990. (рус.).

Отрывок, характеризующий Алешковская Сечь

– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.