Баковски, Карл Отто

Баковски, Карл Отто
Karl Otto Bakowski
Карл Отто Баковски
Род деятельности:	рабочий, телефонист, участник датского сопротивления
Дата рождения:	8 декабря 1904(1904-12-08)
Место рождения:	Киль, Германская империя
Гражданство:	Германия
Дата смерти:	27 апреля 1970(1970-04-27) (65 лет)
Место смерти:	Германия

Бакóвски Карл Отто (нем. Karl Otto Bakowski, 8 декабря 1904 в Киле — 27 апреля 1970) — немецкий телефонист, во время немецкой оккупации Дании во время Второй мировой войны руководил являвшимся частью датского Движения сопротивления Центром прослушивания в Хельсингёре.

Биография

Карл Отто Баковски, немецкий рабочий, телефонист, до прихода нацистов к власти проживал в Германии, однако, вынужден был бежать в Данию вскоре после произошедшего в 1933 году поджога Рейхстага. С первых дней немецкой оккупации Дании (9 апреля 1940) ему приходилось вести себя осторожно уже и в этой стране.

С лета 1944 года и до ареста в январе 1945 года Карл Отто Баковски был одновременно и руководителем, и ключевым сотрудником подпольного Центра прослушивания, одним из создателей которого он являлся. После провала он оказался в заключении в лагере для интернированных лиц. По окончании войны Баковски вернулся в Германию, где прожил до самой смерти в 1970.

Центр прослушивания

Практически всё время оккупации К. О. Баковски подпольно жил по своему довоенному адресу в Хельсингёре по адресу Санкт Олай Гэде (дат. Sct. Olai Gade) в доме № 19 у сапожника Ларсена (Larsen), снимая маленькую комнату на втором этаже. В один из летних дней 1944 года Баковски по чистой случайности обнаружил в доме «мёртвую» телефонную линию, проведённую в дом, но не подключённую к телефонной сети. После общения со своим другом, телефонным мастером К. Б. Хансеном (C.B. Hansen), было решено использовать готовую линию в борьбе против немцев. Совместно они придумали как реализовать операцию по прослушиванию.

С этого момента началось продлившееся полгода активное участие Баковского в сопротивлении в тесном контакте с подпольем в Хельсингёре. Для начала Хансен в домашних условиях изготовил аппарат для прослушивания и они соединили обнаруженную в доме Ларсена линию с этим устройством. Хансен, используя служебное положение, проник и подключил их «мёртвую» линию к узлу связи на телефонной станции в Хельсингёре. Теперь Баковски мог прослушивать как входящие, так и исходящие звонки местной штаб-квартиры Гестапо, располагавшейся в годы оккупации на вилле Висборг (Wisborg) по адресу Сёнре Стрáнвай (Søndre Strandvej) № 29. Позднее Хансену удалось наладить прослушивание телефонных переговоров между виллой Висборг и двумя зданиями штаб-квартиры Гестапо в Копенгагене — соответственно Домом Shell (Shellhuset) и конторским домом Дагмархус (Dagmarhus). В обоих зданиях помимо Гестапо находились отделения и других ведомств оккупационных сил.

Дальнейшие проникновения и подключения превратили Центр прослушивания на Санкт Олай Гэде № 19 в настоящий центр связи, где стало возможным прослушивать уже не только любые телефонные переговоры между штаб-квартирами Гестапо, но даже разговоры по собственной отдельной телефонной сети Вермахта из штаб-квартиры в копенгагенской Цитадели (Kastellet), а также переговоры по линии Копенгаген-Осло и исходящие звонки в Германию.

Никто из участников Сопротивления, кто мог бы быть задействован в Центре прослушивания, не был в состоянии понимать использовавшиеся немцами специальные сокращения и военные термины, а часто и речь на диалекте, так, как это делал Баковски благодаря своему опыту и немецкому происхождению. У подполья не было возможности эффективно подменять его кем-либо на время даже короткого отдыха. Это всё чаще и чаще приводило к переутомлениям Баковского, просиживавшего за прослушкой более чем до двадцати часов в сутки. При этом добываемая им информация имела столь высокое значение, что местным руководством Сопротивления ему было приказано не рисковать и, чтобы не оказаться схваченным, не участвовать ни в какой иной работе подполья. В качестве дополнительной меры, обеспечивавшей безопасность Центра прослушивания, в уличную дверь было вмонтировано два микрофона, выходивших наружу, чтобы Баковски, в случае появления незванных гостей, мог их услышать и приготовиться.

Наиважнейшей информацией, добываемой Баковским, были сведения о планировавшихся Гестапо арестах. Дважды в день он готовил донесения, содержавшие в т. ч. списки с именами, и через связных они рассылались по руководителям групп Сопротивления, в т. ч. Хольгер Данске (Holger Danske) и Кольцо (Ringen), а также поступали в распоряжение Совета Свободы (Frihedsrådet) — своеобразного альтернативного «правительства» Дании, связанного с подпольем. Кроме того, отчёты, спрятанные в продовольственной таре с двойным дном, тайно переправлялись в Швецию, где их в итоге получала датская военная разведка. Помимо Баковского, собственно в Центре прослушивания, трудились ещё и девушки-«секретарши», начисто переписывавшие под копирку в 4-5 экземплярах его записи, на основании которых он уже готовил сообщения для подполья. При этом готовые рапорты отправлялись к адресатам в подполье только после нескольких сеансов прослушивания, подтверждавших полученную информацию, что делало работу Центра предельно эффективной.

Одна из самых примечательных операций Центра прослушивания, по крайней мере, по мнению самого Баковского, была проведена за несколько дней до 19 сентября 1944, когда ему удалось подслушать разговоры Гестапо о намечавшихся на эту дату арестах и депортации в Германию всех без исключения датских полицейских. Удача благоволила участникам Сопротивления и они заблаговременно предупредили значительную часть полицейских, благодаря чему около восьми тысяч из примерно десяти тысяч сотрудников смогли скрыться и избежали ареста и депортации. Немногими днями позже группа проникла в оставленный сотрудниками полицейский участок в Хельсингёре и получила в своё распоряжение телеграфное устройство. После подключения аппарата Центру прослушивания стали доступны также и немецкие телеграфные сообщения.

Пример работы

В самом конце декабря 1944 года Центр прослушивания помог свести на нет очередную крупную акцию Гестапо, намеревавшегося силами сотрудников из нескольких населённых пунктов за одну операцию арестовать 14 участников Сопротивления из города Хиллерёд. К началу акции Гестапо располагало всей необходимой информацией, включая имена, чтобы молниеносно и безошибочно провести задержания. В их руках находился один из ключевых членов Сопротивления из Хиллерёда, не выдержавший пыток и выдавший необходимые немцам сведения.

К тому времени отделение Гестапо в Хиллерёде было закрыто и поэтому планирование операции осуществлялось в штаб-квартире в Хельсингёре. Ниже приведены переводы тех выдержек из рапортов Баковского, что касаются планирования операции и которые, вероятно, незамедлительно передавались дальше руководителям подполья в Хиллерёде:

Вторник, 26.12.44, 11:27

Гестапо в Хельсингёре затребовало карту города Хиллерёд. Карта должна

позволить Гестапо ознакомиться со всеми улицами в Хиллерёде...

... Одновременно сообщается, что в четверг 28.12 на вилле Висборг должна

состояться рабочая встреча. Во встрече примут участие отделения из Гиллеляйе,

Снеккерстена ... и Хельсингёра. Поводом для встречи является крупная

операция в Хиллерёде. Время проведения операции пока ещё не было обозначено,

но в любом случае в Хиллерёде будет проведена большая операция...

Четверг, 28.12.44, 9:44

Йон отдал приказ, чтобы Гестапо из Хорнбэка вечером прибыло в Хельсингёр

в форме и с пистолетами-пулемётами. (Вероятно это связано с операцией

в Хиллерёде)...

Тот же день, 12:21

Гестапо из Гиллеляйе тоже должно вечером прибыть в Хельсингёр со всем

своим персоналом в форме и с пистолетами-пулемётами...

Тот же день, 16:48

Операция в Хиллерёде состоится сегодня ночью.

В последующих своих сообщениях от пятницы 29.12.44 и среды 03.01.45 Баковски довёл до сведения подполья реакцию шефа Гестапо на странным образом проваленную акцию, при которой вместо 14 запланированных арестов конкретных лиц было задержано двое случайных прохожих, позднее отпущенных, тогда как сотрудники работали всю ночь, замёрзшие стояли на улицах и дорожках. Баковски сообщил, что после операции в Хиллерёде не было предпринято новых задержаний, хотя в Гестапо на них и рассчитывали, а также, что шеф Гестапо не понимал, как могла быть сорвана операция, когда её план был столь тщательно проработан, и что тот считал, что где-то что-то должно было быть конкретно не так.

Времени у Баковского и Центра прослушивания оставалось ещё две недели.

Провал

Успехи Центра прослушивания на Санкт Олай Гэде № 19 постепенно становились столь значительными, что немцы начали подозревать неладное и приступили к расследованию. Одновременно Гестапо включилось в психологическую борьбу, вставляя в разговоры угрозы в адрес возможной подслушивающей стороны — слухача, когда до него доберутся, грозились вздёрнуть, порезать на мелкие кусочки и т. п. Единственным получателем этих угроз был Баковски. Вкупе с изматывающей многочасовой работой всё это не могло не отразиться на его нервной системе, практически лишённой отдыха.

18 декабря 1944 года два немецких связиста обнаружили замаскированное подключение к телефонной сети на узле связи в Хельсингёре. Группа прослушивания была вынуждена сбавить обороты и вести себя более сдержанно, однако, когда спустя неделю Гестапо так и не произвело никаких задержаний из числа членов их группы, деятельность была возобновлена с прежней силой. Но Гестапо уже вовсю вело работу по раскрытию Центра прослушивания и первичное отсутствие реакции было, скорее всего, проявлением чётко продуманного плана. «Затишье» со стороны оккупационных властей продолжалось вплоть до 17 января 1945 года, когда в 6 часов утра Гестапо нанесло неожиданный и точный удар по адресу Санкт Олай Гэде № 19. Баковски был задержан прямо на месте преступления — в наушниках и за прослушиванием линии.

Баковски был доставлен на виллу Висборг. Его сковали по рукам и ногам и пришла череда многочасовых допросов. Длительное время работы в условиях постоянной опасности и стресса привели к такому измождению его психического состояния, что даже Гестапо, всерьёз опасаясь, что в их руках и от их методов он легко и быстро мог сойти с ума, было вынуждено обращаться с ним на допросах относительно мирно. Помимо этого Баковски пользовался своим врождённым заиканием, чтобы тянуть с ответами и иметь время и возможность на обдумывание.

Собранные доказательства и документы по делу Баковского, включая изъятое оборудование, были направлены в основную штаб-квартиру Гестапо в Дании — в Дом Shell в Копенгагене. Однако 21 марта 1945 года британские ВВС, несмотря на то, что Гестапо намеренно держало арестованных на верхних этажах здания, решилось на налёт. Целенаправленные бомбовые удары британской авиации уничтожили Дом Shell, погубив нескольких заложников, многих немцев и их помощников. В огне исчезли также и все улики по делу Баковского. Утратив доказательства, немцы ограничились отправкой Баковского в лагерь для интернированных лиц во Фрёслеве (Frøslevlejren) в южной Ютландии, куда он был помещён 29 марта 1945 года и пробыл там до конца войны.

После освобождения

После освобождения Баковски вступил в ряды законных боевых групп из членов бывшего подполья и некоторое время участвовал в наведении и поддержании на территории Дании порядка, а затем вернулся в Германию, где умер в относительной безвестности в 1970 году. За всю послевоенную жизнь Баковски так и не получил никакого официального признания своих заслуг от датских властей.

Память

Сегодня на улице Санкт Олай Гэде в Хельсингёре находится кафе «Баковски», названное в его честь.

Литература

• Børge Hansen — Aflytningscentralen i Helsingør, s. 94-95 i Henrik A. Bengtsen m.fl. (red.) — Hverdag — Modstand — Befrielse — Frederiksborg Amt 1940—1945, Frederiksborg Amtsråd 1965.

Ссылки

• [modstand.natmus.dk/Person.aspx?67070 База данных по датскому движению сопротивления]  (датск.)
• [www.helsingordagblad.dk/apps/pbcs.dll/article?AID=/20101016/DET_GAMLE_HELSINGOR/710169987/-1/det_gamle_helsingor Статья в Helsingør Dagblad о центре прослушивания]  (датск.)
• [www.geocaching.com/seek/cache_details.aspx?guid=180f52ca-d2f3-4272-a312-1580145fe815 Tribute to Bakowski на страницах Geocaching] (англ.)
• [www.vores-nordsjaelland.dk/page_id__852_path__0p4p280p22p91p.aspx Датскоязычный проект «Наша Северная Зеландия. Живая история» со статьёй о Центре прослушивания в Хельсингёре]  (датск.)
  • [www.vores-nordsjaelland.dk/images/uploaded/scaled/clip_image002_aflyt01_s.jpg Фото - дом на Санкт Олай Гэде № 19, где в снимаемой Баковским комнате располагался Центр прослушивания]  (датск.)
  • [www.vores-nordsjaelland.dk/images/uploaded/scaled/clip_image002-aflyt02_s.jpg Фото - Баковски сразу после освобождения как член одной из военизированных групп Сопротивления с пистолетом-пулемётом и повязкой «Борца за свободу» на рукаве]  (датск.)
• [www.cafebakowski.dk/ Café Bakowski]  (датск.)

Отрывок, характеризующий Баковски, Карл Отто

– Вот и спросила, – прошептала Наташа маленькому брату и Пьеру, на которого она опять взглянула.
– Мороженое, только тебе не дадут, – сказала Марья Дмитриевна.
Наташа видела, что бояться нечего, и потому не побоялась и Марьи Дмитриевны.
– Марья Дмитриевна? какое мороженое! Я сливочное не люблю.
– Морковное.
– Нет, какое? Марья Дмитриевна, какое? – почти кричала она. – Я хочу знать!
Марья Дмитриевна и графиня засмеялись, и за ними все гости. Все смеялись не ответу Марьи Дмитриевны, но непостижимой смелости и ловкости этой девочки, умевшей и смевшей так обращаться с Марьей Дмитриевной.
Наташа отстала только тогда, когда ей сказали, что будет ананасное. Перед мороженым подали шампанское. Опять заиграла музыка, граф поцеловался с графинюшкою, и гости, вставая, поздравляли графиню, через стол чокались с графом, детьми и друг с другом. Опять забегали официанты, загремели стулья, и в том же порядке, но с более красными лицами, гости вернулись в гостиную и кабинет графа.


Раздвинули бостонные столы, составили партии, и гости графа разместились в двух гостиных, диванной и библиотеке.
Граф, распустив карты веером, с трудом удерживался от привычки послеобеденного сна и всему смеялся. Молодежь, подстрекаемая графиней, собралась около клавикорд и арфы. Жюли первая, по просьбе всех, сыграла на арфе пьеску с вариациями и вместе с другими девицами стала просить Наташу и Николая, известных своею музыкальностью, спеть что нибудь. Наташа, к которой обратились как к большой, была, видимо, этим очень горда, но вместе с тем и робела.
– Что будем петь? – спросила она.
– «Ключ», – отвечал Николай.
– Ну, давайте скорее. Борис, идите сюда, – сказала Наташа. – А где же Соня?
Она оглянулась и, увидав, что ее друга нет в комнате, побежала за ней.
Вбежав в Сонину комнату и не найдя там свою подругу, Наташа пробежала в детскую – и там не было Сони. Наташа поняла, что Соня была в коридоре на сундуке. Сундук в коридоре был место печалей женского молодого поколения дома Ростовых. Действительно, Соня в своем воздушном розовом платьице, приминая его, лежала ничком на грязной полосатой няниной перине, на сундуке и, закрыв лицо пальчиками, навзрыд плакала, подрагивая своими оголенными плечиками. Лицо Наташи, оживленное, целый день именинное, вдруг изменилось: глаза ее остановились, потом содрогнулась ее широкая шея, углы губ опустились.
– Соня! что ты?… Что, что с тобой? У у у!…
И Наташа, распустив свой большой рот и сделавшись совершенно дурною, заревела, как ребенок, не зная причины и только оттого, что Соня плакала. Соня хотела поднять голову, хотела отвечать, но не могла и еще больше спряталась. Наташа плакала, присев на синей перине и обнимая друга. Собравшись с силами, Соня приподнялась, начала утирать слезы и рассказывать.
– Николенька едет через неделю, его… бумага… вышла… он сам мне сказал… Да я бы всё не плакала… (она показала бумажку, которую держала в руке: то были стихи, написанные Николаем) я бы всё не плакала, но ты не можешь… никто не может понять… какая у него душа.
И она опять принялась плакать о том, что душа его была так хороша.
– Тебе хорошо… я не завидую… я тебя люблю, и Бориса тоже, – говорила она, собравшись немного с силами, – он милый… для вас нет препятствий. А Николай мне cousin… надобно… сам митрополит… и то нельзя. И потом, ежели маменьке… (Соня графиню и считала и называла матерью), она скажет, что я порчу карьеру Николая, у меня нет сердца, что я неблагодарная, а право… вот ей Богу… (она перекрестилась) я так люблю и ее, и всех вас, только Вера одна… За что? Что я ей сделала? Я так благодарна вам, что рада бы всем пожертвовать, да мне нечем…
Соня не могла больше говорить и опять спрятала голову в руках и перине. Наташа начинала успокоиваться, но по лицу ее видно было, что она понимала всю важность горя своего друга.
– Соня! – сказала она вдруг, как будто догадавшись о настоящей причине огорчения кузины. – Верно, Вера с тобой говорила после обеда? Да?
– Да, эти стихи сам Николай написал, а я списала еще другие; она и нашла их у меня на столе и сказала, что и покажет их маменьке, и еще говорила, что я неблагодарная, что маменька никогда не позволит ему жениться на мне, а он женится на Жюли. Ты видишь, как он с ней целый день… Наташа! За что?…
И опять она заплакала горьче прежнего. Наташа приподняла ее, обняла и, улыбаясь сквозь слезы, стала ее успокоивать.
– Соня, ты не верь ей, душенька, не верь. Помнишь, как мы все втроем говорили с Николенькой в диванной; помнишь, после ужина? Ведь мы всё решили, как будет. Я уже не помню как, но, помнишь, как было всё хорошо и всё можно. Вот дяденьки Шиншина брат женат же на двоюродной сестре, а мы ведь троюродные. И Борис говорил, что это очень можно. Ты знаешь, я ему всё сказала. А он такой умный и такой хороший, – говорила Наташа… – Ты, Соня, не плачь, голубчик милый, душенька, Соня. – И она целовала ее, смеясь. – Вера злая, Бог с ней! А всё будет хорошо, и маменьке она не скажет; Николенька сам скажет, и он и не думал об Жюли.
И она целовала ее в голову. Соня приподнялась, и котеночек оживился, глазки заблистали, и он готов был, казалось, вот вот взмахнуть хвостом, вспрыгнуть на мягкие лапки и опять заиграть с клубком, как ему и было прилично.
– Ты думаешь? Право? Ей Богу? – сказала она, быстро оправляя платье и прическу.
– Право, ей Богу! – отвечала Наташа, оправляя своему другу под косой выбившуюся прядь жестких волос.
И они обе засмеялись.
– Ну, пойдем петь «Ключ».
– Пойдем.
– А знаешь, этот толстый Пьер, что против меня сидел, такой смешной! – сказала вдруг Наташа, останавливаясь. – Мне очень весело!
И Наташа побежала по коридору.
Соня, отряхнув пух и спрятав стихи за пазуху, к шейке с выступавшими костями груди, легкими, веселыми шагами, с раскрасневшимся лицом, побежала вслед за Наташей по коридору в диванную. По просьбе гостей молодые люди спели квартет «Ключ», который всем очень понравился; потом Николай спел вновь выученную им песню.
В приятну ночь, при лунном свете,
Представить счастливо себе,
Что некто есть еще на свете,
Кто думает и о тебе!
Что и она, рукой прекрасной,
По арфе золотой бродя,
Своей гармониею страстной
Зовет к себе, зовет тебя!
Еще день, два, и рай настанет…
Но ах! твой друг не доживет!
И он не допел еще последних слов, когда в зале молодежь приготовилась к танцам и на хорах застучали ногами и закашляли музыканты.

Пьер сидел в гостиной, где Шиншин, как с приезжим из за границы, завел с ним скучный для Пьера политический разговор, к которому присоединились и другие. Когда заиграла музыка, Наташа вошла в гостиную и, подойдя прямо к Пьеру, смеясь и краснея, сказала:
– Мама велела вас просить танцовать.
– Я боюсь спутать фигуры, – сказал Пьер, – но ежели вы хотите быть моим учителем…
И он подал свою толстую руку, низко опуская ее, тоненькой девочке.
Пока расстанавливались пары и строили музыканты, Пьер сел с своей маленькой дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим , с приехавшим из за границы . Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.
– Какова, какова? Смотрите, смотрите, – сказала старая графиня, проходя через залу и указывая на Наташу.
Наташа покраснела и засмеялась.
– Ну, что вы, мама? Ну, что вам за охота? Что ж тут удивительного?

В середине третьего экосеза зашевелились стулья в гостиной, где играли граф и Марья Дмитриевна, и большая часть почетных гостей и старички, потягиваясь после долгого сиденья и укладывая в карманы бумажники и кошельки, выходили в двери залы. Впереди шла Марья Дмитриевна с графом – оба с веселыми лицами. Граф с шутливою вежливостью, как то по балетному, подал округленную руку Марье Дмитриевне. Он выпрямился, и лицо его озарилось особенною молодецки хитрою улыбкой, и как только дотанцовали последнюю фигуру экосеза, он ударил в ладоши музыкантам и закричал на хоры, обращаясь к первой скрипке:
– Семен! Данилу Купора знаешь?
Это был любимый танец графа, танцованный им еще в молодости. (Данило Купор была собственно одна фигура англеза .)
– Смотрите на папа, – закричала на всю залу Наташа (совершенно забыв, что она танцует с большим), пригибая к коленам свою кудрявую головку и заливаясь своим звонким смехом по всей зале.
Действительно, всё, что только было в зале, с улыбкою радости смотрело на веселого старичка, который рядом с своею сановитою дамой, Марьей Дмитриевной, бывшей выше его ростом, округлял руки, в такт потряхивая ими, расправлял плечи, вывертывал ноги, слегка притопывая, и всё более и более распускавшеюся улыбкой на своем круглом лице приготовлял зрителей к тому, что будет. Как только заслышались веселые, вызывающие звуки Данилы Купора, похожие на развеселого трепачка, все двери залы вдруг заставились с одной стороны мужскими, с другой – женскими улыбающимися лицами дворовых, вышедших посмотреть на веселящегося барина.
– Батюшка то наш! Орел! – проговорила громко няня из одной двери.
Граф танцовал хорошо и знал это, но его дама вовсе не умела и не хотела хорошо танцовать. Ее огромное тело стояло прямо с опущенными вниз мощными руками (она передала ридикюль графине); только одно строгое, но красивое лицо ее танцовало. Что выражалось во всей круглой фигуре графа, у Марьи Дмитриевны выражалось лишь в более и более улыбающемся лице и вздергивающемся носе. Но зато, ежели граф, всё более и более расходясь, пленял зрителей неожиданностью ловких выверток и легких прыжков своих мягких ног, Марья Дмитриевна малейшим усердием при движении плеч или округлении рук в поворотах и притопываньях, производила не меньшее впечатление по заслуге, которую ценил всякий при ее тучности и всегдашней суровости. Пляска оживлялась всё более и более. Визави не могли ни на минуту обратить на себя внимания и даже не старались о том. Всё было занято графом и Марьею Дмитриевной. Наташа дергала за рукава и платье всех присутствовавших, которые и без того не спускали глаз с танцующих, и требовала, чтоб смотрели на папеньку. Граф в промежутках танца тяжело переводил дух, махал и кричал музыкантам, чтоб они играли скорее. Скорее, скорее и скорее, лише, лише и лише развертывался граф, то на цыпочках, то на каблуках, носясь вокруг Марьи Дмитриевны и, наконец, повернув свою даму к ее месту, сделал последнее па, подняв сзади кверху свою мягкую ногу, склонив вспотевшую голову с улыбающимся лицом и округло размахнув правою рукой среди грохота рукоплесканий и хохота, особенно Наташи. Оба танцующие остановились, тяжело переводя дыхание и утираясь батистовыми платками.
– Вот как в наше время танцовывали, ma chere, – сказал граф.
– Ай да Данила Купор! – тяжело и продолжительно выпуская дух и засучивая рукава, сказала Марья Дмитриевна.


В то время как у Ростовых танцовали в зале шестой англез под звуки от усталости фальшививших музыкантов, и усталые официанты и повара готовили ужин, с графом Безухим сделался шестой удар. Доктора объявили, что надежды к выздоровлению нет; больному дана была глухая исповедь и причастие; делали приготовления для соборования, и в доме была суетня и тревога ожидания, обыкновенные в такие минуты. Вне дома, за воротами толпились, скрываясь от подъезжавших экипажей, гробовщики, ожидая богатого заказа на похороны графа. Главнокомандующий Москвы, который беспрестанно присылал адъютантов узнавать о положении графа, в этот вечер сам приезжал проститься с знаменитым Екатерининским вельможей, графом Безухим.
Великолепная приемная комната была полна. Все почтительно встали, когда главнокомандующий, пробыв около получаса наедине с больным, вышел оттуда, слегка отвечая на поклоны и стараясь как можно скорее пройти мимо устремленных на него взглядов докторов, духовных лиц и родственников. Князь Василий, похудевший и побледневший за эти дни, провожал главнокомандующего и что то несколько раз тихо повторил ему.
Проводив главнокомандующего, князь Василий сел в зале один на стул, закинув высоко ногу на ногу, на коленку упирая локоть и рукою закрыв глаза. Посидев так несколько времени, он встал и непривычно поспешными шагами, оглядываясь кругом испуганными глазами, пошел чрез длинный коридор на заднюю половину дома, к старшей княжне.
Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.