Баринов, Иосиф Фёдорович

Иосиф Фёдорович Баринов
Дата рождения	26 октября 1891(1891-10-26)
Место рождения	село Сунеево, Ичкаловской волости, Княгининский уезд, Нижегородская губерния, Российская империя
Дата смерти	28 декабря 1968(1968-12-28) (77 лет)
Место смерти	Владикавказ, РСФСР
Принадлежность	Российская империя Российская империя РСФСР РСФСР СССР СССР
Род войск	Сухопутные войска
Годы службы	1914—1955
Звание
Командовал	98-я стрелковая дивизия 233-я стрелковая дивизия
Сражения/войны	Первая мировая война Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии	Иностранных государств:

Иосиф Фёдорович Баринов (26 октября 1891 — 26 декабря 1968) — советский военачальник, генерал-лейтенант (1944).

Ранние годы

Родился 26 октября 1891 года в село Сунеево, Ичкаловской волости, Княгинского уезда, Нижегородской губернии (ныне Перевозского района Нижегородской области).

В 1903 году окончил церковно -приходскую школу в селе Сунеево.

В 1909 году городское училище в городе Княжин.

В 1911 году выдержал экзамен на народного учителя при Нижегородской мужской гимназии и работал в Ичкаловской школе Княгинского уезда Нижегородской губернии.

Первая Мировая война

В Первую мировую войну 3 сентября 1914 года был мобилизован на военную службу и зачислен в 5-ю роту 196-го запасного батальона в город Тверь.

В мае 1915 года зачислен в 5-ю Московскую школу прапорщиков.

28 августа 1915 года окончил её, произведен в прапорщики и направлен младшим офицером в 135-й запасной полк в город Балашов Саратовской губернии.

В сентябре 1916 года с маршевой ротой убыл под город Пинск, где был назначен в 518-й пехотный Алашкертский полк 130-й пехотной дивизии. В его составе воевал на Западном фронте младшим офицером, командиром роты и командиром батальона.

В январе 1918 года демобилизован в чине подпоручика. С мая работал в Отрадинском волостном исполкоме секретарем продотдела, в том же году вступил в ВКП(б).

Гражданская война

3 октября 1918 года добровольно вступил в РККА и был назначен военруком Отрадинского волостного военкомата.

С июня 1919 года проходил службу в 180-м стрелковом полку 20-й Пензенской стрелковой дивизии в должностях командира роты, батальона, пом. командира полка по строевой части. Летом 1919 года сражался на Восточном фронте против войск адмирала А. В. Колчака, участвовал в Актюбинской наступательной операции. Осенью 1919 года дивизия была переброшена под Царицын. В составе 10-й армии Южного фронта, затем 1-й Конной армии воевал против войск генерала А. И. Деникина в районах Арчеда, Серебряково, станица Иловлинская. В апреле 1920 г. дивизия была переброшена в Дагестан, затем участвовала в Бакинской операции, в установлении советской власти в Азербайджане и Армении.

После Гражданской войны

В послевоенный период Баринов продолжал служить в 20-й Пензенской стрелковой дивизии в должности начальника школы младшего комсостава.

С марта 1922 года был начальником бригадных повторных курсов среднего комсостава 6-й отдельной Кавказской стрелковой бригады ККА, с мая — пом. командира 8-го стрелкового полка.

С мая 1924 года проходил службу в штабе ККА в должностях помощника начальника отдела боевой подготовки, помощника начальника инспектората армии.

С октября 1927 по сентябрь 1928 г. находился на учебе в Москве на курсах «Выстрел». После завершения обучения вернулся в штаб ККА, где был назначен заместителем начальника 5-го отдела (боевой подготовки).

С марта 1930 года исполнял должность командира и комиссара 1-го Кавказского имени ЦИК Аджаристана полка.

С мая 1930 по март 1932 г. избирался членом ЦИК Аджаристана.

В конце марта 1932 года Баринов убыл на Дальний Восток начальником штаба 3-й колхозной дивизии ОКДВА.

23 июля 1938 года был арестован и находился под следствием органов НКВД. Приказом по войскам Дальневосточного фронта уволен по ст. 44, п. «в». 25 декабря 1939 г. освобожден из-под ареста, восстановлен в кадрах РККА и зачислен в распоряжение Отдела начсостава 2-й Отдельной Краснознамённой армии. В марте 1940 г. назначен в Хабаровское пехотное училище, где проходил службу помощником начальника училища по учебно-строевой части, заместителем начальника и (с 18 марта 1941 г.) начальником училища.

Великая Отечественная война

В начале Великой Отечественной войны полковник И. Ф. Баринов продолжал руководить этим училищем.

21 октября 1941 года он назначается командиром Спасской стрелковой дивизии 1-й Краснознамённой армии, однако в должность не вступил.

С 19 ноября 1941 года исполнял должность командира 98-й стрелковой дивизии. 4 августа 1942 года получил звание генерал-майора.

С 15 августа 1942 года 98-я дивизия занимала оборону по левому берегу Дона в районе Песковатки и хутора Вертячего. С 17 августа дивизия вела борьбу с немецкой группировкой, захватившей плацдарм в этом районе. В течение недели её части удерживали занимаемый рубеж, в ходе ожесточённых и кровопролитных боёв понесли крупные потери. С утра 23 августа немецкие войска нанесли мощный удар, смяли оборону дивизии и стали стремительно продвигаться в направлении Сталинграда. Оборонявшаяся по периметру плацдарма 98-я стрелковая дивизия в первые часы вражеского наступления была рассечена танковым ударом и в течение недели разрозненными подразделениями вела бои в окружении. Только небольшой части (около 700 человек) удалось вырваться из окружения. Остатки 98-й стрелковой дивизии после выхода из окружения заняли оборону в пределах городского оборонительного обвода, а с началом боёв за Сталинград участвовали в ожесточённых и кровопролитных боях в черте города. В сентябре дивизия была выведена в резерв. За большие потери в оборонительных боях 6 сентября генерал-майор Баринов был отстранён от командования дивизией и находился в распоряжении Военного совета Донского фронта.

23 сентября 1942 года назначен командиром 233-й стрелковой дивизии. В составе Донского фронта участвовал с ней в операции «Кольцо». Её части одними из первых ворвались на территорию завода «Красный Октябрь» в Сталинграде, где встретились с наступающими от Волги частями 13-й гвардейской стрелковой дивизии.

С января 1943 года и до конца войны он исполнял должность заместителя командующего 62-й, затем 65-й армий, войска которых вели боевые действия в составе Донского, Центрального, 1-го и 2-го Белорусских фронтов. Принимал участие в Сталинградской битве, в наступлении на севском направлении, Курской битве, Черниговско-Припятской, Гомельско-Речицкой, Калинковичско-Мозырской, Белорусской, Млавско-Эльбингской, Восточно-Прусской, Восточно-Померанской наступательных операциях.

Боевой путь вместе с 65-й армией завершил участием в Берлинской стратегической операции (16 апреля — 8 мая 1945 г.). В ходе операции армия форсировала Одер южнее Щецина и, развивая наступление в направлении Фридланд — Деммин, вышла на побережье Балтийского моря, севернее г. Росток. После окончания военных действий армия охраняла побережье Балтийского моря (с 10 июня 1945 г. в составе Северной группы войск).

После войны

Проходил службу в той же должности в Северной группе войск.

В мае 1946 года в связи с преобразованием 65-й армии в 7-ю механизированную армию назначен начальником Калининского суворовского военного училища.

С февраля 1949 года по 1955 год — начальник Северо-Кавказского суворовского офицерского военного училища.

Некоторое время находился в должности военного инспектора-консультанта Министерства Вооруженных Сил СССР.

С февраля 1955 года в запасе. Жил в Москве.

Умер 26 декабря 1968 года.

Награды

СССР

• орден Ленина (21.02.1945)
• четыре ордена Красного Знамени (14.02.1943, 24.09.1943, 03.11.1944, 1949)
• орден Кутузова I степени (10.04.1945)
• орден Суворова II степени (23.07.1944)
  • Медали СССР в том числе:
  • «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии» (1938)
  • «За оборону Сталинграда» (1943)
  • «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.» (1945)
  • «За освобождение Варшавы» (1945)

Приказы (благодарности) Верховного Главнокомандующего, в которых отмечен Баринов И. Ф.

• За овладение городами Эггезин, Торгелов, Пазевальк, Штрасбург, Темплин – важными опорными пунктами обороны немцев в Западной Померании. 28 апреля 1945 года. № 350

Иностранные награды

• Кавалер рыцарского ордена «Виртути Милитари» (ПНР) (1945)
• Медаль «За Варшаву 1939—1945» (ПНР, (1945)
• Медаль «За Одер, Нейсе, Балтику» (ПНР, (1945)

Литература

• Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комдивы. Военный биографический словарь. — М.: Кучково поле, 2014. — Т. 3. — С. 187—189. — 1000 экз. — ISBN 978-5-9950-0382-3.
• Сталинградская битва. Июль 1942-февраль 1943: энциклопедия / под ред. М. М. Загорулько. — 5-е изд., испр. и доп. — Волгоград: Издатель, 2012. — С. 59. — 800 с.

Ссылки

• [www.podvignaroda.ru/?n=46547267 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
• [www.podvignaroda.ru/?n=150559295 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
• [www.podvignaroda.ru/?n=12095688 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
• [www.podvignaroda.ru/?n=19634150 Наградной лист] в электронном банке документов «Подвиг Народа»
• [www.svu.ru/index.sema?a=articles&pid=8&id=1153 © 2005 г. Сайт www.svu.ru]
• [cadethistory.ru/barinov-iosif-fyodorovich COPYRIGHT © 2013—2014]

Отрывок, характеризующий Баринов, Иосиф Фёдорович

M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.