Байсонкур

Гияс ад-Дин Байсонкур ибн Шахрух
Правитель Туса
1417 — 1433
Рождение:	16 сентября 1397(1397-09-16) Герат
Смерть:	20 декабря 1433(1433-12-20) (36 лет) дворец Баге-Сафид под Гератом
Род:	Тимуриды
Отец:	Шахрух
Мать:	Гаухаршад бегим
Дети:	Рукн уд-Дин Ала уд-Даула-мирзо, Кутб уд-Дин Султан Мухаммад-мирзо, Муизз уд-Дин Абу-л-Касим Бабур-мирза

Гияс ад-Дин Байсонкур ибн Шахрух (также Байсунгур-мирза; 16 сентября 1397, Герат, — 20 декабря 1433, дворец Баге-Сафид под Гератом) — тимуридский принц, государственный деятель и покровитель искусства.

Биография

Байсонкур был сыном Шахруха и самой выдающейся из его жён Гаухаршад бегим, и внуком Тимура (Тамерлана). Когда в 1405 году Тимур скончался, он оставил после себя большую империю. Наследником Тимур распорядился назначить своего внука Пир-Мухаммеда, однако тот не имел поддержки в армии. В результате возникшей смуты порядок смог навести отец Байсонкура Шахрух. Своей столицей он сделал Герат, а троих из четырёх сыновей (Улугбека, Ибрахим-султана и Суйургатмиша) назначил правителями разных областей. Байсонкур в силу малых лет оставался с ним в Герате. Со временем он стал фактически правой рукой своего отца, играя важную роль в управлении тимуридской империей.

В свои семнадцать лет Байсонкур стал «вали» (генерал-губернатором) Туса, Нишапура и Астрабада, а в 1414 году он в качестве регента правил из Герата в тот период, когда Шахрух отсутствовал в столице. В 1416—1417 годах служил в качестве «амир-э-диван», то есть возглавлял Высший государственный совет. Несколько позднее в 1420 году он участвовал в кампании против племенного объединения Кара-Коюнлу на северо-западе Ирана, взял Тебриз и был назначен «вали» (генерал-губернатором) этого города, однако впоследствии вернулся в Герат. В 1427 году Байсонкур принял участие в походе против узбекского хана Борака, после того как тот нанес поражение его брату Улугбеку, правившему в Мавераннахре. После того, как Борак был разбит, отец отправил Байсонкура в Герат. В 1429 году Байсонкур-мирза вновь участвовал в походе против Кара-Коюнлу, а в 1431 году сопровождал эмира Аладдина Алика Кукулташа в его походе на Астрабад.

Большую часть времени он жил в Герате, лишь изредка посещая своё поместье на востоке Ирана в районе Мешхеда, и используя его в основном для весенней охоты. Фактически Байсонкур был крон-принцем, и только ранняя смерть в 1433 году не дала ему возможности занять тимуридский трон. Он умер молодым, прожив всего 36 лет, и был похоронен в гробнице закрытого кладбища при медресе, построенном его матерью Гохаршад в Герате (это медресе было снесено в 1885 году). Байсонкур вёл разгульную жизнь, полную алкогольных излишеств (О. Ф. Акимушкин пишет, что он «страдал хроническим алкоголизмом и умер от запоя в своей гератской резиденции Баг-и Сафид»), однако смерть мирзы была воспринята художниками и литераторами его китабхане как личная утрата. Некоторые из них принадлежали к кругу близких друзей принца, они составили посмертный сборник скорбных элегий, который известен как «Байсонкур-наме» (хранится в Библиотеке Милли, Тебриз).

Байсонкур много сделал для превращения Герата в культурный центр тимуридской империи, осуществляя синтез тюркской и персидской культур. Его выдающаяся роль признана большинством сегодняшних исследователей персидского культурного наследия, несмотря на то, что длительное время фигура Байсонкура-мирзы находилась как бы в тени его знаменитого брата Улугбека. Исследователи считают, что Байсонкур не мог долго оставаться вне Герата именно потому, что нигде, кроме этого города, не находил нужного отклика своим многообразным творческим интересам. Он прекрасно владел арабским и персидским языками, а также родным восточно-тюркским, увлекался поэзией, и хотя, согласно историческим сообщениям, очень мало писал сам, несколько его стихов сохранилось. Его современник, хронист Даулатшах сообщает, что Байсонкур взял себе литературный псевдоним «Шахи», но милостиво отказался от него, поскольку знаменитый персидский поэт Амир Ак-Малик Сабзавари уже носил такое имя, и напомнил об этом принцу в форме газели.

Он переписывался со своими братьями — Улугбеком, правившим в Самарканде и Ибрахимом, правившим в Ширазе, обсуждая в письмах тонкости поэзии и высказываясь о творчестве Амира Хосрова Дехлеви и Низами Гянджеви, который особенно нравился Улугбеку. Сам Байсонкур покровительствовал придворным поэтам, и был поклонником творчества Амира Хосрова Дехлеви, занимался собиранием его стихов, надеясь скопить в своей библиотеке все его произведения, но так и не смог этого сделать. Сохранились свидетельства, что он написал новое предисловие к «Шахнаме» Фирдоуси, которое переписывалось в его китабхане, однако Мухаммад Казвини утверждает, что это сообщение, скорее всего, ошибочно.

Увлечения Байсонкура распространялись и на музыку, в которой он согласно сохранившимся сообщениям, разбирался практически профессионально. Источники не сообщают, какого рода музыка ему нравилась больше — вокальная или инструментальная, однако подтверждают, что при дворе состояли известные артисты и музыканты. Даулатшах приводит небольшой сюжет из жизни дворца, в котором Байсонкур отказывается отправить (то есть продать) знаменитого музыканта Хваджу Йусуфа своему брату Ибрахим-султану в Шираз.

Байсонкур также покровительствовал тимуридской историографии. В его времена уже не было историков, обладавших столь высоким статусом, как Рашид-ад-Дин или Джувейни, писавших свои труды во время правления ильханов, тем не менее при дворе тимуридов работал Хафиз-и Абру (ум. в 1430), сочинявший хронику Маджма ат-Таварих (Собрание летописей), которая являлась хронологическим продолжением «Джами ат-таварих» Рашид ад-Дина. В 1426-7 годах он составил её четвёртую часть, которую посвятил Байсонкуру (Зобдат-ат-Таварих-э Байсонкури — «Сливки летописей Байсонкура»). Книга состоит из двух разделов, в одном из которых описывается история Тимура, в другом история правления Шахруха.

Байсонкур был большим поклонником каллиграфии, и в свободное время с удовольствием предавался этому занятию. Согласно сообщению известного знатока персидской культуры И. Щукина, Байсонкур прекрасно владел шестью различными стилями каллиграфии (то есть всеми почерковыми стилями классической «шестёрки»: мухаккак, сулюс, насх, тауки, рика и райхан) . Сохранилась созданная им каллиграфическая надпись на мечети в Мешхеде (Мечеть Гохаршад), которая строилась по распоряжению его матери Гохаршад Бегум. Надпись была сделана рукой Байсонкура, а затем перенесена на изразцы. Существует точка зрения, что знаменитый Коран Байсонкура (завершен в 1433 г.), от которого сохранилось лишь несколько листов, был переписан им самим. После захвата Тебриза в 1420 году Байсонкур вывез оттуда несколько мастеров книжного дела, в частности, знаменитого каллиграфа, мастера стиля насталик Мавлана Джафара Али Табризи, который возглавил китабхане Байсонкура.

Китабхане Байсонкура

Еще до того, как Байсонкур развил свою бурную деятельность на ниве культуры, в Герате существовала китабхане, созданная его отцом Шахрухом. Из её стен вышло несколько манускриптов, в частности исторический труд Хафиз-и Абру «Маджма ат-Таварих». Однако согласно современным данным, мастерская с самым широким набором мастеров разных специальностей была создана ещё самим Тимуром для производства разнообразных художественных работ по всей империи, поэтому, скорее всего, Шахруху китабхане досталась, так сказать, по наследству. Шахрух поощрял увлечения Байсонкура, помогая ему собирать лучших мастеров со всех районов Ирана.

С подачи одного из первых европейских знатоков персидской живописи шведского дипломата Ф. Мартина мастерскую Байсонкура иногда называют Академией, что не совсем верно. Тем не менее, согласно сообщению младшего современника Байсонкура историка Абд аль-Раззака Исхака аль-Самарканди (1413—1482) наряду с «мастерами книги» (каллиграфами, иллюминаторами, миниатюристами, переплётчиками и т. д.) в мастерской работали ювелиры (заргаран), столяры (надджар), мастера инкрустации (хатамбандан) и мозаики (кашитарашан), мастера резьбы, гравировки и других работ по металлу (хаддади). Так что круг производившихся в мастерской работ действительно был весьма широк.

Одной из особенностей китабхане было присутствие в творчестве её мастеров элементов дальневосточной культуры, которое вероятно было следствием обмена посольствами с Китаем. Известно, что гератские художники иногда осуществляли дипломатические миссии в Пекин; один из них Гият ад-Дин Наккаш, направленный в Китай Байсонкуром, вернулся в Герат и составил отчёт, который впоследствии Хафиз-и Абру включил в свой исторический труд. Однако основной творческий импульс живописцы байсонкуровской мастерской получили от миниатюристов Ахмеда Джалаира, работавших в его багдадской китабхане. Об этом свидетельствуют утончённые, изящные фигуры персонажей, и общий лирический настрой живописи мастеров Байсонкура.

Исследователи считают, что превосходный стиль миниатюр байсонкуровской китабхане возник не ранее 1425 года. Однако точкой отсчета деятельности мастерской принято считать, по меньшей мере, 1420 год, когда Байсонкур привез из Тебриза прекрасных мастеров, среди которых были художники — Дуст Мухаммад аль-Хатиб, Ходжа Али Мусаввир и переплётчик, устад Кавам ад-Дин Муджаллид Табризи, который, согласно Дуст Мухаммаду, изобрёл способ украшения переплёта рельефами.

Китабхане Байсонкура упоминают в своих трудах несколько историков. Некоторые перечисляют известных им каллиграфов и художников, работавших там. Турецкий историк и биограф Челеби Эфенди, написавший в 1587 году «Манакиб -и Хунарваран» (Жизнеописания людей искусства), называет 25 имён мастеров, работавших в китабхане Байсонкура, однако многие из них приводит ошибочно. По другим сведеньям в состав китабхане Байсонкура входило не менее сорока человек, среди которых были позолотчики, ювелиры, музыканты, поэты, каллиграфы, художники, мистики, резчики по кости и певцы, причём некоторые из них сочетали несколько разных специальностей.

Более точные сведенья содержатся в документе, обнаруженном в 1948 году в Музее Топкапы Сарай в Стамбуле. Он представляет собой некий официальный отчёт, составленный управляющим китабхане Байсонкура (практически стопроцентно это был Камаладдин Джафар Али Байсонкури Табризи). Автор отчёта перечисляет такой состав мастерской:

• 1. Пять каллиграфов: Мавлана Шамс, Мавлана Кутб, Мавлана Саад ал-Дин, Мавлана Мухаммад-и Мутаххар и автора отчёта (ардадашт).
• 2. Два художника: Амир Халил и Ходжа Гият-ад-Дин Наккаш.
• 3. Тринадцать иллюминаторов и декораторов рукописей (наккаш, мудхаххиб, джадолкаш): Мавлана Али, Мавлана Шихаб, Махмуд, Ходжа Ата, Хаджи, Хатаи, Абд аль-Салам, устад Сайф ад-Дин, Ходжа Мир Хасан, Мир Шамс ал-Дин, Мавлана Шамс, устад Даулат-ходжа, Ходжа Атай Джадолкаш.
• 4. Три переплётчика (муджаллид): Мавлана Кавам ал-Дин, Хаджи Махмуд и Ходжа Махмуд.
• 5. Два художника-специалиста по узорам (таррах): Ходжа Абд ал-Рахим и Мир Даулатъяр. Эти художники изобретали узоры, которыми впоследствии покрывались самые разные материалы: кожи, ткани, ковры, фаянс, изразцы и т. д.

Автор отчёта также перечисляет 9 манускриптов, находящихся в процессе изготовления, среди них «Гулистан» Саади, два варианта «Шахнаме» Фирдоуси, «Диван» Хаджу Кермани и другие рукописи. Из всей богатой библиотеки Байсонкура до наших дней дошло всего 19 манускриптов. Интересно, что 17 из них были изготовлены в его китабхане, причем 5 из этих семнадцати упоминаются в отчёте руководителя китабхане:

• 1. «Гулистан» (Розовый сад) Саади (1427 г., ныне хранится в библиотеке Честер Битти, Дублин)
• 2. «Шахнаме» Фирдоуси (1430 г., Библиотека дворца Гулистан, Тегеран)
• 3. «Тарих-и Табари» (История Табари) Балами (1430 г., РНБ, Санкт Петербург)
• 4. «Тарих-и Джахангуша» (История завоевателя мира) Джувейни (1430 г., РНБ, Санкт Петербург)
• 5. «Шахнаме» Фирдоуси (май 1430 г. Библиотека Малик, Тегеран).

После смерти Байсонкура мастерская перешла во владение к его старшему сыну Ала ад-Даула. После того, как в 1447 году скончался Шахрух, Улугбек забрал часть художников к себе в Самарканд, где они старались продолжить творческий стиль, характерный для лучших работ в Герате. Однако после смерти Улугбека в 1449 году мастерская окончательно исчезла.

Художники китабхане Байсонкура были непосредственными предшественниками Бехзада, подготовившими прекрасную почву для нового расцвета гератской школы миниатюры во второй половине XV века, а байсонкуровские каллиграфы положили начало замечательной хорасанской каллиграфической традиции.

«Шахнаме» Байсонкура

Самыми блестящими признаны миниатюры к трем манускриптам, созданным в мастерской Байсонкура: «Гулистан» Саади (Библиотека Честер Битти, Дублин), «Калила и Димна» (Библиотека Топкапы Сарай, Стамбул), и «Шахнаме» Фирдоуси (Библиотека Дворца Гулистан, Тегеран), однако из всех трёх миниатюры к «Шахнаме» выделяются особым изяществом и богатством.

Манускрипт Шахнаме из библиотеки дворца Гулистан был заказан Байсонкуром в 1426 году и завершён его художниками 30 января 1430 года. Его размеры 38х26 см, в нём 346 страниц и 21 миниатюра. Текст написал почерком насталик каллиграф Мавлана Джафар Байсонкури (Джафар Али Табризи), который служил главой китабхане Байсонкура. Миниатюры по всей вероятности выполнили художники Мулла Али и Амир Халил, а переплёт Мавлана Киям ад-Дин. По качеству работы, золочению, искусности миниатюр, прекрасной каллиграфии и великолепному переплёту Шахнаме Байсонкура уступает только прославленному экземпляру «Шахнаме» Тахмаспа, известному как «Шахнаме Хаутона» (создан в 1525-35гг). Факсимильное издание книги было выполнено в 1971 году в честь 2500-летия основания иранской монархии.

В предисловии манускрипта сообщается, что этот экземпляр не был скопирован с одной рукописи Шахнаме, но его текст составлен из нескольких разных вариантов произведения Фирдоуси, что позволило создать самый обширный свод эпоса Шахнаме (более чем 58 000 стихов — на каждом листе по 6 колонок в 31 строку). В предисловии сообщаются также некоторые факты об эпосе и его авторе, но, к сожалению, часть этих фактов не соответствует действительности. Несмотря на это байсонкуровский вариант Шахнаме стал образцом для подражаний и копирования.

Ценность манускрипта заключается не только в его обширном тексте, но и в великолепных иллюстрациях. Художники Байсонкура используют богатую цветовую гамму — оттенки красного, зелёного, чёрную, белую, коричневую и золотую краску, охру, а также несколько оттенков синего пигмента. Миниатюры содержат достаточно точные изображения различных животных, интерьеров дворцов, элементов их украшений и изразцов, а также архитектурных сооружений, расположенных в вымышленном природном окружении. Миниатюрам присущи композиционная ясность, точность рисунка, и сложные, зачастую неожиданные цветовые сочетания.

«Шахнаме» Байсонкура является не просто ценнейшим культурным артефактом. Богатство и изысканность этого манускрипта свидетельствуют о том, в какой мере и с каким желанием тюрки-тимуриды стремились вписаться в традиционный персидский культурный контекст.

• Zahhak bound on mount Damavand. Baysungur's Shahnama, 1430. The Gulistan Palace Museum, Tehran.f040.jpg

  Тиран Заххак, прикованный к горе Дамаванд. «Шахнаме» Байсонкура. Герат, 1430 г., Библиотека дворца Гулистан, Тегеран

• Isfandiyar kills Arjasp to rescue his sisters. Baysungur's Shahnama, 1430. The Gulistan Palace Museum, Tehran.f401.jpg

  Исфандиар убивает Арджаспа в его дворце. «Шахнаме» Байсонкура. Герат, 1430 г., Библиотека дворца Гулистан, Тегеран

• Baysunghur's Shahname 001.jpg

  Фарамарз скорбит по Рустаму и Заваре. «Шахнаме» Байсонкура. Герат, 1430 г., Библиотека дворца Гулистан, Тегеран

• Kay Khusrau kills Aila. Baysungur's Shahnama, 1430. The Gulistan Palace Museum, Tehran.f335.jpg

  Кей Хосров убивает Эйлу. «Шахнаме» Байсонкура. Герат, 1430 г., Библиотека дворца Гулистан, Тегеран

Библиография

• Акимушкин О. Ф. Байсунгур-мирза и его роль в культурной и политической жизни Хорасанского султаната в первой трети XV в. Альманах Петербургское востоковедение. СПб 1994 вып. 5 стр. 143—168.
• Акимушкин О. Ф. Китабхане Байсунгур-мирзы. Из истории культуры Ирана, Афганистана и Мавераннахра. C. 80-84. — Б.м.. -. Информационный бюллетень / Международная ассоциация по изучению культур Центральной Азии. Спец. вып. — М., 1987
• B. Gray, Persian Painting, Geneva, 1961, pp. 85-88
• B. Gray, ed., The Arts of the Book in Central Asia, 14th-16th Centuries, London, 1979.
• T. W. Lentz. Painting at Herat under Baysunghur ibn Shahrukh. Harvard University, 1985.
• W.M. Thackston. A Century of Princes. Sources on Timurid History and Art. Cambridge. Mass. 1989.

Ссылки

• Roemer H. S. [www.iranica.com/articles/baysongor-gia-al-din-b Bāysonḡor, Ḡīāṯ-al-Dīn] (англ.). Encyclopædia Iranica. Проверено 24 ноября 2010. [www.webcitation.org/67PPNfrOx Архивировано из первоисточника 4 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Байсонкур

– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.