Арвидссон, Адольф

Адольф Ивар Арвидссон
Adolf Ivar (Iwar) Arwidsson
Дата рождения:	7 августа 1791(1791-08-07)
Место рождения:	Падасйоки
Дата смерти:	21 июня 1858(1858-06-21) (66 лет)
Место смерти:	Выборг
Гражданство:	Великое княжество Финляндское, позже Швеция
Род деятельности:	поэт, журналист, историк
Жанр:	романтическая поэзия
Язык произведений:	шведский

Адольф Ивар Арвидссон (швед. Adolf Ivar (Iwar) Arwidsson, 1791—1858) — финский шведскоязычный поэт, писатель, журналист, историк. Известен как один из вдохновителей национального финского движения, «пионер идеи финской независимости». По политическим причинам вынужден был переехать из Финляндии в Швецию; в эмиграции занимался историческими исследования, а также публиковал статьи с анализом нынешней ситуации в Финляндии и размышлениями о возможных путях развития своей родины. Директор Королевской библиотеки в Стокгольме.

Биография

Адольф Ивар Арвидссон родился 7 августа 1791 году в Падасйоки (финская провинция Пяйят-Хяме). Его мать, Анна Катарина Молин (1768—1843), была дочерью помощника пастора, а отец, Арвид Адольф Арвидссон (1762—1832), был из семьи сапожника и служил в Падасъёки помощником пастора. Позже, когда Арвид Адольф получил должность настоятеля прихода, семья переехала в Лаукаа (провинция Кески-Суоми (Центральная Финляндия)).

Адольф учился в гимназии в Порвоо, затем в Королевской академии Або, где в 1814 году стал кандидатом философии. Ещё учась в академии, начал писать лирические и романтические стихи в духе шведского поэта Франса Микаэла Франсена и немецкого поэта Новалиса; в 1815 году ему удалось опубликовать своё первое стихитворение.

В 1817 году, стал доцентом после написания диссертации «Историческое представление о духе романтизма, зародившемся в средневековье», Арвидссон на год уехал в Швецию, где познакомился со многими литераторами и общественными деятелями, а также с одним из доверенных лиц наследного принца Карла Юхана.

С 1820 года началась активная журналистская деятельность Арвидссона. Он в большом количестве писал политические статьи, которые публиковал как в финских, так и в шведских газетах, а с 1821 года начал выпускать собственную газету Åbo Morgonblad («Абоский утренний листок»). Арвидссон писал об опасности, в которой находится финская нация, о необходимости развития финского языка, о становлении национального гражданского сознания и о создании финского государства. В результате этой деятельности Арвидссон был уволен из Академии в 1822 году и был вынужден в следующей году эмигрировать в Швецию.

Поскольку Швеция в те годы проводила осторожную внешнюю политику и не хотела ссориться с Россией, Арвидссон не мог найти никакой работы. Только в 1825 году он смог получить должность младшего библиотекаря в Королевской библиотеке в Стокгольме. Все последующие годы он с большей или меньшей активностью принимал участие в различных дискуссиях о судьбе Финляндии, проходивших как в форме публикаций статей в газетах, так и в форме публикации отдельных брошюр.

В 1843 году он был назвачен на должность директора Королевской библиотеки в Стокгольме — и к этому же периоду относится исключение его из «чёрного списка» российского посольства в Швеции, что означало возможность свободных поездок в Финляндию.

Арвидссон скоропостижно скончался в 1858 году во время поездки по Финляндии. Он был похоронен в Лаукаа — там, где жил в молодости.

Оценка деятельности Арвидссона

Арвидссон наиболее известен лозунгом, который нередко ему приписывали: «Мы не шведы, русскими мы не хотим становиться, будем же финнами». В действительности это не его слова, а оценка сути его политического мышления, которая была дана в 1861 году профессором Йоханом Снельманом. Традиционный взгляд на идеи Арвидссона состоит в том, что он был проповедником национальной самобытности и именно его следует считать пионером идеи независимости. Более современный, более взвешенный подход к его взглядам показывает, что они достаточно противоречивы и что Арвидссон неоднозначно относился к идее создания финского государства.

Работы

• [urn.fi/URN:NBN:fi-fe200807111694 Lärobok i Finlands historia och geografi för gymnasier och skolor] / A. I. Arwidsson. Turku 1832. Учебник по истории и географии Финляндии; вышел без указания автора.

Арвидссоном были осуществлёны проекты по изданию трёхтомника «Шведские древности» и десятитомной серии «Документы к освещению прошлого Финляндии».

Семья

В 1824 году Арвидссон женился на Йоханне Каролине Армфельт (1795—1878) — дочери покойного барона Фредрика Армфельта. Следует отметить, что брак между представителями разных сословий в те времена был крайне редок. В браке у них родилось четверо детей:

• Хуго Ивар (1825—1886);
• Торстен Адольф (1827—?);
• Альфильд Йоханна (1829—1887);
• Сигрид Аура (1833—?).

Внук Адольфа Арвидссона, Ивар Арвидссон (1873—1936), был зоологом.

Литература

• Таркиайнен, Кари. Адольф Ивар Арвидссон // Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Ред. Тимо Вихавайнен (Timo Vihavainen); пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Общество финской литературы (Suomalaisen Kirjallisuuden Seura), 2004. — 814 с. — ISBN 951-746-522-X.. — [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Электронная версия]  (Проверено 15 октября 2010)

Ссылки

• Арвидсон // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [digi.lib.helsinki.fi/sanomalehti/secure/browse.html?action=year&id=1457-4829&name=%C5bo%20Morgonblad Полный комплект оцифрованных номеров газеты Åbo Morgonblad] (швед.)  (Проверено 20 октября 2010)
• Muisto värsyt Arvidsson’ille (1870). Стихотворение неизвестного автора, посвящённое памяти Арвидссона, в финской викитеке. (фин.)  (Проверено 20 октября 2010)

Отрывок, характеризующий Арвидссон, Адольф

Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.