Беляев, Александр Петрович

Александр Петрович Беляев

Александр Петрович Беляев (1803 — 28 декабря 1887 (9 января 1888)) — мичман Гвардейского экипажа, декабрист, участник восстания на Сенатской площади. Автор «Воспоминаний о пережитом и перечувствованном». Брат П. П. Беляева.

Ранние годы

Происходил из дворян Пензенской губернии. Отец — Петр Гаврилович Беляев (умер в 1826), отставной коллежский советник, служил в Рязанском пехотном полку, георгиевский кавалер, масон, один из друзей Лабзина и Поздеева. Воспитывался в доме богатого князя Василия Долгорукова.

Александр Беляев окончил Морской кадетский корпус, совершил плавание по Балтийскому морю, плавал к берегам Исландии, Англии и Франции. На службе в Гвардейском экипаже Беляев впервые познакомился с масонами и под их влиянием стали формироваться его политические взгляды. Он являлся одним из основателей тайного общества Гвардейского экипажа (1824), автор его «уставов». В 1825 году был принят Д. И. Завалишиным в Орден восстановления. Членом Северного общества не был.

Декабрьское восстание и ссылка

Участвовал в восстании на Сенатской площади, выведя с несколькими товарищами Гвардейский экипаж на Сенатскую площадь. Арестованный вместе с братом 15 декабря 1825 года, переведен в Петропавловскую крепость 3 декабря 1826 года. Был осужден по IV разряду.

После 8 лет каторги был переведен на поселение в Иркутскую губернию, затем с указом от 23 июля 1833 года переведен в Минусинск, где находился до марта 1840 года. В Минусинске братья Беляевы активно занимались сельским хозяйством. Они завели молочную ферму, стадо мясного направления в 200 голов, вводили новые сельскохозяйственные орудия труда, культивировали новые продуктивные сорта гречихи, ячменя, проса и подсолнечника, улучшали породу местных овец, открыли даже небольшую школу, составили для неё учебники и сами стали в ней учителями.

В 1840 году братьям Беляевым позволили поступить в военную службу рядовыми на Кавказ. После получения офицерского чина братья вышли в 1846 году в отставку и занялись, сначала оба, пароходным делом, позже Александр Беляев с успехом управлял поволжскими имениями Льва Нарышкина, пытался облегчить жизнь крестьян. Последние годы жизни провёл после амнистии в Москве, потерял зрение. Похоронен на Ваганьковском кладбище. К концу 1940-х годов могила была утеряна; точное место было установлено усилиями В. В. Сорокина и Л. А. Ястржебского по фотографиям краеведа А. Т. Лебедева (1868—1943). На памятнике стоит неверная дата смерти: 1885-й.

Мемуары

Написал мемуары «Воспоминания о пережитом и перечувствоване. 1805—1850», в которых подробно описал свою жизнь и деятельность в Минусинске. Мемуары Александра Беляева содержат много интересных психологических и бытовых черт и характерных деталей. Рукопись была прочитана Л. Н. Толстым и заинтересовала писателя, он выступил её редактором и рекомендовал к изданию. Впервые мемуары были опубликованы в «Русской старине» в 1880—1881 годах. На следующий год вышла отдельным изданием.

Книга Беляева содержит ценные сведения об организации и быт каторжной артели, занятиях в ссылке, жизни на поселении и быте сибирской провинции. Отдельный раздел воспоминаний посвящён службе на Кавказе. В мемуарах Беляев показал себя человеком очень религиозным, врагом крепостного права, сторонником гражданских свобод. Прогресс общества, по его мнению, должен осуществляться на основе религиозной морали и без насилия.

Литература

• Декабристы. Биографический справочник / Под редакцией М. В. Нечкиной. — М.: Наука, 1988. — С. 18—19. — 448 с. — 50 000 экз.
• Беляев, Александр Петрович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_b/belyaev_ap.html Беляев 1-й Александр Петрович] на сайте «Хронос»

Отрывок, характеризующий Беляев, Александр Петрович

Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.