Арест отрекшегося Николая II в Царском Селе

Арест отрекшегося Николая II в Царском Селе — содержание под арестом в Царском Селе (март — август 1917 года) последнего российского императора Николая II сразу после его отречения от престола.

Принятие решения об аресте

Уже во время Февральской революции исполнительный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов 3 марта 1917 года принимает постановление об аресте «династии Романовых», включая как Николая II, так и великого князя Михаила Александровича, в пользу которого он отрёкся от престола. В случае отказа Временного правительства от ареста Совет намеревался произвести арест самостоятельно.

Вопрос о дальнейшей судьбе царя вызвал конфликт между думскими лидерами и исполнительным комитетом Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов. Депутаты Госдумы первоначально арестовывать Николая не собирались. Когда депутаты Гучков А. И. и Шульгин В. В. сообщили о своей предполагаемой поездке к царю 2 марта 1917 года с целью склонения его к отречению, Совет потребовал отправить вместе с ними своего представителя и батальон солдат, так что Гучков и Шульгин поехали к царю, не уведомив об этом Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов.

Сразу после отречения Временное правительство начинает прорабатывать планы отъезда Николая II за границу, предположительно в Англию через Мурманск. 6 марта министр иностранных дел Временного правительства Павел Милюков делает запрос британскому правительству через посла в Петрограде Джорджа Бьюкенена о возможности такого отъезда. Однако под давлением Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов Временное правительство уже 7 марта принимает постановление об аресте «отрекшегося императора Николая II с супругой». 8 марта генерал Михаил Алексеев сообщает царю, что он «может считать себя как бы арестованным». 9 марта Николай прибывает в Царское Село, где фактически заключается под домашний арест вместе с семьёй. Императрицу незадолго до этого арестовывает лично командующий войсками Петроградского военного округа генерал Лавр Корнилов.

Ещё во время пребывания царя в Ставке в Могилёве 4—8 марта начинается массовое бегство его свиты. Остались только В.А. Долгоруков, П.К. Бенкендорф, фрейлины С.К. Буксгевден и А.В. Гендрикова, врачи Е.С. Боткин и В.Н. Деревенько, преподаватели П. Жильяр и С. Гиббс.

Планы предполагаемого отъезда царя в Англию вызывают панику в Совете, так как вызывают явную аналогию с событиями Французской революции (безуспешная попытка бегства Людовика XVI 21 июня 1791 года). 9 марта получено согласие Лондона о выезде царя.

В тот же день исполком Петросовета постановляет: «Ввиду полученных сведений, что Временное правительство решило предоставить Николаю Романову выехать в Англию… Исполнительный Комитет решил принять немедленно чрезвычайные меры к его задержанию и аресту. Издано распоряжение о занятии нашими войсками всех вокзалов, а также командированы комиссары с чрезвычайными полномочиями на ст. Царское Село, Тосно и Званка. Кроме того, решено разослать радиотелеграммы во все города с предписанием арестовать Николая Романова и вообще принять ряд чрезвычайных мер. Вместе с тем, решено объявить немедленно Временному правительству о непреклонной воле Исполнительного Комитета не допустить отъезда в Англию Николая Романова и арестовать его. Местом водворения Николая Романова решено назначить Трубецкой бастион Петровской крепости, сменив для этой цели командный состав последней. Арест Николая Романова решено произвести во что бы то ни стало, хотя это бы грозило разрывом отношений с Временным правительством». После переговоров Временному правительству удаётся убедить Совет всё-таки направить Николая в Царское Село вместо Петропавловской крепости.

10 апреля 1917 года британский король Георг V отзывает приглашение в Англию, приказав своему секретарю лорду Станфордхэму: «Учитывая очевидное негативное отношение общественности, информировать русское правительство о том, что правительство Его Величества вынуждено взять обратно данное им ранее согласие». Подобное решение было принято королём, несмотря на личную дружбу со свергнутым царём и даже заметное внешнее сходство (два монарха являлись двоюродными братьями по материнской линии).

Арест

Свергнутый император находился в Царском Селе вплоть до июля 1917 года, после чего был переправлен в Тобольск. Изучение его дневников показывает, что царь интересовался текущими политическими событиями, в частности, поддержав июньское наступление, восстановление смертной казни и назначение Керенского министром-председателем Временного правительства, однако в целом был больше поглощён семейными делами.

Во время пребывания Николая под арестом в Царском Селе происходит ряд мелких эксцессов. Так, один из дежурных офицеров Ярынич отказался подать царю руку, заявив, что «я — из народа. Когда народ протягивал Вам руку. Вы не приняли её. Теперь я не подам Вам руки». 3 июня солдаты отобрали игрушечную винтовку наследника, а 10 июня обвинили царскую семью в том, что они якобы «производят сигнализацию красною лампою».

Перемещение царя в Тобольск

14 августа 1917 года в 6¹⁰ Николай выезжает из Царского Села в Тобольск под вывеской «Японская миссия Красного Креста». Перед отъездом царя посещает Керенский, который на короткое время привозит великого князя Михаила Александровича. Братья видятся в последний раз. Романовым разрешено взять необходимую мебель и личные вещи, оставшейся свите предоставлено добровольно решать, следовать ли с царём в Тобольск.

См. также

• Революция 1917 года в России

Литература

• Соколов Н. А., [gatchina3000.ru/literatura/sokolov_n_a/index.htm Убийство царской семьи], см. гл. 3 — 4.

Отрывок, характеризующий Арест отрекшегося Николая II в Царском Селе

Позади их с улыбкой, наклоненная ухом ко рту Жюли, виднелась гладко причесанная, красивая голова Бориса. Он исподлобья смотрел на Ростовых и улыбаясь говорил что то своей невесте.
«Они говорят про нас, про меня с ним!» подумала Наташа. «И он верно успокоивает ревность ко мне своей невесты: напрасно беспокоятся! Ежели бы они знали, как мне ни до кого из них нет дела».
Сзади сидела в зеленой токе, с преданным воле Божией и счастливым, праздничным лицом, Анна Михайловна. В ложе их стояла та атмосфера – жениха с невестой, которую так знала и любила Наташа. Она отвернулась и вдруг всё, что было унизительного в ее утреннем посещении, вспомнилось ей.
«Какое право он имеет не хотеть принять меня в свое родство? Ах лучше не думать об этом, не думать до его приезда!» сказала она себе и стала оглядывать знакомые и незнакомые лица в партере. Впереди партера, в самой середине, облокотившись спиной к рампе, стоял Долохов с огромной, кверху зачесанной копной курчавых волос, в персидском костюме. Он стоял на самом виду театра, зная, что он обращает на себя внимание всей залы, так же свободно, как будто он стоял в своей комнате. Около него столпившись стояла самая блестящая молодежь Москвы, и он видимо первенствовал между ними.
Граф Илья Андреич, смеясь, подтолкнул краснеющую Соню, указывая ей на прежнего обожателя.
– Узнала? – спросил он. – И откуда он взялся, – обратился граф к Шиншину, – ведь он пропадал куда то?
– Пропадал, – отвечал Шиншин. – На Кавказе был, а там бежал, и, говорят, у какого то владетельного князя был министром в Персии, убил там брата шахова: ну с ума все и сходят московские барыни! Dolochoff le Persan, [Персианин Долохов,] да и кончено. У нас теперь нет слова без Долохова: им клянутся, на него зовут как на стерлядь, – говорил Шиншин. – Долохов, да Курагин Анатоль – всех у нас барынь с ума свели.
В соседний бенуар вошла высокая, красивая дама с огромной косой и очень оголенными, белыми, полными плечами и шеей, на которой была двойная нитка больших жемчугов, и долго усаживалась, шумя своим толстым шелковым платьем.
Наташа невольно вглядывалась в эту шею, плечи, жемчуги, прическу и любовалась красотой плеч и жемчугов. В то время как Наташа уже второй раз вглядывалась в нее, дама оглянулась и, встретившись глазами с графом Ильей Андреичем, кивнула ему головой и улыбнулась. Это была графиня Безухова, жена Пьера. Илья Андреич, знавший всех на свете, перегнувшись, заговорил с ней.
– Давно пожаловали, графиня? – заговорил он. – Приду, приду, ручку поцелую. А я вот приехал по делам и девочек своих с собой привез. Бесподобно, говорят, Семенова играет, – говорил Илья Андреич. – Граф Петр Кириллович нас никогда не забывал. Он здесь?
– Да, он хотел зайти, – сказала Элен и внимательно посмотрела на Наташу.
Граф Илья Андреич опять сел на свое место.
– Ведь хороша? – шопотом сказал он Наташе.
– Чудо! – сказала Наташа, – вот влюбиться можно! В это время зазвучали последние аккорды увертюры и застучала палочка капельмейстера. В партере прошли на места запоздавшие мужчины и поднялась занавесь.
Как только поднялась занавесь, в ложах и партере всё замолкло, и все мужчины, старые и молодые, в мундирах и фраках, все женщины в драгоценных каменьях на голом теле, с жадным любопытством устремили всё внимание на сцену. Наташа тоже стала смотреть.


На сцене были ровные доски по средине, с боков стояли крашеные картины, изображавшие деревья, позади было протянуто полотно на досках. В середине сцены сидели девицы в красных корсажах и белых юбках. Одна, очень толстая, в шелковом белом платье, сидела особо на низкой скамеечке, к которой был приклеен сзади зеленый картон. Все они пели что то. Когда они кончили свою песню, девица в белом подошла к будочке суфлера, и к ней подошел мужчина в шелковых, в обтяжку, панталонах на толстых ногах, с пером и кинжалом и стал петь и разводить руками.
Мужчина в обтянутых панталонах пропел один, потом пропела она. Потом оба замолкли, заиграла музыка, и мужчина стал перебирать пальцами руку девицы в белом платье, очевидно выжидая опять такта, чтобы начать свою партию вместе с нею. Они пропели вдвоем, и все в театре стали хлопать и кричать, а мужчина и женщина на сцене, которые изображали влюбленных, стали, улыбаясь и разводя руками, кланяться.
После деревни и в том серьезном настроении, в котором находилась Наташа, всё это было дико и удивительно ей. Она не могла следить за ходом оперы, не могла даже слышать музыку: она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них. Она оглядывалась вокруг себя, на лица зрителей, отыскивая в них то же чувство насмешки и недоумения, которое было в ней; но все лица были внимательны к тому, что происходило на сцене и выражали притворное, как казалось Наташе, восхищение. «Должно быть это так надобно!» думала Наташа. Она попеременно оглядывалась то на эти ряды припомаженных голов в партере, то на оголенных женщин в ложах, в особенности на свою соседку Элен, которая, совершенно раздетая, с тихой и спокойной улыбкой, не спуская глаз, смотрела на сцену, ощущая яркий свет, разлитый по всей зале и теплый, толпою согретый воздух. Наташа мало по малу начинала приходить в давно не испытанное ею состояние опьянения. Она не помнила, что она и где она и что перед ней делается. Она смотрела и думала, и самые странные мысли неожиданно, без связи, мелькали в ее голове. То ей приходила мысль вскочить на рампу и пропеть ту арию, которую пела актриса, то ей хотелось зацепить веером недалеко от нее сидевшего старичка, то перегнуться к Элен и защекотать ее.
В одну из минут, когда на сцене всё затихло, ожидая начала арии, скрипнула входная дверь партера, на той стороне где была ложа Ростовых, и зазвучали шаги запоздавшего мужчины. «Вот он Курагин!» прошептал Шиншин. Графиня Безухова улыбаясь обернулась к входящему. Наташа посмотрела по направлению глаз графини Безуховой и увидала необыкновенно красивого адъютанта, с самоуверенным и вместе учтивым видом подходящего к их ложе. Это был Анатоль Курагин, которого она давно видела и заметила на петербургском бале. Он был теперь в адъютантском мундире с одной эполетой и эксельбантом. Он шел сдержанной, молодецкой походкой, которая была бы смешна, ежели бы он не был так хорош собой и ежели бы на прекрасном лице не было бы такого выражения добродушного довольства и веселия. Несмотря на то, что действие шло, он, не торопясь, слегка побрякивая шпорами и саблей, плавно и высоко неся свою надушенную красивую голову, шел по ковру коридора. Взглянув на Наташу, он подошел к сестре, положил руку в облитой перчатке на край ее ложи, тряхнул ей головой и наклонясь спросил что то, указывая на Наташу.
– Mais charmante! [Очень мила!] – сказал он, очевидно про Наташу, как не столько слышала она, сколько поняла по движению его губ. Потом он прошел в первый ряд и сел подле Долохова, дружески и небрежно толкнув локтем того Долохова, с которым так заискивающе обращались другие. Он, весело подмигнув, улыбнулся ему и уперся ногой в рампу.
– Как похожи брат с сестрой! – сказал граф. – И как хороши оба!