Бьюкенен, Джордж Уильям

Сэр Джордж Уильям Бьюкенен
Sir George William Buchanan
Британский дипломат, посол в России.
Дата рождения:	25 ноября 1854(1854-11-25)
Место рождения:	Копенгаген, Дания
Подданство:	Великобритания Великобритания
Дата смерти:	20 декабря 1924(1924-12-20) (70 лет)
Место смерти:	Лондон, Великобритания

Сэр Джордж Уи́льям Бьюке́нен (англ. George William Buchanan; 25 ноября 1854, Копенгаген — 20 декабря 1924, Лондон) — британский дипломат, посол Великобритании в России перед началом и в годы Первой мировой войны и Русской революции (в 1910—1918 годах).

Биография

Родился в Копенгагене в семье сэра Эндрю Бьюкенена (1807—1882), бывшего тогда посланником Великобритании в Дании.

Дипломатическая карьера

С 1876 года находился на дипломатической службе, которую начал в Риме в должности атташе, а затем 3-го секретаря посольства. Впоследствии занимал различные дипломатические должности в Токио (Япония), Вене (Австро-Венгрия), Дармштадте (Германская империя), вновь в Риме и Берлине.

• 1903—1908 гг. — посланник в Софии (Болгария).
• 1908—1910 гг. — посланник в Гааге (Нидерланды).
• 1910—1918 гг. — посол в Санкт-Петербурге (Российская империя).
• 1919—1921 гг. — посол в Риме (Италия).

В 1921 году вышел в отставку.

Посол в России (1910—1918)

В 1910 году Джордж Бьюкенен был назначен чрезвычайным и полномочным послом Соединённого Королевства в Санкт-Петербурге при дворе императора Николая II. Основной его задачей стало противодействие стремлениям прогермански ориентированных кругов в России порвать с Антантой.

Вместе с тем британский посол был довольно тесно связан с российскими либеральными партиями, в частности, кадетами и октябристами. Бьюкенен поддерживал высказываемые ими идеи конституционной монархии и сочувствовал их целям, часто принимая в британском посольстве лидеров Государственной думы.

У британского посла установился хороший контакт с министром иностранных дел России С. Д. Сазоновым, придерживавшимся проанглийской и антигерманской ориентации. Бьюкенен при содействии Сазонова стремился устранить препятствия на пути сближения России и Соединённого Королевства. Между Сазоновым, Бьюкененом и французским послом Морисом Палеологом быстро установились тёплые и доверительные отношения, однако британский посол порой действовал напрямую, добиваясь нужных ему решений непосредственно от Николая II, а не через его министра. С началом Первой мировой войны Бьюкенен усилил в российской печати проанглийскую пропаганду; в речи, произнесённой в декабре 1914 года в «Английском клубе» он выступил против «германофилов, облыжно утверждавших, что за четыре месяца войны английский флот и английская армия не предприняли ничего существенного».

Участие в революционных событиях февраля — марта 1917 года

В 1916 году Бьюкенен открыто поставил перед Николаем II вопрос о создании «министерства доверия», чем навлёк на себя неудовольствие императора. Охлаждение отношений с Николаем не остановило контактов Бьюкенена с думской оппозицией и оппозиционно настроенными членами императорской династии. Его деятельность осложнило также назначение министром иностранных дел Б. В. Штюрмера, известного своим прохладным отношением к Англии.

В 1917 году влияние Бьюкенена на внутрироссийские дела достигло наивысшей точки. В условиях революционной неопределённости его деятельность стала иметь реальный политический вес. В январе 1917 года, на последней встрече с Николаем II, посол сказал ему, отбросив обычную дипломатичность:

«Меня можно осуждать, но оправданием мне и источником моего вдохновения служит верность вашему величеству и императрице. Увидев, что мой друг идет тёмной ночью пешком по лесной дороге, которая, как мне известно, заканчивается обрывом, не должен ли я буду, сэр, предостеречь его об опасности? И я тем более считаю своим долгом предупредить ваше величество о бездне, которая находится впереди вас. Вы подошли, сэр, к развилке и должны теперь сделать выбор между двумя путями. Один приведёт вас к победе и славному миру, другой — к революции и катастрофе. Позвольте мне просить ваше величество выбрать первый».

Оригинальный текст (англ.)  

I can but plead as my excuse the fact that I have throughout been inspired by my feelings of devotion for Your Majesty and the Empress. If I were to see a friend walking through a wood on a dark night along a path which I knew ended in a precipice, would it not be my duty, sir, to warn him of his danger? And is it not equally my duty to warn Your Majesty of the abyss that lies ahead of you? You have, sir, come to the parting of the ways, and you have now to choose between two paths. The one will lead you to victory and a glorious peace - the other to revolution and disaster. Let me implore Your Majesty to choose the former.

27 февраля (12 марта) 1917 Бьюкенен вместе с Морисом Палеологом посетил министра иностранных дел Н. Н. Покровского, где заявил, что деятельность министра внутренних дел А. Д. Протопопова привела к революции. 1 (14) марта 1917 он высказал в беседе с великим князем Михаилом Александровичем мнение о необходимости введения конституции и формировании правительства во главе с М. В. Родзянко.

В конце 1916 года в Петрограде ходили разговоры, что английский посол стал на сторону противников российской монархии. Морис Палеолог 28 декабря 1916 года сделал запись в своём дневнике: «Вот уже несколько раз меня расспрашивают о сношениях Бьюкенена с либеральными партиями и даже серьёзнейшим тоном спрашивают меня, не работает ли он тайно в пользу революции. Я каждый раз всеми силами протестую». Бьюкенена позднее открыто обвиняли в подстрекательстве думских деятелей на острый конфликт с царским правительством и в действиях, фактически подготовивших революцию в России. Ему пришлось длительное время оправдываться, даже уже находясь в Англии.

Посол во времена Временного правительства

После формирования Временного правительства Бьюкенен обещал ставшему министром иностранных дел П. Н. Милюкову поддержку Соединенного Королевства и активно настаивал перед британским правительством на необходимости скорейшего признания новой власти в России, чтобы поднять авторитет Временного правительства и обеспечить его авторитет в условиях роста влияния Петроградского совета. Однако, признание Временного правительства Бьюкенен жёстко увязывал с продолжением Россией войны против Германии, о чём заявил Милюкову. В этот период британский посол часто выступал на разнообразных митингах и публичных собраниях, доказывая необходимость поддержания дисциплины в армии и продолжения войны.

В марте 1917 года Бьюкенен конфиденциально выяснял по просьбе Милюкова возможность эмиграции Николая II в Соединённое Королевство. Поначалу ответ был в целом положительный, но по мере возникновения протестов в общественных кругах против выезда бывшего императора и получения соответствующих инструкций из Лондона, посол вынужденно пересмотрел своё мнение и передал новому главе правительства А. Ф. Керенскому категорический отказ во въезде Николаю и его семье в пределы Британской империи до окончания войны.К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Члены императорской фамилии, пытавшиеся после Февральской революции эмигрировать в Великобританию, возлагали на Джоржда Бьюкенена вину за отказ английского правительства удовлетворить их просьбы. Так, Георгий Михайлович писал летом 1918 года своей семье, находящейся в Великобритании:

Если бы в прошлом году не был бы у нас послом Бьюкенен, а был бы порядочный и честный человек, то я давно был бы у вас. И тётя Амалия и Миша были бы тоже в Англии… И я никогда в жизни не подам руки Бьюкенену; я не хочу марать своей руки, подавая её такому бесчестному человеку.

С конца апреля 1917 года начал осуществлять контакты с лидерами эсеров и меньшевиков, рассматривая эти партии как силу, которая может нейтрализовать растущее влияние партии большевиков. Приветствовал репрессивные действия Временного правительства в отношении большевиков в июле 1917 года. 29 июля (11 августа) 1917 в беседе с А. Ф. Керенским настаивал на введении в Петрограде военного положения и принятии строгих дисциплинарных мер, угрожая прекращением английских военных поставок. Позже настаивал на введении на фронте смертной казни. Во время Корниловского выступления пытался добиться примирения между Керенским и Корниловым, будучи симпатиями на стороне Корнилова, но не поддерживая идею военного переворота. 23 октября (6 ноября) 1917 года требовал от Керенского немедленного ареста Л. Д. Троцкого.

После Октябрьского переворота

После прихода большевиков к власти высказал мнение о необходимости пересмотра британской политики в отношении России и признания за российским народом права на самоопределение в отношении продолжения войны с Германией. 25 декабря 1917 (7 января 1918) Бьюкенен выехал в Соединённое Королевство, где поначалу высказывался за сохранение дипломатических отношений с правительством большевиков, а позже стал одним и самых активных сторонников иностранной военной интервенции в России с целью поддержания белых армий.

Награды, почётные звания

• Рыцарь большого креста Ордена Бани (GCB).
• Рыцарь большого креста Ордена Святого Михаила и Святого Георгия (GCMG).
• Рыцарь большого креста Королевского Викторианского ордена (GCVO).
• Тайный советник.
• Почётный гражданин Москвы (1916).
• Почётный член Московского университета (1916).

Сочинения и литература; ссылки

Воспоминания

Воспоминания Джорджа Бьюкенена впервые вышли в 1923 году.

• Buchanan G.W. My Mission to Russia and Other Diplomatic Memories. I—II. — L., 1923.
• Бьюкенен Д. У. Мемуары дипломата. — Б.м.: Госвоениздат, 1924. — 312 с.
• Бьюкенен Д. У. [elib.shpl.ru/ru/nodes/24787-byukenen-d-memuary-diplomata-m-1925#page/1/mode/grid/zoom/1 Мемуары дипломата / Джорж Бьюкенен; пер. с англ. С. А. Алексеева и А. И. Рубена; предисл. В. Гурко-Кряжина. — 2-е изд. — М.: Гос. изд-во, 1925. — 311 с.]
• Бьюкенен Д. У. Мемуары дипломата. — М.: Международные отношения, 1991. — 344 с. — ISBN 5-7133-0377-2 ([militera.lib.ru/memo/english/buchanan/index.html Электронная версия])
• Бьюкенен Д. У. Мемуары дипломата. — М., 2001. — ISBN 5-1700-8824-8
• Бьюкенен Д. У. Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910—1918. — М.: Центрполиграф, 2006. — 408 с. — ISBN 5-9524-2005-2
• Бьюкенен Д. У. Моя миссия в России. — М.: Захаров, 2006. — 440 с. — ISBN 5-8159-0633-6

Литература

• Гурко-Кряжин В. Война и революция в изображении английского дипломата. // Бьюкенен Д. У. Мемуары дипломата. — Б.м., 1924.
  • То же. // Бьюкенен Д. У. Мемуары дипломата. — М., 1991. — С. 5-20. ([militera.lib.ru/memo/english/buchanan/pre1.html Электронная версия])
• Бьюкенен, сэр Джордж. // Дипломатический словарь. Т. 1. — М., 1948. ([www.cyclopedia.ru/120/193/2736745.html Электронная версия])
• Бьюкенен Джордж Уильям. // Советская историческая энциклопедия. Т. 2. — М., 1962. — С. 890.
• Залесский К. А. Бьюкенен Джордж Уильям. // Политические деятели России. 1917: Биографический словарь. — М., 1993. — С. 57-58.

Отрывок, характеризующий Бьюкенен, Джордж Уильям

С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.
Он читал и читал всё, что попадалось под руку, и читал так что, приехав домой, когда лакеи еще раздевали его, он, уже взяв книгу, читал – и от чтения переходил ко сну, и от сна к болтовне в гостиных и клубе, от болтовни к кутежу и женщинам, от кутежа опять к болтовне, чтению и вину. Пить вино для него становилось всё больше и больше физической и вместе нравственной потребностью. Несмотря на то, что доктора говорили ему, что с его корпуленцией, вино для него опасно, он очень много пил. Ему становилось вполне хорошо только тогда, когда он, сам не замечая как, опрокинув в свой большой рот несколько стаканов вина, испытывал приятную теплоту в теле, нежность ко всем своим ближним и готовность ума поверхностно отзываться на всякую мысль, не углубляясь в сущность ее. Только выпив бутылку и две вина, он смутно сознавал, что тот запутанный, страшный узел жизни, который ужасал его прежде, не так страшен, как ему казалось. С шумом в голове, болтая, слушая разговоры или читая после обеда и ужина, он беспрестанно видел этот узел, какой нибудь стороной его. Но только под влиянием вина он говорил себе: «Это ничего. Это я распутаю – вот у меня и готово объяснение. Но теперь некогда, – я после обдумаю всё это!» Но это после никогда не приходило.
Натощак, поутру, все прежние вопросы представлялись столь же неразрешимыми и страшными, и Пьер торопливо хватался за книгу и радовался, когда кто нибудь приходил к нему.
Иногда Пьер вспоминал о слышанном им рассказе о том, как на войне солдаты, находясь под выстрелами в прикрытии, когда им делать нечего, старательно изыскивают себе занятие, для того чтобы легче переносить опасность. И Пьеру все люди представлялись такими солдатами, спасающимися от жизни: кто честолюбием, кто картами, кто писанием законов, кто женщинами, кто игрушками, кто лошадьми, кто политикой, кто охотой, кто вином, кто государственными делами. «Нет ни ничтожного, ни важного, всё равно: только бы спастись от нее как умею»! думал Пьер. – «Только бы не видать ее , эту страшную ее ».